Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

• Название: На кого похож Арлекин
• Автор: Дмитрий Бушуев
• Жанр: Современные любовные романы

Первый гей-роман, написанный в СССР. Гей-«Лолита». Пронзительный роман о любви, о русском поэте, о России, о жизни, о девяностых и… об Арлекинах… Удивительно поэтичен, противоречив и неоднозначен, как и его главный герой, — Андрей Найтов.

Классика гей-литературы.

---

Свобода. В этот же вечер мы ужинали в маленьком ресторанчике «Витязь», декорированном в псевдорусском стиле. Я заказал полусухое шампанское, ростбиф, грибы в сметане и сырный кекс с вишней на десерт. Бдительность метрдотеля мы нейтрализовали заказанной для Дениса бутылкой «Пепси», и я спокойно подливал в его длинный бокал искры виноградной долины. Голова кружилась от безотчетности любви, дикого счастья, смешанного с желчью привычного страха за нашу будущность. Я быстро пьянел. Денис улыбался и заговорщицки наступал под столом на мою ногу. На салфетке я нарисовал профиль белки с кисточками на ушах и написал: «Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был вечен». Бельчонок, прочитав, смутился и засиял, аккуратно сложил салфетку и спрятал в нагрудный карман своей клетчатой рубашки. Теплый кондиционированный воздух вертел над нами снежинки из фольги и флажки. Весь ресторан был увешан этой мишурой, и новогодние привидения летали по маленькому залу в масках и перьях, пьянели от алкогольных испарений, а мои арлекины держали над нами хрустальные венцы. Это было, было! Я не живу в этом спектре, но я вижу спектральный план, уже с четырнадцати лет я чувствовал кипящую жизнь в звонкой тишине. Ваше право — верить мне или послать подальше с этими баснями, но я открою сейчас один примечательный эпизод своей жизни. В январском хрустале восемьдесят девятого мы перевернулись под Ленинградом в старенькой «Ладе» с моим другом Юрочкой — мы возвращались в город из Петергофа с поэтической тусовки среди вселенского оргазма петровских фонтанов. Фонтаны, правда, тогда молчали. Юра вел машину после обильных возлияний, и я покоился на заднем сиденье как тряпичная кукла, иногда присасываясь к горлышку «Столичной» — бутылка была эстафетной и переходила из рук в руки через каждый километр. На сорок третьем мы кувырнулись, но приемник, по словам Юрочки, продолжал извергать Брамса. Я этого уже не помнил, и очнулся солнечным морозным утром в кафельной гробнице реанимационного отделения. Меня абсолютно не интересовало место моего прибытия, хотя мужской голос пробасил рядом: «Добро пожаловать в мир, Андрей Владимирович:» Я сокрушался лишь о том, что только секунды назад мне было даровано нечто, похожее на абсолютное Знание, но уже не помнил чистого и простого решения, над формулировкой которого я бьюсь всю жизнь как рыба об лед; мне было неуютно в миру, обрывки Знания вспыхивали в голове как уцелевшие странички сгоревшего блокнота: там только две силы, они бесконечны, но кратны и как бы перехитрили друг друга (не то слово, но значение верное). И была Музыка, которая сама по себе не была музыкой, и «это» не было похожим на произведение искусства, но было нечто, произведшее само себя. Нечто, имеющее ритм — так лучше означить. И был свет, на удивление материальный, я мог почувствовать прикосновение света, и свет был как шелк. Абсолютного решения я не помнил, но мои знания были со мной, со мной оставалось даже чувство юмора. Вот нес я к вам в мир прекрасную амфору, но амфора разбилась, и теперь никто не знает, что было в ней. Я вдруг вспомнил все свои ошибки, вспомнил отчетливо, с жутким раскаянием, вспоминались даже полусознательные мелочи из детства:

В тот период жизни я переживал глубокий духовный кризис, и Россию лихорадило, царство разделилось само в себе, трещина проходила через мое сердце, хотел я того или не хотел. Не буду говорить, о чем я молил Господа в то время, но на третий день возвращения в скафандр тела ко мне был послан Некто в неприступном свете. Я не испытывал этого Духа, но спросил только об имени, на что он отвечал: «Зови меня как хочешь». Некто предложил мне заново родиться в Дании в августе 1989 года, почти сразу же после смерти в ленинградской больнице: Прежде чем принять заманчивое предложение, я попросил у духа показать панораму моей жизни в российском варианте. Некто как будто растерялся и, мне показалось, даже расстроился, хотя видел я только очертания человека (роста весьма немалого) в ослепительном свете. Дух отвечал: «Ты искушаешь, но чего бы ты хотел?» Как человек практичный и предсказуемо-банальный, я попросил денег, здоровья и долгих лет жизни. Но не успел я это произнести, как Дух ответил: «Сам удивишься, как долго проживешь». Некто поведал мне еще нечто интересное, но об этом я сообщить не могу, так как он положил на последующие провозвестия свою печать. В минуты скорби и сомнений я сожалею, что не пожелал родиться в далекой Дании. Когда-нибудь я сяду в самолет и посещу свою несостоявшуюся родину. Повторю, что Дух не был испытан мною, и кто теперь знает, что это было.

