Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Порченая

• Название: Порченая
• Автор: Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи
• Издательство: Энигма
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94698-047-5

«Воинствующая Церковь не имела паладина более ревностного, чем этот тамплиер пера, чья дерзновенная критика есть постоянный крестовый поход… Кажется, французский язык еще никогда не восходил до столь надменной парадоксальности. Это слияние грубости с изысканностью, насилия с деликатностью, горечи с утонченностью напоминает те колдовские напитки, которые изготовлялись из цветов и змеиного яда, из крови тигрицы и дикого меда». Эти слова П. де Сен-Виктора поразительно точно характеризуют личность и творчество Жюля Барбе д’Оревильи (1808–1889), а настоящий том избранных произведений этого одного из самых необычных французских писателей XIX в., составленный из таких признанных шедевров, как роман «Порченая» (1854), сборника рассказов «Те, что от дьявола» (1873) и повести «История, которой даже имени нет» (1882), лучшее тому подтверждение. Никогда не скрывавший своих роялистских взглядов Барбе, которого Реми де Гурмон (1858–1915) в своем открывающем книгу эссе назвал «потаенным классиком» и включил в «клан пренебрегающих добродетелью и издевающихся над обывательским здравомыслием», неоднократно обвинялся в имморализме — после выхода в свет «Тех, что от дьявола» против него по требованию республиканской прессы был даже начат судебный процесс, — однако его противоречивым творчеством восхищались собратья по перу самых разных направлений. «Барбе д’Оревильи не рискует стать писателем популярным, — писал М. Волошин, — так как, чтобы полюбить его, надо дойти до той степени сознания, когда начинаешь любить человека лишь за непримиримость противоречий, в нем сочетающихся, за широту размахов маятника, за величавую отдаленность морозных полюсов его души», — и все же редакция надеется, что истинные любители французского романтизма и символизма смогут по достоинству оценить эту филигранную прозу, мастерски переведенную М. и Е. Кожевниковыми и снабженную исчерпывающими примечаниями.

---

Я поблагодарил его за любезность и с радостным сердцем принял предложение. Обращение, взгляд, голос этого фермера располагали к себе, внушали доверие. В нем не чувствовалось ни хитрости, ни лукавства, присущих нормандцам. От лица его, темного, будто гречневый хлеб, выдубленного трудами под солнцем, веяло только здоровьем и силой. Угадывалась в нем и уверенность человека, готового к любой дорожной случайности, привыкшего по роду своих занятий полагаться, будто средневековый странствующий рыцарь, при всех затруднениях и опасностях только на самого себя.

Местный акцент, о котором я упомянул, был в его речи едва заметен, да и сама речь ничего не имела общего с варварской тарабарщиной хозяйки «Красного быка». Дядюшка Тэнбуи говорил гладко и грамотно, как и подобает фермеру, торгующему своим товаром и переезжающему из одного города в другой, местный выговор придавал его словам лишь особый колорит и необыкновенно шел ему. Лишись он его, он потерял бы многое.

Я искренне сказал ему, что буду счастлив отправиться с ним в путешествие, и добавил:

— Вы упомянули о тумане? Смотрите, он уже поднимается, — и указал на голубоватые струйки, что заклубились на горизонте сразу же, как только спряталось солнце и погасли ярко-розовые отсветы. — Думаю, благоразумнее нам не медлить и поскорее пуститься в путь.

— Что правда, то правда, — согласился он. — Самое время сниматься с якоря, как говорят моряки. Моя Белянка наужиналась, и не пройдет минутки, как я буду в вашем распоряжении. Матушка Жиге, — тут голос его обрел силу и властность, — сколько мы с Белянкой вам задолжали?

Он опустил руку в карманчик кожаного пояса, какие носят обычно пастухи долины Ож, и расплатился с хозяйкой. Старуха все это время так и простояла на пороге, не двигаясь, глядя на него приоткрыв рот. Расплатившись, дядюшка Тэнбуи отправился за Белянкой. Кобылка оказалась достойной своего имени — белее молока, которое словно бы налили в миску, потому как до живота ее залепила грязь. Мой жеребчик был Белянке подходящей парой, и у кавалера грязь тоже доходила до самого брюха. Ужинала кобылка с другой стороны трактира, привязанная к кольцу, вделанному в стену, потому-то из-за угла я ее и не заметил. Заслышав голос хозяина, она ответила громким ржаньем и с какой-то яростной веселостью громко забила копытом.

