Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Странствующий часовщик.

— Вы не из наших краев, да?

— Я исправлял часы у господина Тоота в Рекеттеше. Женщина немного смягчилась и спросила:

— А что с вами?

— Голова кружится, — простонал он. — Кажется, сейчас упаду.

— Где ж вы шатались всю ночь, ведь сейчас уж к заутрене звонить будут!

— Да вот тащился по дороге и, поскольку знаю господина доктора Пазмара…

Строгое лицо женщины смягчилось еще больше, она расширила щель в дверях, теперь оставалось последнее испытание.

— Наклонитесь-ка и дыхните на меня.

Из осторожности, чтобы она не заметила при свете фонаря его белых зубов, Ности наклонился так близко, что, дыхнув, коснулся ее губ, это можно было счесть и за поцелуй, только что не чмокнул.

— Гляди-ко ты, старый пес! — воскликнула женщина, быстро отдернув голову. — Ишь чего захотел! Но, не почуяв запаха вина или палинки, она распахнула перед ним дверь:

— Входите и отдохните, добрый старец. Утром вас осмотрит господин доктор.

И через коридор повела его в палату. Дорога была Фери знакома, он попросил женщину отвести ему койку подальше, — он, мол, не сможет отдохнуть, если поблизости будут стонать больные, — и прямо подошел к кровати, стоявшей возле винтовой лестницы в углублении типа алькова.

Женщина позволила ему тут расположиться и, когда новый пациент заявил, что ему ничего не надобно, зашаркала с фонарем в переднюю часть палаты, где просидела всю ночь у изголовья тяжелобольного. По дороге она оглядела все занятые постели, укрыла спавших, затем опустилась в кресло, поставила фонарь на пол рядом с собой, чтобы свет не мешал тем кто спит, напоила из ложки лекарством приподнявшуюся на локте белую фигуру, из другой бутылки сама чего-то отхлебнула (вряд ли это было лекарство) и постепенно задремала; голова в белом чепце лишь чуть пошевеливалась, словно свисала с шеи на веревочке, и игривый ветерок покачивал ее из стороны в сторону. Ности только и ждал этой тишины, которую нарушали лишь вздохи, посапывания да стоны, он быстро сорвал с себя фальшивые волосы и бороду, сунул их в сумку, снял ботинки и, держа их под мышкой, неслышно проскользнул на цыпочках по винтовой лестнице вверх, поискал в кармане ключ, который когда-то дал ему в пользование Михай Тоот, очень осторожно повернул его в замке, находившемся в потолке, медленно-медленно, чтобы не зашуметь, поднял откидную дверцу, шагнул п — очутился в комнате Мари.

Фери и сам был потрясен, как святотатец, вступивший в церковь, чтобы ограбить ее. Он сделал шаг вперед и испугался шороха своих шагов. Ему казалось, что ноги у него цепенеют, деревенеют. Казалось, будто возле кровати, откуда доносится тихое, ровное дыхание, шелестят духи с невидимыми палашами. Здесь все оставалось в таком же положении, как в ту минуту, когда сон смежил глаза Мари, ее прекрасные грустные очи. В подсвечнике, шипя, догорал огарок свечи, сверчок все еще наигрывал на скрипочке, но веселая, игривая танцовщица — ночная бабочка уже была мертва; она попала в пламя и сгорела. Маленькие башмачки валялись возле постели. Небрежно были брошены на стул юбка цвета резеды и сизая блузка, сохранявшая там, где еще не смялась, в плечах и на груди, формы живого тела. Ности едва осмелился взглянуть туда, где, погрузившись в белые подушки, отдыхала головка Мари с заплетенными в венок волосами цвета колосьев. Вокруг ее губ играли амурчики. Нежные линии шеи трепетали при каждом вздохе, и казалось, вместе с ними движется маленький образок, висевший словно колокольчик у овечки, на узкой черной бархатной ленточке. Сердце Ности громко стучало. В глубокой тишине он слышал его биение, и оно казалось оскорбительным, словно, кроме него, в комнате присутствовал кто-то еще.

В душе этого легкомысленного молодого человека теснились и боролись друг с другом различные чувства, порождая неопределенные перспективы: здесь был и цинизм человека, попавшего в затруднительное положение, и хаотическая мешанина moral insanity [137], что лежала в основе его существа, и привычные дворянину рыцарские замашки, и нежность влюбленного, и жажда наслаждения, всесильная у распутника. Было мгновенье, когда над всем господствовало раскаяние, в голове мелькнуло — а не лучше ли тихонько проскользнуть обратно, — но один взгляд, брошенный на изящные башмачки и разрумянившееся во сне милое личико, и снова дьявол подтолкнул его: неужто оставить все это другому, когда оно уже почти принадлежит ему? Нет, нет! Пусть мир расколется, пусть обрушатся на него проклятья, но он не отступит. Он ведь не хочет ничего бесчестного, он жаждет лишь выиграть битву, навязанную ему судьбой.