Эту любопытную историю я рассказал Денису в «Витязе». Мой солнечный ребенок воспринял ее на удивление серьезно. Вдруг я почувствовал незащищенную нежность, и сердце, мое живое трепетное сердце, замурованное во мне как в несгораемом сейфе, — сердце тревожится, сердце стучит как часовая бомба и вот-вот бабахнет: В тот вечер бабахнула только пробка шампанского: я не рассчитал наклон бутылки, и пена брызнула Денису в лицо как животворный оргазм. В этот момент мы наверняка подумали об одном и том же, потому что бельчонок подмигнул мне, когда вытирал лицо розовой салфеткой. Шестой бокал совсем вскружил мне голову, и я давно уже повесил пиджак на спинку стула и ослабил галстук. За окном вьюга и снежный кавардак, а мы оттаиваем в нехитром уюте как две экзотические рыбки в теплом аквариуме.

Наша любовь расцветала с каждым днем все больше и больше, и окружающие не могли не замечать нашей мечтательной уединенности. Я предполагал, что рано или поздно все тайное станет явью, но жил только настоящим, стараясь в полной мере наслаждаться обществом Дениса, повторяя как чистое зеркало его жесты и улыбки. Если бы нас разлучили, это было бы равносильно тому, если бы у меня украли солнце. Мое дикое солнышко, моя утренняя звезда, зачем так ярко горишь-сияешь? Зачем так ярко? Далеко в будущем я уже начал выращивать для тебя райский сад, и сейчас переживаю — успеешь ли ты вкусить с моих мифологических деревьев? Успею ли я вырастить заветное дерево познания? Там уже не будет арлекинов, не будет прошлого, а значит, не будет и будущего — но вечно настоящее, непреходяще: Смешно подумать, господа патриоты, там не будет даже России, о чем вы спорите так много лет? Россия? Денис для меня дороже России, как вам это понравится? Да, Денис дороже России, уснувшей в хрустальном гробу как царевна. Не будите румяную красавицу, ведь стоит ей воспрянуть ото сна, и законсервированное время наверстает упущенное, мы увидим состарившуюся на глазах кокетку с едва заметными признаками былой красоты. Жуткое зрелище. Суровая печать наложена на Россию, но если мы станем унывать о тяжести бремени или скорбеть по прошлому, то и нового не построим, и старого не возвратим, ибо какой хозяин остается сидеть на углях сгоревшего дома? Нет, он строит новый дом, и последний бывает лучше прежнего. Всякая печать рано или поздно снимается. Не забудем также, что нет у Господа времени, и само слово «время» гораздо реальнее того, что оно обозначает. У Бога каждое зернышко в житницах сосчитано, и когда я слышу разговоры о потерянных поколениях, то недоумеваю — можно ли считать потерянными монеты, которыми ты сам же вчера заплатил за урок хорошему учителю? Не спорю, заплатил дорого, но много и приобрел! Приняла Россия причастие огненное, напоила алчущих хищников кровью — они же, насытившись, сами провалились в могилы. Господи, в который раз дивлюсь мудрости Твоей, но не возвращенных храмов с возвращенной принадлежностью хочу, но возвратившейся молитвы. Да и кто знает сроки? Не случилось бы так, что начнем воздвигать новый храм, а крест на макушку поставить не успеем — не лучше ли поставить просто крест на горе, чтобы пометить на Твоей карте наш грешный вавилончик? Иной скажет мне: лицемер, омерзительный лицемер, лукавый змей Найтов, грешник, которого если в вериги заковать на всю оставшуюся жизнь, все равно дел своих не искупит, но продолжает варить свой яд: Знаю, что бросят мне и цветы, и камни — приму и то, и другое с благодарностью. Слава Богу, мне к этому не привыкать. И знаю я прекрасно, что Бог поругаем не бывает: иной мелкий дух тьмы и на матерном языке молится, но и тем Бога прославляет, того не подозревая. А если я самый последний грешник, то поставьте меня Патриархом Всея Руси, чтобы за меня молилась вся паства. Пишу рукою легкой, и если тебе не нравится мое крепкое вино, то почему мне не сказал этого же сразу же и не бросил пить со мной, но допил весь мой запас, и только потом стал ругать вино и плеваться? И как бы тебе самому потом не сконфузиться, если объявлю гостям, что виноград этого вина из твоего взят виноградника, брат мой: А если нравится вино, то остерегу тебя от чистого сердца и не напою до забытья, чтобы не случилось с тобой чего худого: Более скажу: как бы меня не судили, я все равно не проиграю и не выиграю, потому что текст мой уже гуляет по миру и осознает сам себя как любая мифологическая самодостаточность и ни в чем не нуждается. Да и только безумец разбивает зеркало, если ему не нравится собственная личина, а я себя люблю, и если иду как глупый баран на заклание, то хотя бы бельчонка оставлю навсегда в чистейшем янтаре нашей последней осени, терпкую горечь которой я уже различал в тонком букете новогоднего шампанского.