Уэйн Сэлли - Болеутолитель

• Название: Болеутолитель
• Автор: Уэйн Сэлли
• Издательство: Джокер, Росич, Тролль
• Жанр: Маньяки
• Год: 1994
• ISBN: 5-88594-007-X

Обыкновенный с виду человек бродит по улицам Чикаго, знакомится с инвалидами и пожирает их, считая, что таким образом он спасает людей, отправляя их в рай. Полиция сбивается с ног в поисках маньяка. Параллельно Болеутолителя разыскивает психически ненормальный человек. Чудовищной схваткой сумасшедшего с монстром и заканчивается роман.

Роман «Болеутолитель» читается с возрастающим интересом и оставляет глубокий след в душе читателя.

---

— Что, простите? — Он совершенно ее ошарашил. Стоя прямо перед ней, он закрывал дорогу. Болезненно ухмыляясь. В руке Чузо держал пачку бумажных пеленок.

— Я знаю, — глубокомысленно произнес мудрец. — Рив спрашивала себя, где же Слэппи, Карл и все остальные. Как будто все ушли, скрываясь от Болеутолителя. Все, кроме Вика Трембла. Он был там, в комнате Мечтателя, — закончил Чузо, покачиваясь взад-вперед, чмокая губами и улыбаясь.

* * *

Она постучала в дверь и потом может это была ошибка а может судьба но так случилось и она открыла дверь когда была маленькая лужица крови и на лубке из стекловолокна виднелась кровь совсем немного крови и еще кровь была на кончиках пальцев Вика там

где

он

заталкивал

пыхтя, он пытался встать, осознавая, что Рив не поймет смысла его действий, штаны его были спущены до щиколоток от его усилий и он шатался

открыв рот но так и не подойдя к апогею боли запутался в своей одежде и упал на пол ломая руку в запястье и сминая свои яички в месиво.

Задницей вверх, зубами на кафельном полу, что-то бормоча про себя.

Она никогда не сможет забыть взгляд, который он бросил на нее, и слова, которые сказал.

Вик Трембл, он же Виктор Тремалис, он же Бобовая Голова, сказал:

— Это мое тело, и я могу делать с ним все, что захочу.

* * *

Рив Тауни отшатнулась назад и продолжала отступать, пока красное не превратилось в блаженно-черное. Она отступила в темный коридор и исчезла, как тает во тьме последний, сдавленный шепот женщины, которая провела с тобой одну-единственную ночь.

Больше я никогда ее не видел.

ЭПИЛОГИ

Эпилог первый … И СЫНА

Никогда не видел ее, говоришь? Как давно это было?

Я не знаю. Я здесь потерял счет времени. Наверху, наверное, все еще холодно, да?

Как сучий взгляд, дружище. Да уж, жуткая история, скажу я тебе. Черт возьми, мои дружки ждут меня в кабаке на Уобош…

Да что ты мне объясняешь. Я ведь тебя не держу.

Ну что ж, будь осторожнее, приятель. Как тебя зовут, кстати?

Это неважно. Спасибо за доллар.

Не за что. Может быть еще увидимся.

Может быть.

О черт, надо спешить.

* * *

Это будет мой последний дневник. Я назвал его «Вне себя, со страхом». Я его пишу, вот как сейчас, или веду его устно. Понял это, потому что люди уже несколько раз просили меня заткнуться.

Мои яйца уже зажили, опухоль сошла, но перелом руки в запястье еще не зарос. Я ношу один из браслетов Американской Мечты, но уже понял, что заживление идет плохо.

Я всегда верил, что моя жизнь полна новизны. Вот что я имею в виду: я никогда никому не должен был отвечать. Ни одной живой душе. Мне тридцать шесть, и я еще холост. Хотя я все еще живу — жил — со своими родителями, но всегда остаюсь — оставался — таким же независимым, как те люди, у которых отродясь не было ни дома, ни родителей.

О, как я им завидовал. Только такие неосязаемые вещи, как погода и утраченные надежды, могли замедлить их движение. И то ненадолго.

Несколько недель, а может и месяцев тому назад, я мог позволить себе быть самоуверенным, и я стоял в автобусе, глядя на сидящую женщину, на розовый ободок, в месте, где ее контактные линзы соприкасались с веками. Сравнения вертелись у меня в голове, как потерянные надежды моей матери; ожидания, от которых она перевернулась бы в гробу.

Я где-то читал, что всякий дом строится на чьих-нибудь костях. Мое прошлое, фундамент моего будущего — я оторвал кусочек кожи со своего пальца, чтобы провозгласить, что оно зиждется на целом хороводе людей как живых, так и мертвых. Майк, Рив, Эйвен. Все они уже ушли.

Остались только двое: я и Болеутолитель.

Как-то я нанимался на работу в Элгине, штат Иллинойс. Хотел стать городским клоуном. По имени Бинго; улыбаться и валять дурака. А потом смотреть, как толпа требует деньги обратно. Тут я что-то залепетал на вавилонском наречии, потому что пальцы правой руки онемели. Я вспомнил о том, как испоганил ту знаменитую финальную встречу с Рив.

