Вячеслав Костиков - Роман с президентом

• Название: Роман с президентом
• Автор: Вячеслав Костиков
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Публицистика
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0459-2

Журналист, писатель, политический деятель В. В. Костиков, автор таких произведений, как «Диссонанс Сирина», «Не будем проклинать изгнанье», «Дни лукавы» и др., написал книгу о своем пребывании на посту пресс-секретаря президента России. в центре повествования — Б. Н. Ельцин, его политические будни, какими они виделись автору, находившемуся в непосредственной близости к президенту в течении нескольких лет. Пресс-секретарь президента — один из самых осведомленных людей во власти. Но он же и своеобразный фильтр, который «удерживает» гораздо больше, чем «выпускает наружу» — таковы его обязанности. «Удержанное в себе» во время работы в Кремле легло в основу книги, в которой есть и портреты высокопоставленных особ, и размышления о главных политических событиях в нашей стране, и «кремлевские тайны», столь охотно обсуждаемые людьми…

Вячеслав Васильевич Костиков родился в 1940 году в Москве, окончил факультет журналистики Московского университета. Был политическим обозревателем агентства печати «Новости», много лет проработал в ЮНЕСКО. В мае 1992 года стал пресс-секретарем Б. Н. Ельцина. В 1995 году последовало назначение в Ватикан в качестве представителя России при Святом Престоле. В настоящее время — президент группы «Московский деловой мир».

---

Как всегда в таких случаях задним числом была предпринята глупейшая попытка все свалить на журналистов. Была запущена информация, будто, по сведениям Федеральной службы контрразведки (ФСК), Дудаев перебросил в Москву 10 млн. долларов для подкупа журналистов. Говорилось о том, что у него есть возможность шантажировать группу известных московских журналистов и политиков. К сожалению, и в Обращение президента к населению в связи с событиями в Чечне в последний момент спичрайтеров заставили вставить фразу о виновности журналистов. Из уст Ельцина прозвучало весьма опасное заявление: «Мне известно, что не без участия чеченских денег функционирует ряд средств массовой информации России». В тексте, который изначально готовила Л. Г. Пихоя, такого пассажа не было. Я услышал ее только во время записи Обращения. Помню, как мы недоуменно переглянулись с Олегом Попцовым, который присутствовал на записи. В журналистской среде замечание президента было воспринято как оскорбление. Я высказал В. Илюшину свои опасения по этому поводу. Он был встревожен, звонил в ФСК и интересовался, действительно ли есть такие факты. Судя по всему, контрразведчики уклонились от ответа.

Для нас становилось все более очевидным, что гомеопатические дозы «внутренней критики» перестали действовать на президента. Нужно было некое более радикальное средство. Таким средством нам представлялся коллективный демарш. Причем такой, который бы не задел честь президента. Прийти к Борису Николаевичу даже очень узкой группой помощников и вести психологически сложный разговор было немыслимо. Нам представлялось более подходящим изложить свои соображения и опасения в виде конфиденциального письма и дать возможность президенту наедине с самим собой осмыслить его.

Несколько раз помощники говорили на эту тему с В. В. Илюшиным. Он разделял нашу обеспокоенность. Но к идее письма отнесся отрицательно. Тогда мы сказали, что будем действовать без него.

Неожиданная поддержка пришла со стороны А. В. Коржакова. Он высказал не только готовность подписать письмо, но и способствовать тому, чтобы оно было прочитано Ельциным. По отдельным позициям письма соображения дали Д. Рюриков, Г. Сатаров, Л. Пихоя. Сам текст письма коллектив «выдвинул» писать меня.

Все согласились с тем, что это должно быть именно «политическое письмо» программного свойства с учетом перспективы президентских выборов 1996 года. Психологические и деликатные аспекты должны были быть прописаны «штрихами» и как бы на втором-третьем плане.

Когда письмо было готово, решили, что все-таки неправильно обойти первого помощника, тем более что по сути он разделял наши тревоги. Прочитав письмо, В. Илюшин неожиданно изъявил готовность подписать его. По его словам, получилось весомо и сильно. Он внес некоторую правку «с учетом характера президента». Не меняя сути документа, убрал некоторые слишком крутые, на его взгляд, повороты. Ему же принадлежала идея: предложить подписать письмо М. И. Барсукову, возглавлявшему тогда Главное управление охраны (ГУО). Я присутствовал при их разговоре, и мне показалось, что Михаил Иванович не очень хотел оставлять свой «автограф», но в конце концов подписался. Таким образом, письмо, которое в прессе окрестили «письмом семи», подписали: М. Барсуков, В. Илюшин, А. Коржаков, В. Костиков, Л. Пихоя, Д. Рюриков и В. Шевченко.

