Акоп Паронян - Высокочтимые попрошайки

• Название: Высокочтимые попрошайки
• Автор: Акоп Паронян
• Жанр: Драма
• Год: 1982

Сатирическая повесть «Высокочтимые попрошайки», написанная в 1888 г., по существу, представляет собой драматическое произведение, переделанное в прозу. Определяя идею своей повести, Акоп Паронян говорит, что он создал её «из желания показать грядущим поколениям плачевное бытие интеллигентов: нашего времени и ужасное равнодушие толстосумов к национальной культуре».

Акоп Паронян (1843–1891) — крупнейший армянский писатель-сатирик, внёсший значительный вклад в развитие критического реализма в армянской литературе, автор комедий «Восточный дантист», «Льстец», «Дядя Багдасар», «Приданое» и др., в которых высмеяны пороки современного ему буржуазного общества.

---

— Да что ты!

— Но я постараюсь успеть за месяц.

— Оказывается, вон оно что.

— А вы как думали? Иной раз месяца два прождёшь, пока муза придёт; без музы, вы уж поверьте, стихотворения не напишешь.

— А ежели вдруг не придёт твоя эта муза?

— Непременно придёт.

— А нельзя ли отписать к ней: приходи, мол, скорее, дело до тебя.

— Она сама явится, дайте срок, достоуважаемый Абисогом-ага.

— А где она находится, очень далеко?

— Очень далеко, но явится.

— Посуху будет добираться или морем?

— Нет, нет, ваша милость…

— Может, и сам не знаешь, где она запропала?

— Как не знать, ваше степенство.

— А то пообещаем дать ей два-три золотых, авось тогда раньше заявится, на этой неделе, а?

— Да, конечно… Как только вы изволите дать два-три золотых, дело намного ускорится, и, уверен, муза на этой неделе и объявится, — в предвкушении двух-трёх золотых мгновенно приободрившись, бойко отрапортовал поэт без музы.

— Напиши, значит, музе: Абисогом-ага, дескать, хочет видеть тебя и кланяемся.

— Слушаю. До свидания, господин Абисогом-ага, благодарю вас… Имею честь быть вашим покорным слугою и прошу принять…

— Нет, — сказал Абисогом-ага, — слушать больше не буду, я уж, кажется, все твои речи принял… Устал я.

— Примите уверения в моём глубочайшем уважении…

— Хорошо, хватит, принимаю.

И поэт распростился со своим меценатом, обещав за два золотых немедленно доставить свою музу, которую некоторые нанимают по ещё более низкой цене. Ныне муза поэта зарабатывает меньше плотника.

Как вы, вероятно, заметили, всякий раз, когда кто-нибудь давал Абисогому-аге слово упомянуть о нём в газете или оповестить в церкви о его приезде, он забывал, что он голоден и, более того, вытаскивал кошелёк и вспомоществовал каждому, кто обязывался популяризовать его имя. Тщеславие — этот своего рода голод — многие утоляют деньгами. Тщеславное желание увидеть своё имя в газете, которое одни считают манией, а другие тщатся возвести на ступень добродетели, и которое наблюдается почти во всех кругах нашего общества, теперь владело и Абисогомом-агой, и вследствие этого с уходом поэта он начал размышлять об обещанном ему стихотворении, вместо того чтобы продолжать испытывать муки голода.

— Неужели, — спросил он себя, — в стихотворении всё так и получится, как мне хочется?.. А правда, что у этого человека, которого я сейчас облагодетельствовал, есть какая-то муза?.. И будет ли она через несколько дней здесь?..

На этом мысль Абисогома-аги прервалась, ибо хозяйка дома открыла дверь и сказала:

— Обед подан, пожалуйте к столу.

По турецкому времени было четыре часа ночи[6].

5

Против кельи, где Абисогом-ага нёс бремя своей епитимьи, имелась небольшая комната, которая сообщалась с кухней и служила столовой. В эту комнату и прошёл Абисогом-ага вместе с хозяйкой дома. Войдя в столовую, он тихо поздоровался с Мануком-агой, расставлявшим в этот момент стулья, и подвинулся к столу.

— Пожалуйте вот сюда, Абисогом-ага, — сказал Манук-ага, показывая гостю на стул во главе стола.

— Садитесь и вы, я тоже сяду, — ответствовал гость, располагаясь на отведённом ему почётном месте.

— Извините нас, пожалуйста, что мы так опоздали с обедом. С завтрашнего дня будете обедать вовремя. Вы и сегодня отобедали бы вовремя, если б не некоторые обстоятельства… Об этих причинах я расскажу позже… Ну, как чувствуете себя, Абисогом-ага? Надеюсь, вам у нас спокойно? — заговорил Манук-ага.

— Да, спокойно.

— Благодарю. А как наш трабзонский приятель поживает?

— Хорошо. Послал тебе поклон.

— Спасибо и ему и вам… Предложу-ка я вам рюмочку водки. Пропустите? Раздражает аппетит.

— Только одну.

— Одну так одну.

Манук-ага протянул Абисогому-аге рюмку, который одним духом и проглотил её — разумеется, водку, а не рюмку.

— На доброе здоровье, Абисогом-ага.

— Благодарствую.

— Ваше здоровье.

— И за твоё здоровье.