Дядюшка Тэнбуи свернул потуже синий плащ, притороченный к седлу, отвязал кобылку и взлетел ей на спину с той легкостью, что дается только многолетней привычкой. Горделивая его выправка сделала бы честь любому заправскому наезднику. В своей жизни я повидал немало удальцов, но такого удалого ни разу! Оказавшись в седле, Тэнбуи крепко стиснул коленями бока Белянки, и она взвилась на дыбы.

— Вот вам и подтверждение, — с дикарской гордостью сына норманнов улыбнулся фермер, — теперь вы и сами видите, что кнутом я управлюсь с любым разбойником.

Следуя примеру дядюшки Тэнбуи, я тоже расплатился с хозяйкой «Красного быка» и тоже вскочил в седло.

И вот мы рядышком, как обещал мой спутник, въехали на овеянную мрачной славой пустошь Лессе, и в мглистых осенних сумерках она показалась нам куда мрачнее своей славы.

II

Стоит повернуться к «Красному быку» спиной и оставить позади себя проселок, как увидишь перед собой пустошь, а на ней множество тропок — поначалу они бегут почти параллельно, словно полоски зебры, а потом расходятся все дальше и дальше, направляясь каждая к своей далекой цели. Тропки эти поначалу очень отчетливы, но по мере того, как углубляешься в ланды, сбиваются, исчезают, так что не разглядишь их и средь бела дня. Оглянешься — а вокруг пустошь, одна только пустошь! Тропка исчезла. Вот она, опасность, всегда подстерегающая путника! Нечаянно шагнешь в сторону, отклонишься невольно от взятого направления, и ты уже будто корабль без компаса, ты во власти неизбежного, обречен на блуждания, повороты, круги… В конце концов ты, конечно, доберешься до противоположного края, но — увы! — очень далеко от того места, куда направлялся. Подобная опасность подстерегает на любой равнине, где глазу не за что зацепиться, где взгляд блуждает в пустоте, где нет ни деревца, ни кустика, ни пригорка, чтобы опознать местность и выйти на правильную дорогу. О заплутавшемся на пустоши путнике котантенские крестьяне говорят, что «ходит он по дурной траве», подразумевая скрытое и недоброе колдовство, и, судя по этому своеобразному и яркому выражению, вполне довольны ощущением таинственности происходящего.

— Вот тропка, по которой мы с вами поедем, — сказал мне Луи Тэнбуи, указывая концом кнута на одну из светлых полосок, убегающих в глубь пустоши. — Следите, чтобы ваша лошадь забирала правее, сударь, и не бойтесь меня потеснить. Дорога вскоре исчезнет, дав едва приметный предательский крен влево. Вдобавок не пройдет и пяти минут, как вконец стемнеет, и тогда нам уже не опознаться, даже оглянувшись на «Красного быка». Одно утешение, Белянка помнит дорогу, по которой хоть раз пробежала, словно охотничий пес запах дичи. Не раз, возвращаясь с торгов или с ярмарки, я засыпал в седле, сморенный сном, и добирался до места ничуть не хуже, чем если бы всю дорогу бодрствовал, насвистывая для развлечения песенку о храбреце Матиньоне[14] и зорко поглядывая по сторонам.

— Какая, однако, неосторожность! — не мог не укорить я своего спутника. — Или вы так не считаете? А ведь, пускаясь в путь ночью по пустынной дороге, разве не рискуешь оказаться в руках какого-нибудь негодяя, каких немало бродит по глухим местам в потемках? Особенно если привык носить, как вы, туго набитый кожаный пояс.

