Михаил Дайнека - Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки

• Название: Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки
• Автор: Михаил Дайнека
• Издательство: Литагент «Аудиокнига»0dc9cb1e-1e51-102b-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-41511-1, 978-5-9725-2249-1

В этой книге собраны самые яркие, искрометные, удивительные и трагикомичные истории из врачебной практики, которые уже успели полюбиться тысячам читателей.

Здесь и феерические рассказы Дениса Цепова о его работе акушером в Лондоне. И сумасшедшие будни отечественной психиатрии в изложении Максима Малявина. И курьезные случаи из жизни бригады скорой помощи, описанные Дианой Вежиной и Михаилом Дайнекой. И невероятные истории о студентах-медиках от Дарьи Форель. В общем, может, и хотелось бы нарочно придумать что-нибудь такое, а не получится. Потому что нет ничего более причудливого и неправдоподобного, чем жизнь.

Итак, всё, что вы хотели и боялись узнать о больницах, врачах и о себе.

---

В общем и целом в меру извивистое произведение за границы жанра не выламывалось, но Вежину донимал нестерпимый редакторский зуд. Она почесала стриженый затылок и раскрыла было рот, но в творческий процесс не мудрствуя лукаво вмешался диспетчер Иван Васильевич, который мягко, будто стелясь в своих по-домашнему уютных войлочных тапочках, прошел в зал и заявил:

– Извините, Женни Бонифатовна, – кашлянув, пробасил отставной фельдшер Иван Васильевич. – Прошу прощения, но у нас там срочно… Диночка, там заказец поступил, сложная списочная аритмия. Ты ее знаешь, больная тебя тоже. Проблемка в том, что она именно тебя хочет. Даже Мироныч ей ни-ни, вот только ты, и всё тут. Так на тебе настаивает, что даже не скандалит, а прямо-таки плачет…

Диана улыбнулась.

– Что поделаешь, Женни Бонифатовна! – посетовала она, лучась дружелюбием напоследок. – Ничегошеньки тут не поделать, сами видите! Каждому свое: кому решение решать, а мне, хочешь не хочешь, людей лечить надобно… Заканчивайте-ка вы без меня.

Вежина уже спокойно поставила точку, будто не глядя подмахнула собственное заявление об уходе, и следом за очень своевременным Иваном Васильевичем и фельдшером Киракозовым, которому ну очень не терпелось вернуться к своим непосредственным обязанностям, звонко вышла вон.

Иван Васильевич тем временем поспешал медленно, с неудовольствием поглядывая по сторонам на обычные мелочи вроде окна в коридоре с наполовину отсутствующим стеклом или покосившегося карниза над ним.

– А ровным счетом ничего срочного, спокойно всё, по-притихла хронь, – пояснял он по пути нетерпеливому Родиону Романычу. – Ровнехонько ничего нет, считай, одна Красавкина минут пять дожидается, Пиявкина по-вашему. Она-то и пусть бы лежала на здоровье, ей задержка даже показана, не то запросто красавица эта нарушится, если кто к ней сразу вдруг примчится. Судный день, решит, не иначе! Пусть бы она… как это она говорит… ёнчить? Во-во, пусть бы ёнчила себе помаленьку, но Мироныч просил хоть по какому-нибудь поводу Динку вытащить, пока она Жабу не задушила или еще каким путем не уволилась… Обе они хороши, ясное дело, им обеим на самом-то деле пора – Жабе вообще куда подальше, а Динке в отпуск надо, она же весь последний месяц на себя не похожа… А вот и она. Не гарцуй, не гарцуй, Диночка, ложная тревога!

Звонкая Диана сбилась с шага, но, уразумев что к чему, хмыкнула и рассмеялась.

Вежина смеялась, но, в общем-то, напрасно, поскольку теперь Иван Васильевич ошибался, сказав чуть раньше, не ведая того, чистую правду, как между прочим случается не только с поэтессами, тем более поэтами, но даже и с теми, кто с ними так или иначе сталкивается; происходит такое также и со всеми прочими, ибо каждый из живущих по-своему или по жизни бывает поэтом – что, конечно же, еще не повод писать стихи…

Иначе или так, но заведующий Вадим Мироныч Фишман, занявший на время диспетчерское место, пек вызовы, как блины. Он уже принял две «гипертонии», одну «температуру» и одного сложного списочного сердечника Морозова – как раз для «битых» Вежиной и Киракозова, которым пришлось срочно ехать, так и не дождавшись развязки презабавнейшего эпизода; телефон продолжал трезвонить. Мироныч потянулся было к аппарату, однако Иван Васильевич поспел вовремя.

– Неотложная! – с ходу прогудел он, ревниво перехватив трубку. – Неотложная! Слушаю, что у вас случилось? – Басовитого ветерана неотложной диспетчерской службы с ходу же признали:

– Привет, Иван Васильевич, соседи беспокоят. Это Татьяна, диспетчер с… – Она назвала номер подстанции скорой помощи. – Иван Васильевич, будь добр, будь так ласков, Мироныча дай к трубочке, пожалуйста! – Татьяна прогибалась, как могла, но Иван Васильевич и здесь не спешил.

– Ужель та самая Татьяна?! – подивился по-своему не чуждый поэзии диспетчер, в свою очередь припомнив эту обычно вздорную и нахрапистую бабенку. – Ну и ну! Ну и чего же такого стряслось, что ты кошечкой стелиться вздумала? – Иван Васильевич если и целил куда, то разве что в белый свет, но опять-таки попал в копеечку, в самую точку.

– Так в кошке-то всё и дело, в нашей, со станции, – не разводя турусов на колесах, призналась Татьяна. – Роды у нее затяжные, с ночи мается животина, совсем извелась. Мироныч ваш, говорят, кошатник заядлый, так, может, он чем подсобит? Пожалуйста, Иван Васильевич! – Грозный диспетчер с такого рикошета чуть-чуть, самую малость, но помягчел.