Решительными, упрямыми шагами он приблизился к постели. Заметив вдруг протянувшийся по стене шнур от звонка, он вынул нож и перерезал его. Ности стоял у кровати, его охватывал дурманящий аромат женского тела, голова кружилась, каждая его клеточка дрожала от желания, он чувствовал, что не владеет собой, что ему не остается ничего другого, как схватить очаровательное, полное таинственной прелести создание, сжать в объятиях, поцелуями прогнать ее сон и гнев.

Но что скажут чистые небесные глаза, сейчас скрытые шелковой бахромой ресниц? Что они скажут, когда раскроются? Ох, эти глаза!

И Ности не схватил Мари в объятия, как хотел, а опустился на колени на ковер рядом с постелью и нежно коснулся покоящейся на подушке маленькой ручки.

— Мари! — тихо позвал он.

Услышав звук его голоса, она в полусне взглянула на Ности, левый уголок ее рта приподнялся, словно в улыбке, затем она снова спокойно закрыла глаза, уверенная, что видит Ности во сне. И сон был ей приятен.

— Я здесь. Это я, — повторил Ности громче и взял ее за руку.

Словно испуганная птичка, взмахнувшая крыльями от постороннего прикосновения, Мари отстраняюще вскинула руки и с душераздирающим криком спряталась под одеялом до подбородка.

Первое ее движение было жестом ужаса, второе — целомудрия. Фери заговорил покаянным тоном:

— Простите, о, простите, что я пришел сюда. Не сердитесь, милая Мари! Я не хочу ничего плохого. Я пришел лишь для того, чтобы вы меня выслушали и признали мою правоту.

Она не ответила ни слова. Губы ее шевелились, было видно, что она хочет, но не может заговорить, будто онемела. Тонкие ноздри ее дрожали, на лбу от ужаса выступили капельки пота. Наконец она разразилась громким плачем. А Ности все повторял, чтобы она не сердилась, не боялась, что он не хочет ничего дурного.

Слезы — истинное оружие слабого пола: при виде их Фери ослабел, а Мари почувствовала силу.

— Ступайте отсюда прочь! — неожиданно резко воскликнула она, бело-розовой рукой проведя по глазам, чтобы стереть слезы. — Если вы сейчас же не удалитесь, я подниму на ноги всю больницу! И рука ее потянулась к шнуру.

— Бесполезно! — ответил Фери. — Шнур я перерезал.

— Бесчестный! — презрительно процедила девушка. — Я вас не боюсь! Меня воспитали в Америке. Со мной не так-то легко сладить! Ее смелый тон удручающе подействовал на Фери.

— О, Мари, не будьте такой жестокой! — взмолился он. — Не судите меня столь сурово. Я хоть и виновен, но не бесчестен. Методы и средства, к которым я прибегнул, возможно, и небезупречны, но цель…

В этот момент пламя свечи в последний раз вспыхнуло и с шипением погасло, в комнате наступил мрак.

Воспользовавшись этим, Мари под одеялом проворно, как ящерица, прошмыгнула к ногам постели, неожиданно перескочила через спинку кровати и одним прыжком очутилась на подоконнике.

Ности услышал шелест нижних юбок, затем что-то белое метнулось в темноте, но что произошло, он понял, лишь когда она пригрозила:

— Если вы не уйдете, уйду я. Я выпрыгну из окна! — И она принялась крутить шпингалет. Ности испуганно повернулся к ней.

— Мари, Мари, ради бога, остановитесь! Вернитесь в постель и выслушайте! Если вы и после этого прогоните меня Христом-богом клянусь, я уйду.

— Хорошо, говорите! — проговорила она, сидя на подоконнике и покачивая ножками. Она теперь ни капельки не боялась, сознавая, что преимущества на ее стороне.

— Прошу вас, вернитесь, на окне вы простудитесь. Там верная смерть!

— Отойдите от кровати, подойдите к печке, тогда я вернусь. И поклянитесь, что не приблизитесь к постели, поклянитесь могилой своей матери, быть может, хоть ее вы любили.

— Любил и клянусь ее могилой, что во всем буду вам повиноваться!

— Вот как? Ну, хорошо. (Теперь Мари почти нравилось положение.) Прежде всего закройте глаза и отвернитесь.

— Если я отвернусь, зачем мне закрывать глаза, а если закрою глаза, зачем отворачиваться?

— Не рассуждайте!

Ности пошел к печке и, чтобы подтвердить свое пребывание там, поднял кочергу, поковырял ею в горячих углях под пеплом. Мари тем временем шмыгнула обратно в постель.

— Ну, теперь говорите, как вы сюда попали и что вам угодна?