Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

• Название: Счастье потерянной жизни - 3 том
• Автор: Николай Храпов
• Издательство: Смирна
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004

Автобиографический роман Николая Храпова — бесспорно, ярчайшая страница истории евангельского движения в бывшем Советском Союзе. Жизнь автора уникальна, поскольку фактически лишь за написание этой книги 66-летнего старика приговорили к трем годам тюремного заключения. Незадолго до окончания последнего пятого по счету срока, он «освобождается», уже навсегда. Ничто не сломило этого героя веры в его уповании на Бога: ни трудности жизни, ни прелесть соблазнов, ни угрозы со стороны КГБ. Он был и остался победителем"

---

Владыкина вызвали, к счастью, в числе первых и, когда он вошел в помещение, то был действительно изумлен происшедшей переменой.

Натопленное помещение блестело белизною занавесок и клеенок на столах, обслуга также была одета в белоснежные халаты. Горы, аккуратно нарезанного, хлеба были расставлены по всем столам.

Когда вошедшие разместились за столами, соответственно установленных табличек, один, из приехавших начальников, объявил:

— Объясняю всем, слушайте внимательно! Мы знаем, что все вы голодны и истощены, но я заверяю вас, что голодным отсюда никто не уйдет. Прежде всего, хлеба можете кушать, сколько хотите, без нормы. Обед будет состоять из пяти блюд, прошу кушать спокойно, кто не насытится, может попросить повторения первого блюда.

Но все эти объяснения для голодной массы были бесполезны. Пока началась раздача первого блюда, хлеб на столах был съеден почти полностью. Распорядитель успокоил людей и объявил, что хлеб немедленно будет на столах, в прежнем количестве. Заключенные, многие со слезами на глазах, впервые, за последние два-три года, спокойно и в тепле кушали пищу. Почти все присутствующие попросили повторения первого блюда, что было сделано беспрепятственно. Наконец, люди, убедившись в правдивости объявленного, спокойно закончили обед, сытыми и довольными, но некоторые решили заполнить карманы остатками хлеба. Увидев это, распорядитель объявил:

— Кто остался голодным, прошу встать! Поднялось около двух десятков человек, их посадили за отдельный стол и повторили обед; остальные вышли, с трудом веря происходящему. Так, партия за партией, были накормлены все заключенные. Уже поздно вечером было объявлено, что в том же порядке, все должны явиться на ужин, который будет состоять из трех блюд.

Откармливание заключенных, таким образом, длилось шесть дней, а на седьмой — начальство опять собрало людей, заверило, что питание сохранится, но теперь уже необходимо выходить на работу. По объявлении этого положения все начальники уехали, а с их отъездом жизнь заключенных стала резко ухудшаться. Не прошло и месяца, как все возвратилось к прежнему, с той лишь разницей, что морозы сменились теплыми весенними днями, но с приходом тепла у людей ослабели и силы. Во всяком случае, Владыкин никакими откормками из числа "доходяг" не вышел, таким застало его лето 1939 года.

Ладони, от постоянной работы с ломом над твердыми и вязкими породами — огрубели, застыв в согнутом положении. Они трескались, кровоточили и непрерывно ныли от боли. Подолгу, бесцельно бродил он по территории прииска, как и многие другие, ища чем бы насытить свое исхудалое, голодное тело, но ничего не находил. Один только Бог знал его нечестный поступок с поднятым самородком, но этот поступок окончательно подорвал в нем духовные силы, и жизнь его протекала, как у судна без руля. Но Господу было угодно провести его именно этим путем, чтобы в существе своем Павел понял, что есть человек сам по себе, вдали от Бога, если даже он обладает самыми очевидными преимуществами перед другими.

Именно таким: обессилевшим, никчемным, беззащитным повис над клокочущей бездной Павел Владыкин, с единственным ясным сознанием, что не сам он держится над пучиной, а Кто-то держит его — и в этом он чувствовал только милость Божию. Касался ли он этой пучины только отчасти, или порой погружался в нее до какого-то предела, во всяком случае, чувствовал неотвратимую, могучую десницу Божию над собой, и это, в минуты крайнего отчаяния, в известной мере, успокаивало его.

Понял также отчетливо, что такое — быть в Божьих руках, но от самого себя зависит, как пользоваться этим благом, будучи, во всех случаях, в повиновении у Господа.

* * *

В один из летних вечеров, когда горячее солнце, спустившись по небосклону вниз, пробегало по горизонту, игриво прячась за причудливыми вершинами сопок, чтобы после полуночи подняться вновь для дневного своего пути, Владыкин, сидя на нарах, ремонтировал свои арестантские рубища. В барак вошел мужчина средних лет, прилично одетый и громко назвал его фамилию. Павел насторожился и не спешил ответить ему, колеблясь в догадках: к худу или к добру разыскивает его этот человек? Лицо его показалось Павлу знакомым, и он напряженно вспоминал, кто же это, но вспомнил в тот момент, когда

того уже подвел дневальный; это был маркшейдер приисков, который в год прибытия Павла, отказал ему в приеме на работу.

