Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

• Название: Счастье потерянной жизни - 3 том
• Автор: Николай Храпов
• Издательство: Смирна
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004

Автобиографический роман Николая Храпова — бесспорно, ярчайшая страница истории евангельского движения в бывшем Советском Союзе. Жизнь автора уникальна, поскольку фактически лишь за написание этой книги 66-летнего старика приговорили к трем годам тюремного заключения. Незадолго до окончания последнего пятого по счету срока, он «освобождается», уже навсегда. Ничто не сломило этого героя веры в его уповании на Бога: ни трудности жизни, ни прелесть соблазнов, ни угрозы со стороны КГБ. Он был и остался победителем"

---

Узнав, что Комаров верующий, собеседник не преминул задать ему самые разнообразные вопросы, пытаясь подчас, нелепыми анекдотами засвидетельствовать и о своей причастности к религии. У большинства из них пестрели на теле вытатуированные распятия Спасителя или краткие слова молитвы. После нескольких разъяснений уголовники убедились, что Женя, действительно, верующий, и беседа уже приобрела серьезный характер.

Через некоторое время открылась дверь камеры и в нее занесли большую деревянную кадушку, почти до краев наполненную тюремной баландой, от которой мгновенно по всей камере распространился специфический запах, свидетельствующий о сомнительном качестве принесенного. После обеда Женя (из уцелевшей сумки) достал вкусные сдобные коржики, сухофрукты и другие пряности, и, оглядев окружающих, стал жменями раздавать гостинцы. Это особенно понравилось уголовникам, наблюдавшим, как он щедро и добродушно раздавал.

— Ты брось, малый, всех не оделишь, — остановил его густым басом, один из близ сидящих арестантов, с длинными синими шрамами на животе.

Женя, однако, оставив сумку открытой, любезно проговорил, глядя на окружающих:

— Братцы! Ну, в таком случае, кто сильно соскучился по домашней стряпне — берите к чаю… угощайтесь! — Сам же отошел к одному из арестантов, который боязливо выглядывал из темного угла под нарами, вытирая пот грязными клочьями вышитой подушечной наволочки. Лицо его, как понял Женя, было интеллигентное, но в кровавых подтеках.

Подойдя, Комаров протянул ему горсть с коржиками, предлагая ему полакомиться. Человек, увидев его неподдельное участие, несколько нерешительно, пододвинулся из мрака к свету и заговорил:

— Я слышал ваш разговор с этим отребьем и был поражен, как это вы, такой интеллигентный человек, можете с подобными извергами беседовать, да еще на такие гуманные темы, как богопознание. Вы видите, что они сделали со мной? Я астроном по образованию и роду моих занятий. Мерзкие и продажные людишки поспособствовали мне, совершенно невинному, оказаться среди этих подонков.

Вчера, когда завели меня в эту камеру, как сегодня вас, они, увидев на мне хорошую сорочку и френч, потребовали, чтобы я все это отдал. Ну я, конечно, был крайне возмущен: как это, в советской тюрьме, человек может оказаться совершенно беззащитным пред лицом этого отребья? Но подумал, что если я, будучи совершенно невиновным, оказался беззащитным на втором этаже в НКВД перед лицом тех "высокогуманных людей", то тем более, этим извергам был уже готов отдать сорочку и успокоиться. Но вдруг этим бандитам понравилась еще единственная драгоценная память о моей любимой девушке — вот эта, вышитая ее руками, наволочка.

Тут я не выдержал и бросился отнимать ее. Так они всей бандой набросились на меня, отняли у меня, буквально все, избили до крови, загнали пинками сюда, и я теперь даже выйти из моего логова не имею права. От ее драгоценного подарка, каким я вытирал слезы из глаз, остались в моих руках только вот эти грязные клочья, остальное я подобрал с пола и вынужден был бросить.

— Слушай, парень! — позвали Комарова уголовники, — вот твои вещи: все ли цело — проверь. Забирай все и ложись на это место, — указал, невдалеке от себя Жене, арестант со шрамом на животе.

Женя удивился, узнав, что все вещи до одной возвратились и лежали рядом с сумкой, в мешке, продукты же в сумке, кроме розданных им самим, также остались нетронутыми.

На астронома (этот арестант со шрамами) набросился с сильной бранью:

— Видишь, бес? Вот человек, как и ты ученый, но он человеком пришел в камеру, не кинулся за своими тряпками, ему и место, как человеку дали, а ты на воле ходил в накрахмаленных воротничках и здесь хочешь чисто ходить… Брысь, под нары! Чтобы никто не видел твоей суррогатной морды, или сейчас парашу наденут тебе на голову!

Женя, услышав поток этой тюремной брани, в душе проникся искренней жалостью к астроному и стал терпеливо, но так разумно и естественно заступаться за него перед озлобившимися арестантами, что ярость их постепенно утихла, а к вечеру они успокоились совсем.

Вечером Женя совершенно вызволил несчастного из его логова и долго беседовал с ним, сидя на его стороне.

— Я очень тронут вашим участием. Для меня совершенно не понятен ваш внутренний мир, — уже успокоившись, сказал ему астроном. — Как это вы, сами невинно переживая такое горе, оказываетесь способным сострадать чужому? Да, я смотрю на вас, у вас и тени печали нет на лице.