Я — эмбрион. Держусь за свое зачаточное, инфантильное «Я». Вдыхая в ребенка взрослое чувство вины, трудно ожидать от него нормальных детских хватательных реакций. Я подтянул колени к подбородку, но член все равно остался незащищенным. Яички находились в опасной близости от правого бедра. Они открыты для подземных прикосновений и тому подобных опасностей, вроде тех, свидетельницей которых стала Рив Тауни в последние секунды нашей совместной жизни.

* * *

Я вспомнил, что спустился сюда уже в 1989 году. Я ел шоколад и читал надписи на стенах.

МАРКОС — ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК

ниггер-таун — это в ту сторону

Стэси трахается со всеми, даже с уродами.

ДЭННИС КЭССИДИ ОБРЕЧЕН НА ВЕЧНЫЕ МУКИ 10.11.1985

У меня есть пузырек с антистрессовыми таблетками, который я нашел в комнате Шустека. Я вспомнил, что там, в Городе, железо или бета-каротин делали мою мочу лимонно-желтой. Здесь внизу она имеет цвет слишком долго отстаивавшегося пива. Но зато проклятые таблетки снимают чувство голода. Может быть они содержат кофеин; впрочем я даже не удосужился посмотреть на этикетку.

Несколько дней назад я встретил тут полицейского. Кажется его зовут Мэфер. Не уверен, что мы с ним раньше встречались, но помню, что Ри… что кто-то рассказывал о нем и о том, кого убили — о Коновере.

Предупредил, чтобы я был осторожнее. Болеутолитель опять вышел на улицы. Наверное, это в сегодняшней газете, которую я не видел, ха-ха. Спросил полицейского, как же все-таки убийце удается ускользать. Мэфер объяснил, что это самый удачливый сукин сын из всех живущих. Но он неизбежно должен оступиться.

Я едва не признался ему, кто я такой, и спросил как… ну, в общем, как там дела в Городе. Но не признался. Он заметил, что мне следует обратиться к врачу, проверить запястье. В ответ я любезно улыбнулся.

Газета на цементном полу подсказала мне, что уже 12 марта.

* * *

Неужели Мэфер думает, что Болеутолитель психически нормален и может ошибиться? Он явно не встречал проститутку «Доброй Ночи». Интересно, что бы он сказал, если бы получил возможность надавить большими пальцами ей в подглазья, а потом вводить член в пустые глазницы? Стал бы он и после этого считать, что Болеутолитель — самый обыкновенный человек?

* * *

Жил да был аутичный мальчик со светлыми волосами, которого взрослые шпыняли почти каждый день. Он всегда носил полосатые рубашки, обязательно с зелеными или синими полосками. Видимо, вертикальные полосы должны были скрыть его полноту. Почти у всех инвалидов в колясках, которых я встречал, было брюшко.

Есть один подземный переход, который ведет от «Стейт-Иллинойс-Билдинга» к железнодорожной линии. В одной из точек он пересекается со входом в метро, прямо над моей головой. Замкнутый мальчик сидит в своем кресле весь день и включает на полную громкость громоздкий радиоприемник. Провинциалы называют эту штуковину «бум-ящиком».

Парень начинал день с того, что вытаскивал большой бубен и стучал по нему, пока самому не надоедало. А проделывать это он мог часами, не произнося ни слова. Так продолжалось несколько дней подряд.

Болеутолитель, похоже, действительно подходил все ближе и ближе. Сегодня, когда часы над платформой «Монро-стрит» показывали четверть третьего, звук бубна внезапно прекратился.

* * *

Может быть это моя няня, персонаж де Сада, наложила первый слой непробиваемых мозолей на мое тело? Или невропатологи и терапевты из «Чилдермэс»? Я потешался над любовью моего отца к самым простым вещам, над его благоговейным отношением к покупкам, например, к катушечному магнитофону, который мне подарили к Рождеству в 1972-м. Отец записал на этот магнитофон фрагмент из сериала «Хи-Хо» и по два раза смеялся над каждой шуткой. Каким же я был мудаком. Никогда не замечал мучивших его демонов, и вот теперь они стоят рядом со мной. Пытаюсь разобраться в их загадочности.

Что касается матери, то она была по-настоящему травмирована моим появлением на свет. Вероятно, я оказался Хиросимой для ее молодой жизни. Я хочу сказать, что последствия стали гораздо более тяжелыми, чем сам по себе белый оргазм родовых мучений.

Она любила меня неровно, а порой и не очень убежденно, но все равно это было куда более сильное чувство, чем то, что я отдавал взамен. Она беспокоилась обо мне, когда я шлялся по улицам, по крайней мере — раньше беспокоилась. Бог знает, что они думают обо мне сейчас. В то время, как я возлежу здесь со своей ручкой и пишу, ибо это укрепляет мой характер и позволяет отгородиться от тупых рож в этой скотобойне. Жуют одну и ту же жвачку, с девяти до пяти, и так до полного забвения.