Манук-ага помедлил, затем долил рюмку водой и выпил её в четыре приёма.

— Пока супруга разогреет и подаст, мы с вами можем побеседовать, скоротать время. Согласны, Абисогом-ага?

— Согласен, — произнёс гость тоном, который мог означать только одно: было бы куда лучше прежде поесть, а уж потом поговорить.

— Послушайте, значит, какие нынче произошли со мной истории. Вот уж несколько недель кряду мы всё о выборах в квартальный совет хлопочем. Вы сейчас, возможно, скажете про себя: на кой тебе, божий человек, этот ваш совет сдался? Не твоя забота… Ошибаетесь, Абисогом-ага! Если дела нации не касаются ни меня, ни тебя, ни его, тогда кого же они касаются?! «Не твоя забота» — это плохие слова. Те, кто следует им, в стороне держатся, и, стало, нации своей не служат. По-моему, каждому из нас надлежит по мере сил своих способствовать нации в её делах… Ещё одну выпьете, Абисогом-ага? Для аппетиту.

— Не имею привычки пить больше рюмки.

— У нас рюмки маленькие, притом и воздух в Константинополе благоприятствует.

— Ладно.

Сотрапезники пропустили ещё по одной рюмке за здравие друг друга, и Манук-ага затараторил.

— Сегодня утром, — начал он так, — заглянул я на наш бульвар, и встретился мне там один из моих старых приятелей — Мелкон-ага. Этот Мелкон-ага сперва был женат на дочери Бартохимеоса-аги, того самого Бартохимеоса-аги, на которого некогда пальцем показывали — как на человека доброго, гостеприимного, человека набожного и большого патриота… И держал он несколько лапок на базаре, которые давали ему солидный доход. Через несколько лёг жена Мелкона-аги, дочь Бартохимеоса-аги, умерла, и он женился на дочери шорника Никогоса. У этой дочери четыре брата. Один из них у Дмбакума-аги писарем служит. А достоуважаемый Амбакум-ага имел одного сына, который только и знал, что проматывал и проигрывал отцовские деньги и в конце концов укатил в Россию. А он — этот молодой человек, уехавший в Россию— не кто иной, как внучатый племянник сестры епископа Маркара. Другой её брат — ювелир, высокого росту, красивый такой из себя мужчина. Третий брат — тот долго всё бездельничал, впал в бедность, голодной смертью чуть было не умер, но потом ему повезло: был избран в члены квартального совета и года за два стал на ноги… Что же до Мелкона-аги, то он, коротко говоря, некоторое время прожил тихо, спокойно, но впоследствии — счастье не вечно — обрушились и на него одна за другой беды, и он разорился вконец. Как-нибудь вечерком приведу его сюда, и вы увидите, какой это добрейшей души человек. У него есть брат, отличный часовщик, когда-то в Беюк-тере проживал, потом несколько лет в Скутари, затем в Кум Капун перебрался, но недолго побыл и там, а где он сейчас — не знаю. Однако, повторяю, мастер он хоть куда. Торос-ага, к примеру, лишь одному ему свои часы доверяет… Вы не знаете Тороса-агу? О, это оригинал! Расскажу-ка я вам одну историю, и вы убедитесь, что едва где на свете сыщется личность, как он.

— Суп подавать? — спросила хозяйка, просунувшись в полуоткрытую дверь.

— Немного потерпи, жена, дай мне досказать… Неправда ли, Абисогом-ага, ведь и поговорить приятно? Но если у вас нет времени, или я забил вам голову своими историями, то…

— А? Но…

Абисогом-ага остановился на полуслове, ибо Манук-ага тут выказал нетерпение и начал рассказывать про Тороса-агу.

— Этот Торос-ага простой скорняк, живёт себе со своей семьёй — ни хорошо ни плохо. Все покупки по хозяйству, как и по части одежды, то есть гардеробов, и даже провизии он делает самолично, поскольку никому вообще не доверяет… Купит, бывало, Торос-ага у мясника мяса, придёт домой, взвесит его тут же, ну и, понятно, окажется, что несколько там золотников мясник недовесил. Тогда он снова к мяснику, осрамит, оскандалит беднягу и с несколькими золотниками доданного мяса вернётся домой… Такой вот он у нас, не тем будь помянут, чудак. Раз этот Торос-ага решил часы свои отдать в чистку. — Зашёл, значит, к одному часовщику, ну, начал сговариваться и наконец согласился заплатить за всю работу пятнадцать пиастров, но при условии, если часовщик почистит его часы у него на глазах. Поскольку Торос-ага, как я уже заметил, вообще никому не доверяет, не тем будь помянут, он не пожелал оставить свои часы у часовщика и уйти, боялся, чтобы тот не стянул что из часов или не испортил их умышленно, с целью сорвать побольше, как это делают многие часовщики, когда несколько дней подряд просидят без работы… Выставленное Торосом-агой условие, ясно, крайне оскорбило часовщика, и тот возмутился. А вы на его месте не осерчали бы, Абисогом-ага?

— Осерчал бы, — ответил Абисогом-ага, все помыслы которого были поглощены ожиданием супа и который поэтому совершенно не слушал Манука-агу.

— Когда часовщик осерчал, Торос-ага тоже, конечно, разгневался, ну, и сказал тому несколько крепких словечек… Хоть мог и воздержаться, не так ли?