— Владыкин! Ты что же молчишь? Я ищу тебя везде, кричу твою фамилию, а ты смотришь на меня и молчишь? По документам значится, что ты специалист по горному делу, так это? — и, не дав ему ответить, продолжал, — Пойдем в контору, там познакомимся. Да ты, чего так боишься?

Павел, действительно, стоял молча на месте, отчасти потому, что не успевал сообразить всего, а больше от недоумения: "Кому и зачем я понадобился, когда, кажется, со мной в этой жизни уже все покончено?" Наконец, выйдя с маркшейдером из барака, он ответил ему у крыльца:

— Да вы, знаете, я привык за последние годы к тому, что фамилии товарищей называют не к добру, и теперь не знаю, кто вы и зачем я вам понадобился?

— Ах, вот оно что! Да, это правильно, я не учел! Но, Владыкин, Гаранинские времена прошли, и разыскиваю я тебя, как специалиста по горному делу, маркшейдер я над всеми этими приисками, понял? — пояснил ему собеседник.

— Теперь-то я понял, уважаемый начальник, но ведь я ни к чему не способен, — ответил ему Владыкин, — руки мои изуродованы и не только владеть прибором, но и карандаша держать неспособны, а главное — я все забыл; и прошлое мое покрыто каким-то туманом; да и посмотрите на меня, на кого я похож?

— Э, парень! Не тебе чета — ожили, а у тебя еще язык во рту шевелится, пошли, это не твоя забота, — взяв за рукав, потянул его за собой маркшейдер.

Приведя Владыкина в контору прииска, он объявил во всеуслышанье:

— Хлопцы, вот я привел к вам работника — это будет наш сотрудник, о нем все согласовано в управлении. Сейчас он приморен, как видите; приоденьте его, кормите досыта. Никаких заданий ему пока не даю, пусть отдыхает и делает то, что захочет сам. Тяжелой работы ему делать нельзя, чтобы он мог возвратиться к нормальному состоянию. Я сам буду приходить и наблюдать за ним.

Павел, действительно, ничего не мог сообразить: почему и как — все это изменилось вокруг него. Его никто ни к чему не принуждал, кушал и отдыхал он — по потребности. С большим увлечением, подолгу сидел под окном и аккуратно вытесывал колышки для разбивки, а в промежутках, сидел над тазиком и отпаривал ладони рук в теплой воде.

Вскоре пальцы на руках стали разгибаться, кожа меняться, а через неделю начала возвращаться чувствительность в пальцах. Наблюдая за работой товарищей, Павел стал в памяти восстанавливать профессиональные приемы. Постепенно он начал тренироваться в работе с приборами и был удивлен тем, что может вычерчивать несложные схемы и чертежи. Товарищи очень добродушно относились к нему и сочувствовали при неудачах, только бородатый "Серега", с которым он познакомился два с половиной года назад, прибыв впервые с этапом на Средний, встречал каждый его промах с едкой усмешкой.

Но знания и навык в работе к Владыкину возвращались так быстро, что, к удивлению окружающих, не более, как через три недели начальник, после краткой беседы, вверил ему самую ответственную часть — полный контроль разработки. К этому времени Владыкин изменился и по внешнему виду. Выпрямилась его согнутая от холода и голода фигура. На смену арестантским лохмотьям, на нем появилась теперь вполне приличная обувь и одежда; не возвратился только орлиный взгляд к небу. В духовной его жизни по-прежнему царило, угнетающее душу, одиночество и уныние. Молитва отсутствовала.

Наконец, наступил день, когда он в сопровождении рабочих, придя на выработанную площадь, уверенно установил прибор для определения объема выработанной массы. Первым, кто подошел к нему, с той же заискивающей миной на лице и пригнутой фигурой врожденного льстеца, был его старый знакомый, "сотский" Попов.

— Владыкин, при-ве-тик! Да ты, никак… Да ты, что это?… С "хитрым глазом" (нивелир) теперь?… Уж, не нас ли проверять? — прерываясь и подбирая слова, потянулся он к Владыкину.

— Нет, Попов, я пришел проверять не тебя, пусть Бог тебя проверяет, а замерить сколько выработано на этом месте грунта, — ответил ему Павел, еле подавляя в себе отвращение к протянутым рукам. Он вспомнил: сколько эти руки избивали голодных, обессилевших людей, сколько людей они обрекли на уничтожение, подавая сведения об умышленном саботаже, а теперь — они тянутся к нему с приветом. Владыкин уже приготовился высказать ему все о всех его подлостях, какие он творил, будучи негодным, потерянным человеком. Даже приготовился ответить ему, что теперь он пришел замерять именно его работу и, что от этого зависит жизнь Попова, так как завышенные объемы выработки наказывались строгим судом.