* * *

4 сентября, в воскресенье, президент улетал в Сочи в отпуск. С ним уезжали А. Коржаков, М. Барсуков и В. Илюшин. Решили, что письмо лучше всего отдать президенту в самолете. Полагали, что даже если Борис Николаевич обидится, то за время отпуска «отойдет» и рабочие отношения не пострадают. Письмо содержало сумму выстраданных идей и предложений, и отпуск давал возможность президенту в спокойной обстановке осмыслить их. С учетом характера Бориса Николаевича мы понимали, что идем на определенный риск, и на случай эмоционального взрыва приняли некоторые предосторожности. Письмо готовы были подписать и другие помощники — Ю. Батурин и Г. Сатаров. Но мы (Л. Г. Пихоя и я) убедили их не делать этого. На случай если бы президентский гнев принял радикальную форму с немедленными кадровыми последствиями, важно было сохранить политическое ядро команды, не обнажить демократический фланг Ельцина.

Несмотря на то, что и А. Коржаков, и В. Илюшин клятвенно заверили нас, что отдадут письмо, мы опасались, что в последний момент они передумают, испугаются или попросту не захотят портить президенту отпускное настроение.

В понедельник стали ждать известий из Сочи. Но связь молчала. В 11 часов я сам позвонил М. И. Барсукову. Вопрос был один: «Отдали?»

— Как и договорились, отдали в самолете.

— Прочитал?

— Прочитал. Второй день ни с кем из них не разговаривает. «Рычит».

Ну что ж, мы и не рассчитывали, что Борис Николаевич примет наше послание с улыбкой. Главное, чтобы был результат.

Я много думал, следует ли включать в книгу текст этого по-своему уникального документа. В конце концов, оставил же я за пределами книги целый ряд сложных, деликатных или конфиденциальных событий и моментов, публикация которых сегодня могла бы нанести ущерб отдельным лицам, ведомствам или интересам государства. Секрет есть секрет. В письме не было ничего «закрытого», никаких государственных секретов. Да и в самом факте написания записки не было ничего экстраординарного. Каждый из помощников по долгу службы подавал президенту немалое количество личных записок, отличавшихся принципиальной постановкой вопросов.

В силу ряда причин письмо вызвало повышенный интерес и породило многочисленные догадки. Отсутствие публикации текста письма до сих пор порождает домыслы относительно его содержания. Высказываются предположения, что в письме затронуты темы, являющиеся абсолютным «табу». Это не так. В нем анализируются исключительно общеизвестные факты.

Лично мне хотелось бы опубликовать это письмо в силу обстоятельств скорее личного, чем политического свойства. Несколько месяцев спустя, рассказывая о некоторых подробностях эпопеи с письмом, М. Барсуков сказал мне, что Борис Николаевич был не просто резко обижен, но воспринял письмо как предательство. Эта несправедливая оценка угнетает меня до сих пор. Думаю, что это было сказано в сердцах. Но из семи человек, подписавших письмо, лишь пресс-секретарь оказался в результате отстраненным от работы с президентом и «сослан» в Ватикан. Выходит, что предателем оказался один я. Конечно, для этого есть «техническое» объяснение. Борис Николаевич читал мои многочисленные личные записки к нему и прекрасно знал мой стиль и «литературную» манеру. Ему не трудно было догадаться, кто писал «письмо семи». Направление его гнева в этом смысле было верным. Но и во время написания письма, и сегодня, когда я перечитываю его, я не видел и не вижу в нем никаких элементов предательства. Я был поражен, когда узнал, что некоторые из «подписантов» сочли необходимым просить у Бориса Николаевича по этому поводу прощение. Нескольких человек президент «простил» еще в Сочи во время отпуска — Барсукова, Коржакова и Илюшина, — других позднее.

Нужно сказать, что во всей этой ситуации меня более всего огорчало то, что в длительном «карантине» оказалась Людмила Григорьевна Пихоя, человек поистине преданный Ельцину. Реакция президента была явно несоразмерной. В конце концов (и это его право), Борис Николаевич мог поступить строго в отношении подписавших письмо мужчин, если считал, что они совершили проступок. Но в течение нескольких месяцев не разговаривать с женщиной, которая с большим умом, а часто и с блеском, работала на президента и была рядом с ним на самых крутых поворотах судьбы, — этого я не могу понять. Не соотносится это с привычным для меня масштабом личности президента.

И все-таки сегодня я не могу опубликовать это письмо. Оно писалось при участии группы помощников, и без их согласия я не вправе придавать его гласности…

Уже начались события в Чечне. Президент остро переживал и неудачи военной операции, и то, как общественность восприняла их. Он не ожидал такого оборота и все еще находился в плену тех заверений, которые дал ему министр обороны П. Грачев. Выступая на встрече с участниками конгресса женщин 30 ноября, отвечая на вопрос о событиях в Чечне, он сказал, что на «ликвидацию этой проблемы уйдет две недели». Но и в тот период, когда еще имелись иллюзии по поводу сроков, психологическое бремя, легшее на президента, было трудно переносимым. У Ельцина снова нарушился сон. Он выглядел усталым, мрачным. 30 ноября нам пришлось отменить и без того много раз откладываемый сеанс официального фотографирования президента для официального портрета.

При аморфности тогдашнего Совета безопасности было ясно, что всю ответственность Ельцину опять придется брать на себя. Предстояло объяснение с народом.