Игорь Всеволожский - В морях твои дороги

• Название: В морях твои дороги
• Автор: Игорь Всеволожский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

О приключениях юных моряков-нахимовцев Никиты Рындина и Фрола Живцова.

---

И мы «чеканили» так, что, наверное, нашу песню слышали даже в далекой деревне за горой:

Вот настало утро долгожданное.
На своем любимом корабле
Мы, пройдя моря и океаны,
Приближаемся к родной земле.
Повсюду побывали,
Мы много повидали
И городов, и рейдов, и людей.
Но где бы мы ни были,
Нигде не находили
Земли мы краше Родины своей.

— Реже, реже! — командовал Фрол, и мы запевали последний куплет:

Если же захочет гость незваный
К нам на нашу землю заглянуть,
Встретим его в море, в океане,
И ему на дно укажем путь.

Мы флоту свято служим,
Мы с морем крепко дружим
Нахимовскою дружбою большой.
Мы стали крепче стали,
Родной, любимый Сталин,
Всегда готовы мы на смертный бой!

Николай Николаевич Сурков одобрил песню. Одобрил ее и Кудряшов. Слова сочинил Юра, музыку подобрал Олег — и они были очень горды, что их песню поет все училище.

По приезде в лагерь мы не имели ни минуты покоя. Не побывавшие на флоте воспитанники осаждали нас просьбами: «Расскажите, что повидали, на чем плавали, далеко ли ходили».

Фрол охотно рассказывал: «когда мы вышли на позицию на подводной лодке…» (хотя мы вовсе не выходили на позицию, а свое подводное «крещение» получили на рейде, в двух шагах от бухты и берега), «когда мы затралили магнитную мину…» (хотя мина была не магнитная, и ни мы, ни тральщик, на котором мы находились, ее не затраливали, а просто она оборвалась и блуждала под берегом); дальше следовали рассказы о том, как мы чуть было не взорвались и как лодка наша лежала на грунте. Таков уж был Фрол — любил все приукрасить, «потравить», как говорится на флоте. Послушав однажды рассказы Фрола (Фрол не смущался «травить» даже при воспитателях, поясняя, что этим самым он завлекает не нюхавших флота и моря, чтобы они покрепче и позлее учились и обязательно на будущее лето поехали с нами на флот), Кудряшов сказал:

— А почему бы нам не издавать рукописный журнал? Каждый из вас может написать, о том, что он видел на флоте. Можно писать в прозе и в стихах.

Кудряшов сам немного писал. Фрол говорил, что видел в «Красном флоте» статью о нашем училище, которая была подписана «Ст. лейтенант Кудряшов», и что Кудряшов составляет «Историю Нахимовского училища».

— Журнал наш будет выходить по мере накопления материала, — продолжал Кудряшов, — и я охотно помогу тем, кто захочет попробовать свои силы. Что касается обложки и иллюстраций, то, я думаю, за этим дело не станет. У нас есть Рындин; Авдеенко тоже рисует неплохо; найдутся еще художники.

— А как будет называться журнал? — спросил Фрол.

— «Уходим завтра в море». Впрочем, названия я вам не навязываю. Может быть, кто-нибудь предложит лучшее, мы обсудим и примем.

— Нет, мне нравится «Уходим завтра в море»! — одобрил Фрол. — Кит нарисует нам катер… торпедный катер, который уходит в море!

— А почему катер? — спросил Илюша. Почему не подводную лодку?

— Да, почему не подводную лодку? — поддержал Илюшу Авдеенко.

— Тральщик, — предложил Юра.

— Эсминец! — перебил Забегалов.

— Крейсер! — посоветовал Гордеенко.

— Тогда уж лучше линкор! — предложил Бунчиков.

— Я вас всех помирю, — улыбнулся Кудряшов. — На обложке одного номера будет уходить в море тральщик, на обложке другого — торпедный катер, потом — «охотник», подводная лодка, эсминец, крейсер, линкор…

— Почему бы и нет? — вскричал Фрол. — Отлично придумано!

В этот вечер все сочиняли, а я рисовал обложку первого номера.

Фрол написал неуклюжий рассказ «Как мы выходили на позицию». Забегалов сочинил восторженные стихи, где «Серьезный» рифмовал с «грозным» и воспевал свой эсминец. Юра прочел нам маленькое стихотворение, которое называлось «Знамя училища»; оно нам очень понравилось, потому что в нем говорилось о том, что наше знамя священно и мы готовы отдать за него жизнь. Другой, короткий рассказ, написанный Юрой, был о тральщиках. Война закончилась нашей победой, никто больше не воюет, все учатся. Только тральщики продолжают расчищать морские дороги, чтобы днем и ночью по морю ходили большие, прекрасные теплоходы. Подрывается офицер Званцев, но на его место тотчас встает другой, молодой, отважный, по фамилии Десятников. И тральщик снова уходит в море… У Бунчикова не ладилось с рифмой, но он все же написал в журнал «О Севастополе, морской столице, о которой морякам поют песни птицы». Сколько листков было изорвано, сколько перечеркнуто слов, так легко укладывавшихся в голове и так трудно на бумаге!