— Мой дорогой, — ответил ему Женя, — этот внутренний мир не мой, его мне дал Тот, кто умирая в муках, прибитый ко кресту, думал о ближних своих, стоящих при кресте и о врагах, глумящихся над Ним. Его имя — Христос. Этот внутренний мир Он может дать и вам, если вы верою примете Его в свое сердце. "Мир мой даю вам", — сказал Он Своим друзьям. Я очень желал бы, чтобы и вы получили этот мир.

— Дорогой юноша, я в восторге от вас, — ответил Комарову астроном. — Я приметил ваше одухотворенное лицо, как только вы вошли в камеру, от души завидую вам, вы счастливы, но я несчастен, непоправимо несчастен. Ведь я в жизни совершенно разочаровался.

Сколько невероятных усилий я приложил, чтобы достигнуть моего положения ученого. К тому же я думал, что в союзе с моей дорогой любимой девушкой-невестой, достигну, вообще, вершины счастья в жизни. Но увы, на сегодня у меня все, абсолютно все потеряно, и я не вижу ни малейшего выхода, даже в каких-то далеких перспективах. Думал ли я, когда-нибудь о том, как близко к самому счастливому человеку на земле, живет самое глубокое, безысходное горе. О, ужас!…

Я остался с моим тягчайшим горем, совершенно один! Я хотел бы верить в Бога, как верите вы. Ведь рассматривая звездные миры, я видел следы Его величия; но что мне до того, если я не познал Его, как моего Бога. И, если Он где-то есть, почему Он меня не любит и не откроется мне так, как открылся вам?

— Потому что Он не был нужен вам, — ответил ему Женя. — На Его месте были вы сами, вы себя поместили в центре вашей жизни, а вторым объектом, занявшим вас, была ваша невеста. Весь ваш духовный мир был сосредоточен на ней. А теперь вы убедитесь, что вне Бога — не может быть счастья на земле. Весь ваш карточный, иллюзионный домик рассыпался при малейшем дуновении ветерка.

— Да, да это так, к моему глубокому несчастью! Я сознаю это! Но мне больно от того, что если есть Бог, почему Он не любит меня, ведь я абсолютно одинок. Если бы я хоть от кого-нибудь увидел участие, хоть маленький луч любви, чтобы я в нем увидел Бога…

В таком страшном отчаянии оказался этот бедный ученый человек.

Их беседу с Комаровым прервал тюремный обход. Вскоре вся камера погрузилась в глубокий сон, и только из темного угла раздавались глубокие вздохи, страдающего бессонницей, человека.

Утром, после туалета и завтрака, все обитатели камеры вышли на прогулочный двор. В углу двора, не поднимая глаз, в подавленном жалком состоянии топтался астроном: одинокий, жалкий, раздавленный. Вдруг двери прогулочного двора открылись, и надзиратель, назвав фамилию астронома, увел его со двора.

Женя с тревогой подумал о судьбе этого человека, и мысли о нем не покидали его до самого конца прогулки. При возвращении в корпус, Комаров оказался перед дверью камеры первым. Переступив порог камеры, он оказался в объятиях ликующего астронома:

— Евгений Михайлович!… Вы понимаете… вы знаете…, - волнуясь, он с плиткою шоколада стоял перед Комаровым. — Дорогой мой, да, действительно, есть Бог! И именно такой, о каком вы мне говорили, и я теперь сам, понимаете, сам верю — е-с-ть Б-о-г! — восклицал астроном, поднимая плитку шоколада над головой. Ведь вы помните… меня вызвали в комендатуру и, передав вот эту шоколадку, сообщили, что меня разыскала моя невеста и передала ее с горячим приветом. Нет, теперь я не один, есть еще и она, а главное — это то, что Бог, действительно, есть, и Он любит меня, теперь в Него верю и я.

Женя был рад и счастлив от сознания, что, несмотря на адскую обстановку, ему удалось передать маленькую веру в Бога этому жалкому человеку. Он молча слушал, как преображенный его собеседник, без умолку изливал свои чувства. Комаров даже помечтал: "Ах, как был бы я счастлив, если бы этот человек вообще покаялся и оказался братом по вере". Но увы, мечте этой не дано было осуществиться. Окошко в двери открылось, и Комарова неожиданно вызвали с вещами. Он быстро, на ходу собрал все в охапку и успел лишь пожать руки своим кратковременным друзьям.

Женю Комарова перевели в соседний корпус и поместили в светлую, уютную камеру, в которой было всего шесть человек, по-первому впечатлению, степенных, да и к тому же пожилых.

Однако, новый контингент в отличие от тех, с кем он встречался до этого, разочаровал его. Несмотря на свою степенность, эти люди были совершенно бездушны. Они и здесь были поглощены теми коммерциями, которые привели их в заключение. Они наперебой засыпали Комарова эпизодами из их неудавшихся авантюр. Каждый навязывал свое дело, убеждал в своей невиновности, требовал оправдательных аргументов и разочаровывался, даже обижался, когда собеседник понимал его, как-то иначе.