— И рад бы возразить, да нечего, сударь вы мой, — отозвался он. — Но слава тебе господи, пока все обходилось. Я хоть и крепок, но как подерешь на ярмарке горло, продавая бычков, а потом промочишь его раз десять то в одной, то в другой палатке, особливо по осеннему холоду, то как потом не размориться и не осоловеть? На колокольне заснешь, не то что на спине у Белянки, она трусит себе мягкой неторопливой рысцой и покачивает тебя, будто в люльке. А что до молодчиков, которых вы упомянули, они, ясное дело, сыграли бы со мной не одну дурную шутку, попадись я им в седле, похрапывая, будто во время проповеди нашего кюре. На счастье, Белянка, стоит ей завидеть что-то подозрительное при луне или в потемках, тут же заржет, да так, что шум мельничного колеса заглушит. Эгей! Я всегда сумею приготовиться и не дам спуску ни одному чертяке, вздумай он мне докучать.

— А что, такое тоже случалось? — поинтересовался я. — Дороги-то в здешних местах, как я слышал, небезопасны.

— Всего два или три разочка, сударь, — отвечал Тэнбуи. — Пустяки, о них говорить не стоит. Огрел дубинкой одного, огрел другого, остальные разбежались с воем, как ошпаренные на перепутье собаки. До серьезной схватки ни разу дело не дошло. Духу у них на драку не хватало, — либо сразу разбегались, либо валились на землю кулями с грязным бельем. И правильно делали, никогда я не стал бы бить лежачего. Белянка перепрыгивала через них, и дело с концом. Да и случаи-то давние, еще тех времен, когда под видом торговцев оловянными ложками ходили по дорогам разбойники и поджигали дома. У нас тут тогда Лемер хозяйничал, который потом скончал свои дни на гильотине в Кане. Теперь дороги стали спокойными, и кроме вот этой, одной-единственной, потому как идет она через пустошь, все остальные на побережье Ла-Манша ничем не грозят, так что незачем лишний узел на кнуте завязывать и на стременах привставать, чтобы заглянуть за изгороди, не спрятался ли там кто-нибудь.

— А в здешних краях вы часто бываете? — спросил я, стараясь приноровить шаг моего конька к шагу его кобылы.

— Пять-шесть раз в году. И всё в одних и тех же местах: в Кутансе на Михайловской ярмарке, в Валоне на Рождественской и еще на больших торгах в Креансе — два раза зимой и два раза летом. Вот и все, если не случается чего неожиданного. Сами видите, здешняя дорога для меня не повседневная. Дела я веду в другой стороне — в Кане, в Байо. Продаю ожиронцам-горянам бычков, которых они потом гонят в Пуасси. Все их бычки вырастают на заливных лугах нашего Котантена, а вовсе не в долине Ож, которой они так гордятся.

Невольно улыбнувшись про себя его патриотизму, я сказал:

— Вы, я вижу, живете тем, что откармливаете бычков на пастбищах Котантена. Вижу еще, что приняли меня за чужака, потому как я давно утратил тот выговор, по которому привычное ухо всегда узнает земляка. Я, однако, из здешних мест. И если мой язык позабыл родные звуки, то ухо нет, и, судя по вашей речи, вы родом либо из Сен-Совёр-де-Виконта, либо из Брикбека.

— В самое яблочко попали! — воскликнул он, развеселившись при одной только мысли, что я ему земляк. — Враз смекнули, где собака зарыта! Точно! Я из-под Сен-Совёр-де-Виконта, а ферму арендую в Мон-де-Ровиле. Раз вы из наших мест, то и Мон-де-Ровиль знаете, он как раз посередке между Сен-Совёром и Валонью. Сам я землю пашу и бычков откармливаю, как мой отец, и дед, и прадед, честные рыжие куртки, что кормились здешней землей из рода в род. Надеюсь, тем же ремеслом будут заниматься и мои семь сыновей, да сохранит их Господь! Род Тэнбуи всем обязан земле и будет заниматься ею до тех пор, пока жив по крайней мере старина Луи, потому как дети есть дети. У детей могут быть и другие пристрастия. И кто может отвечать за то, что будет, когда на этом свете не будет нас?