Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

— Но ты отвлек меня, — сказала она, — мы говорили о большой политике… Несколько лет назад (я как раз жила в Испании) понтифик впервые признал вину католичества за разделение церквей, имелось в виду разделение 54-го, точнее 1054-го года. Энциклика называлась «В то время, как мы приближаемся к третьему тысячелетию». Так что, — подытожила она с печалью в голосе, — мяч, как говорится, на нашей стороне; но православные власти явно уклоняются — хотя им-то, кажется, следовало бы учитывать, что покаявшиеся церкви при Апокалипсисе будут спасены… Не смешно, — нахмурилась она, опять видя на лице мужа следы скрываемой им улыбки, — известный астролог по имени Борис Романов подсчитал, что Апокалипсис совсем скоро, с 8-го по 173-й год нового тысячелетия; а еще он пишет, что Россию с древних времен называли Домом Пресвятой Богородицы, и что Солженицын в знаменитом труде «Как нам обустроить Россию» назвал призвание России именно таким… а еще — что русский мат происходит от подсознательной идеи непорочного зачатия…

— Так писал Солженицын? — изумился Филипп.

— Ты невнимателен, — строго сказала Ана. — Это Романов; правда, рядом там ссылка на Климентьева, того самого нижегородского мэра, которого оттерли от власти, потому что бандит или якобы бандит… в общем, трудно понять, сказал это Климентьев или сам Романов. Вдобавок ты не дослушал: мат происходит не от самой по себе идеи непорочного зачатия, а от подсознательного страдания, что мы никак не можем обустроить свой собственный дом.

— Ну, ты и загнула вместе с этими Климентьевым и Романовым, — качая головой, ухмыльнулся Филипп. — Ай да общество! только Фрейда в компанию не хватает… Скажи лучше, что это были за закрытые вести или послания — ну, третий пласт? Если о них известно вообще, значит, когда-то их все же открыли?

— Открыли… но неизвестно, полностью ли… — сказала Ана будто бы нехотя. — Вряд ли это так важно. И вообще, мы уже в городе; не надо бы всуе… ну куда ты? Вот же стрелка — «Алькасар».

Филипп тормознул, сделал обратный маневр и повернул куда следовало.

Алькасар в Сеговии был совсем не похож на толедский: тот был рубленых, строгих форм, этот же больше походил на сказочную декорацию. Они осмотрели его снаружи. Внутри осмотреть не вышло — выходной день.

— Не везет, — вздохнула Ана.

— Подумаешь, — сказал Филипп. — У нас впереди еще куча алькасаров.

— Откуда ты знаешь, что у нас впереди.

— Ну, не огорчайся. Поехали к акведуку; уж он точно без выходных.

Они спустились с горы и сели за столик у римского акведука. Снова пахнуло двумя тысячами лет. Акведук походил на мост, виденный ими в то первое путешествие, на побережье. Правда, тот мост был красивее; но акведук был столь же высок.

— Помнишь овраг с виноградом? — спросил Филипп.

— Помнишь слона? — спросила Ана.

Они улыбнулись друг другу.

Пообедав, они погуляли по городу и двинулись дальше в свой путь. В Авиле им больше всего понравилась гордость города — толстая, высоченная, прекрасно сохранившаяся крепостная стена. Когда солнце стало светить в глаза, они доехали до Саламанки.

По крышам массивных, роскошных, узорчатых храмов ходили капризные аисты. На римском мосту — здесь невысоком, лишь об одном ярусе — молодая ватага в средневековых костюмах пела английские песенки, аккомпанируя себе на гитарах. С площадки перед старыми университетскими корпусами было удобно смотреть, как тени от заходящего солнца очерчивают готические украшения кафедраля и фигурки святых. Площадка эта наполнила Филиппа завистью.

— Смотри, — сказал он, читая таблицы на стенах, — здесь был университет, а здесь colegio; представляешь, как было удобно? Система непрерывного образования. А студенты наверняка проходили практику у детей.

— И молиться далеко не приходилось ходить, — отозвалась Ана, — кафедраль перед носом.

— И все это тринадцатый век…

— Как же! разгар мрачного средневековья!

Филипп вздохнул, представив себе, как детишки бегали по этой самой площадке, натыкаясь на профессоров в мантиях. Как им, наверно, было весело, как хорошо!

У него уже начался откат. Всякий раз перед поездкой в Испанию сердце его устремлялось вперед, радостно ожидая встречи с женой и с неизведанными дорогами; но едва ли не с первой же сладкой ночи и с первой из этих дорог он начинал думать, что скоро опять домой, опять в гниль и в грязь, и эта мысль укоренялась в нем и начинала точить его изнутри, отравляя остаток радостного путешествия. Вот и теперь было так же. Детишки могли жить здесь десятилетиями, им не нужно было никуда назад. Их дом много веков подряд был обустроен.

— Так что же было в этих закрытых посланиях? — спросил он с досадой, застав Ану врасплох.

Ана вздрогнула.

— Не можешь ты, чтоб совсем ничего не испортить, — недовольно сказала она. — Там было о геенне огненной, о войнах, первой и второй мировой; а еще об атомной бомбе. Доволен?

Филипп устыдился.

— Я знаю, как это исправить, — пробормотал он.