Материала поступило в первый номер так много, что хватило бы на пять журналов. Кудряшов терпеливо разбирал наши каракули и отбирал самое лучшее. Прочтя заметку Олега Авдеенко «Как я стал нахимовцем», он сказал:

— Это хорошая, честная заметка, Олег. Мы ее обязательно поместим.

Авдеенко описал все, как было: как он не понимал, что такое Нахимовское училище, как он, имевший всегда в школе пятерки, нарочно был невнимателен и получал тройки и двойки, лишь бы его отправили домой.

«Никому не советую делать этого, — заканчивал заметку Авдеенко. — Очень плохо, когда тебя не любят товарищи. Я рад, что теперь вошел в нахимовскую семью».

Да, Олег вступил в нахимовскую семью и заслужил право вступить в комсомол. Его приняли единогласно — ни у кого не нашлось возражений.

День выхода первого номера журнала был большим праздником. Журнал читали запоем. Адмирал одобрил наше начинание. А мы готовили уже второй номер, и я рисовал вторую обложку.

Для второго номера я написал рассказ «Клятва моряка». Как умел, я рассказал о клятве, которую дали Сталину мой отец, Русьев и Серго Гурамишвили. Они чуть было не погибли, но клятву выполнили. Протасов тоже выполнил свою клятву и поднял над городом флаг.

— Хорошо, Рындин! — похвалил меня Кудряшов. — Немного, конечно, надо подправить, но в общем — хорошо.

Второй номер читали нарасхват все классы.

Однажды, когда мы на полянке за палатками обсуждали материал, поступивший в третий номер, дневальный на первой линейке подал команду: «Смирно!»

Мы вскочили. Я увидел коренастого генерала в белом кителе, в фуражке с красным околышем и с белым чехлом, быстро шедшего по дорожке от штаба. Заметив нас, он свернул в нашу сторону.

— Не знаете ли, товарищи… — начал он.

— Папа! — воскликнул Авдеенко.

Мы хотели было исчезнуть, но генерал сказал просто и приветливо:

— А вы куда, товарищи? Оставайтесь, не помешаете. Ну, здравствуй, давно не видались, — сказал он сыну. — Поздоровел, загорел, поправился — не узнать. Молодец! Мне сообщили, что и фанаберии свои ты забыл и учишься хорошо. Значит, больше не хочешь, чтобы я тебя забрал отсюда?

— Нет! — ответил твердо Олег.

— А зачем же ты писал матери, что я тебя не понимаю, чтобы она меня упросила взять тебя из Нахимовского?

— Ты знаешь, был композитор Римский-Корсаков?

— Ну, предположим, знаю, — усмехнулся генерал. — А что?

— Он ведь тоже был моряком.

— Ну, допустим. Что дальше?

— А я… я хочу быть подводником.

— Даже подводником? Вот как! Но какая связь, не пойму, между подводной лодкой и Римским-Корсаковым?

— Знаешь, мне подарили скрипку. Отличную скрипку. И начальник училища мне сказал, что осенью я смогу заниматься в консерватории. У нас на вечере я играл Чайковского.

— А ты заслужил своим поведением этот подарок? — спросил, поглядев веселыми, насмешливыми глазами, генерал.

— Когда получил, то еще не заслужил, а теперь стараюсь заслужить. Я ведь стал комсомольцем, ты знаешь?

— Знаю и радуюсь.

— И мы только что были на кораблях. Подводное «крещение» получили.

— Поди, струсил?

— Струсил.

— Так как же ты: струсил — и вдруг в подводники?

— Не он один струсил, все струсили, — вступил в разговор Фрол. — И командир подводной лодки говорил, что он в первый раз тоже струсил. А теперь он четырнадцать кораблей потопил!

— А может быть, вы мне расскажете, товарищ…

— Живцов, товарищ генерал-лейтенант, — подсказал Фрол.

— …Товарищ Живцов, почему мой Олег так домой просился, а теперь вдруг…

— Расскажу, — сказал Фрол. — Олегу вашему вначале у нас плохо было. Его никто не любил.

— А почему его не любили?

— Да потому, что он сам никого не любил.

— А теперь вы, значит, окончательно признали его своим товарищем?

— Окончательно, — подтвердил Фрол.

— А вы не кривите душой, Живцов? — Генерал испытующе смотрел на Фрола.

— Нахимовец никогда не лжет, всегда должен говорить правду, даже если правда горька, как полынь.