– Может, и подсобит, – не стал он спорить и по привычке потянулся за сигнальным талоном. – Да и грех твари бессловесной не подсобить, не человек, чай. Паче ветеринар-то небось денег стоит, а Вадим Мироныч бесплатно на все руки от скуки… Ладно, ладно, верю. Проехали. Как, говоришь, роженицу вашу звать? Коммуникация? Кома, стало быть… – Мироныч и Татьяна, оптом и в розницу и каждый по-своему, развозмущались:

– Господь с тобой, какая кома! Спаси и сохрани, комы нам сейчас только не хватало! Маня, Манька, Манечка она у нас, Манюша она! Тьфу-тьфу-тьфу, типун тебе на язык! – Пока коллега Татьяна суеверно отплевывалась и громко стучала по деревянному, возмущенный Фишман вовсю фырчал и шипел, как ошпаренный, выбираясь из-за диспетчерского стола:

– Все крышами двинулись! Всем чохом с катушек съехали! И что же я вам теперь, псих ненормальный вместе с вами?! Бабка-знахарка я вам или дедка повивальный? Или еще в какие идиотики меня запишете?! Надо же, кошке родовспоможение устраивать! Кошачью повитуху нашли… Пусть Тамарка едет, если ей захочется, ей это дело почти по специальности. Пусть берет машину и катится, не возражаю, сан-транспорт всё равно простаивает… Фу! – Фырчащий заведующий решительно порывался очистить помещение, но коряжистый старик перегораживал дорогу.

– Ты погоди рыпаться, Вадим Мироныч! Баралгин тебе нужен или как? Или это не ты с утра на всё отделение ныл, что колики лечить нечем? – строго спросил он, прикрыв трубку рукой со старческими пигментными пятнами на коже. – Слушаешь, Татьяна? – продолжил свой менеджмент Иван Васильевич. – Вот слушай сюда и соображай, что за просто так я Мироныча уговаривать не буду, даже не надейся. Я же как есть самодур, мне уже сегодня докладывали. На всякий так у меня всегда доброе словцо найдется, только фигушки с него кошке вашей приятнее станет… Фиг вам, говорю, никаких таков! Только за баралгин, очень он мне нужен… Мне нужен, мне, а у нас на отделении ни одной ампулы нет, в аптеках, сама знаешь, тоже. Что? А ты спроси… Пару штук? Нет, Танюша, и думать не моги! И думать забудь, повторяю, минимум две упаковки! Давайте, трясите мошной, вы куркули известные… Значит, из резерва давайте, у нас заведующий тоже резерв. Стратегический, на все случаи. Кстати, мы его и Тамарой, царицей нашей, старшей медицинской сестрой, можем усилить. Она мало того, что из акушерок, так еще и сама кошатница изрядная… Как? Ничего подобного, это не я, это жизнь. Это не я, говорю, за горло беру, это вас жадность душит! Ну что, договорились?

Точно две упаковки будет? Ага, так-то лучше, вот и поладили. Ждите, будет доктор…

Доктор Фишман, наградив предприимчивого старика взглядом, исполненным евангельской укоризны и ветхозаветной скорби, молча пошел за чемоданом и старшей медицинской сестрой.

Они поехали, Иван Васильевич, подойдя к окну, проводил глазами машину, заспешившую под солнечными деревьями на набережной, которые, казалось, сами вот-вот засветятся изнутри, затеплятся тем светом, что скопили за сезон, вдруг вспыхнут и пойдут рябью, рассыпаясь, как их отражения в уже остывшей, отяжелевшей и словно остановившейся воде. Они уехали, а Иван Васильевич, бывший военный фельдшер и без пяти минут отставной диспетчер неотложки, прозванный по царю-опричнику и своему казарменному характеру Грозным, Иван Васильевич чему-то чуть улыбнулся и почему-то вздохнул.

Всё проходит, и всё приходит, дожди сменяются струящейся, едва видимой, как паутинка, поволокой бабьего лета, сгорающего и вовсе в одночасье. Там, дальше, снова дожди и туманы в сумерках перед последней, холодной и очень прозрачной осенью с ее безвременьем или междувременьем, когда порой, вопреки календарю, мерещится весна и обреченность ненароком рифмуется с обретенностью.

Но всё проходит и возвращается, всё с каждым когда-нибудь случается впервые, как любит приговаривать доктор Вежина, неосознанно подражая нам с Проповедником, и всё со всеми бывает в последний раз. Всякому свое – jedem das Seine, по надписи на воротах Освенцима, – каждому свое, включая и срок; приходит ветер, и уходит ветер, падает снег, и тает снег, и всё повторяется опять и снова, продолжая свои круги, которым так и суждено вращаться – хотя бы и для других, – перемалывая, кажется, само время.

Счастливого Рождества!

Рождество – это как трамвай, а припозднившийся звонкий и нарядный трамвай – это как в детстве, когда новогодние сугробы на остановках были большими, словно белые медведи, а медведи взаправду были белыми, как на картинке в книжке, а не грязными, как нынче в нашем рыночном зоопарке. Морозы тогда были самыми что ни на есть настоящими морозами, развеселыми красноносыми исполинами, и загадочные росписи на стеклах оказывались такими, каких вовсе не бывает. Сказочные узоры росли и расцветали, и в замерзших трамвайных окнах огни ночного города перемигивались разноцветными гирляндами, вспыхивали огромными шарами, как на елке, струились блистающей мишурой, рассыпались искристыми бенгальскими свечами и фейерверками – и больше из стеклянного, как аквариум, теплого и уютного вагонного нутра было ничего не видно.