— Я тоже, — отозвались Глазки.

— Так пошли?

— Ага, — кивнула Ана, начиная движение к углу кафедраля. — А смотри, что я еще вспомнила, — зачастила она, желая успеть сказать по пути, — когда в смутное время спасали Москву, да и вообще русское государство, в этом будто бы сильно помогла икона Казанской Божьей Матери, еще со времен Ивана Грозного делавшая много чудес. Эта чудотворная икона хранилась в Кремле вплоть до того же 17-го года, когда исчезла при невыясненных обстоятельствах. А недавно — лет, может, десять назад — ее обнаружили… где бы ты думал?

— Разумеется, в Фатиме, — ухмыльнулся Филипп.

— Откуда ты знаешь? — поразилась Ана.

— Иначе почему бы ты вспомнила?

— Ах ты, хитрец!

Филипп прижал Ану к теплой стене кафедраля.

— Подожди, — жарко шепнула она, — я еще не сказала тебе про чудесные исцеления…

Филипп потянулся губами к Зайкиному рту.

— …а еще как-то раз, на паперти базилики…

Филипп заткнул Зайкин рот.

Они побежали в гостиницу.

О, ¡camino de lengua! первый путь пилигрима-еретика — путь языка от ключичной впадины к шее… затем вверх… извилистый путь по ушной раковине… Camino de manos: путь рук по животу, ответвление на юг, до Севильи… на пленительный, пламенный юг… Второй путь — путь рта, camino de boca: розовые равнины — гладкие, ухоженные… растительность — нежная, и все гуще, все гуще… заросшие реки и тихие заводи, и мягкие утесы, и в выси — сверкающий маленький купол… влекущая черная пропасть… и — землетрясение! и — гром и молния! и драгоценные, редкие здесь дожди…

…Утром — веселые, полные сил, почти такие же счастливые, как детишки в тринадцатом веке — они рванули на запад и через час пересекли границу Португалии.

— Ближнее зарубежье, — сказала Ана.

Глава XLIX На объятом пламенем корабле. — О естественном и неестественном. — Interruptus. — Компьютерный метаморфоз. — Проверяющий. — «Как тебя?» — На другой стороне. — К солнцу. — «Ась?» — «Alea jacta est»

Дорогая! Не знаю, получите ли Вы это послание; возможно, оно одно из последних. С каждым часом связь все хуже и хуже — я вижу это со своей рабочей станции. Возможно, сети уже попали под тотальный контроль. Я до сих пор отказываюсь верить этому, но на всякий случай вынужден повторить вслед за Вами — немедленно уничтожьте всю нашу переписку, если Вы почему-то еще этого не сделали. Ведь может быть так, что Вы насоветовали это мне, недотепе, а сами свои дела между тем отложили на потом.

SEND

Любимая! я думаю, в дни этих событий от многих правил нам следовало бы отойти. Ведь мы попросту потеряем друг друга; никогда мы не были так близки к этому, как сейчас. Даже до моей станции, находящейся в учреждении и как бы предназначенной для народнохозяйственных нужд, неизвестно, можно ли будет добраться завтра, неизвестно, не закроют ли ее… если это произойдет, значит, Вы никак меня не найдете. Что же касается Вашего почтового ящика, то при естественном ходе вещей (какая горькая ирония!) я уж не знаю, доберутся ли до него наши будущие цензоры, но Вы не доберетесь совершенно точно… а уж я — тем более. Где же тогда мне Вас искать?

Умоляю: сообщите мне Ваш адрес, телефон…

Может быть, Вас все же зовут Ольга? Но даже если так — хотя Вы и уникальны, второй такой нет… но даже в Москве столько женщин с этим чудесным именем… а если Вы и не в Москве?

Может быть, Вы где-нибудь за границей? Если так, как я счастлив за Вас, дорогая! Я рад за свою жену, которая все еще в командировке и имеет возможность выбора. За кого я не рад, так это за себя и, конечно, за наших бедных детей.

SEND

Забавно. Никак я не мог представить себе, что буду писать что-то подобное. И это тоже волнует. Парадокс! За окнами перестрелка, а я думаю о крысах, неистово совокупляющихся на объятом пламенем корабле. Или о сексуальной активности умирающего от чахотки… И мой растерянный, спрессованный давлением обстоятельств орган понемножку начинает оживать. Видимо, это непреходяще. Впрочем, что значит — видимо? это совершенно точно непреходяще; как бы они там ни стреляли, не я, так следующий расстегнет ширинку и будет дрочить им назло. Меж тем рука моя уже расстегнула пуговицы (сегодня здесь именно они), коснулась крайней плоти… охватила ее… слегка зажала в себе и, как за шиворот, вытянула за нее наружу мой орган, набухающий парадоксально, а потому неестественно быстро. (Впрочем… естественно, неестественно — кто теперь знает, что есть что!) По мере того, как головка члена самопроизвольно — верьте мне, это так! — высвобождается из плена окружающей его крайней плоти, мои пальцы сжимаются вокруг нее все более жестко и требовательно. Моя рука охватывает член так, что головка упирается в ладонь; подушечки пальцев скользят от основания члена до головки, пока член не встает настолько, что длины пальцев уже начинает не хватать для этого простого, но изысканного движения. Наступает сладкий момент, когда я могу