Евгения Гутнова - Пережитое

• Название: Пережитое
• Автор: Евгения Гутнова
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8243-0162-X

Воспоминания ученого-историка, профессора Евгении Владимировны Гутновой содержат повествование о жизненном пути автора и членов ее семьи. Они были очевидцами исторических событий и свидетелями прошлого нашей страны — от июльских дней 1917 года в Петрограде до августовского путча 1991 года.

Несомненно, книга привлечет внимание широкой читательской аудитории. Историков-профессионалов и начинающих исследователей заинтересует рассказ о формировании автора как личности и как ученого-медиевиста, о возрождении и развитии исторического факультета Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, о развитии исторической науки.

---

От восьми до одиннадцати лет я часто болела — простудами, скарлатиной, брюшным тифом. Мне приходилось, подолгу лежа в постели, быть одной, так как мама уходила на работу, мальчики в школу, да их и не пускали ко мне. Домработница хлопотала на кухне и только приносила мне еду. Единственным развлечением в эти скучные однообразные дни были книги. У нас в домашней библиотеке имелись иллюстрированные однотомники Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, оставлявшиеся мамой на столике у кровати и прочитываемые мною от корки до корки, включая переписку. И хотя многое не понимала, все же получала от них истинное наслаждение. Русскую классику я потом перечитывала уже более взрослой, и неоднократно.

Тогда же состоялось мое знакомство с романами Диккенса, полное собрание произведений которого было в Володиной библиотеке, и я очень полюбила его. Все эти книги не только воспитывали мой литературный вкус, знакомили меня с прекрасными произведениями, но и давали новые знания о разных странах и народах, об их истории, обычаях и нравах, очень пригодившиеся мне, когда я стала увлекаться историей. Позднее, лет в тринадцать, как я уже писала, папа прочитал мне всего Шекспира, «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, которые бы я сама никогда не осилила, без его интересных и живых комментариев. К тринадцати годам (это был шестой класс), я прочитала всего Тургенева и «Войну и мир» Толстого. Потом этот самый любимый мною роман я перечитывала много раз, на каждом возрастном переломе своей жизни.

Вообще, чтение составляло одну из главных моих радостей в эти годы, уносило меня от суровой жизни к вершинам благородства и человеколюбия, украшало мое детство. Благородные люди, окружавшие меня дома, и, видимо, сам склад моего характера, сделали меня мечтательницей. Ложась спать после вечера, проведенного за книгой, я «прокручивала» в своем мозгу наиболее взволновавшие меня события и перед тем, как уснуть, сочиняла, а потом рассказывала себе целые романы и повести, сотканные из различных эпизодов прочитанных только что или ранее книг, а то и выдуманные. Летом на даче я часами могла бродить по поляне за домом, фантазируя на разные темы, и огрызалась, если кто-нибудь из домашних окликал меня. Со временем все привыкли к моему странному поведению и не мешали моим «саморассказам». Я не помню сюжеты ранних моих «сочинений» этого рода. Первым, который мне запомнился, был сюжет на тему истории Наполеона. Мне трудно сказать, откуда у меня возник этот «культ». «По синим волнам океана» Лермонтова, «Во Францию два гренадера» Гейне, «Наполеон» Пушкина, позднее образ Бонапарта в стихах и поэмах Байрона — скорее всего это вскружило мою романтическую голову и сделало французского императора моим кумиром. Подбирая, где только можно, все сведения из его биографии, я сочиняла и рассказывала себе бесконечные истории о нем, в которых эти сведения сплетались с самыми фантастическими вымыслами. Из всего этого складывалась в моих мечтах его трагическая судьба, а что она была трагической, я не сомневаюсь и теперь.

Позднее моим героем стал Петр 1. Сведения о нем я почерпнула тоже из литературных источников, но не очень высокого пошиба: исторических романов Авенариуса, Соловьева и др. Этот человек, как и Наполеон, по сей день вызывает у меня особый интерес. Затем последовали и другие увлечения, переливавшиеся в рассказы самой себе шепотом в постели или на лугу на даче. Это удивительное свойство моей души, подобного которому я не встречала ни у кого из знакомых, доставляло мне много радостей, освещая мою детскую жизнь новыми яркими ощущениями и впечатлениями. Я стеснялась этой своей привычки, старалась скрыть ее от всех, но сохраняла ее очень долго, по крайней мере до семнадцати лет, а иногда возвращалась к ней и позже. Толчком к возникновению моих устных эпопей были какие-то услышанные или вычитанные мной сведения о несправедливостях и несчастьях положительных героев, которые я пыталась скорректировать happy end'ом в своих рассказах. Так я жила сразу в нескольких измерениях — в реальной детской жизни с ее интересами и шалостями; в атмосфере арестов, передач, свиданий; в книгах и в своих часто нелепых детских фантасмагориях, а также в школе, о которой скажу особо.

Глава 4. Театральные впечатления

Не меньшей радостью был театр. Сперва детский, в Мамонтовском переулке, где играли сказки и другие детские спектакли. В одиннадцать-двенадцать лет началось, а позднее продолжилось мое приобщение также к театру для взрослых: оперы «Сказка о царе Салтане», «Золотой петушок», «Князь Игорь». Конечно, музыку в то время я как следует не понимала. Но золото и красный бархат Большого театра, монументальные декорации, красочные костюмы — все это приводило в восторг и заставляло постепенно прислушиваться к пению, запоминать мелодии, остававшиеся со мной порою на всю жизнь. Главной же моей театральной любовью стал Художественный театр. В нашей семье его боготворили, считали самым лучшим, правдивым, интеллектуальным. Я с детства знала о нем все, что можно знать: его артистов, режиссеров, художников. При всей скромности нашей жизни у нас всегда было два абонемента в МХАТ на весь сезон, что составляло десять спектаклей. Иногда я ходила с мамой или Соней, Игорек тоже, но иногда мы ходили с ним вдвоем (в то время детей пускали на вечерние спектакли), а после спектакля кто-нибудь встречал нас у дверей. Эти походы в Художественный театр доставляли мне самое большое наслаждение. Я любила там все: раздевалку с вешалками, фойе, устланные мягким серым сукном, скромную орехового цвета залу с простыми стульями, серовато-коричневым занавесом и знаменитой чайкой. Больше всего, конечно, любила спектакли, необычную игру актеров. Это был поразительный ансамбль, в котором никто из его участников не терялся среди партнеров, оставаясь великим артистом.

Грустная ностальгия «Вишневого сада», трагический оптимизм «Дней Турбиных», которые я смотрела, наверное, пять раз, до одурения смешное «Горячее сердце» с незабываемым Москвиным в главной роли. «Царь Федор» — с Москвиным или Качаловым, позднее Хмелевым, «У врат царства» с Качаловым, «На дне»… Невозможно все перечислить. Но одним из самых обожаемых мной спектаклей была искрометная «Женитьба Фигаро» в постановке Станиславского с Баталовым в роли Фигаро, Завадским — графом Альмавивой и Андровской — Сюзанной. Боже! Как это было хорошо, весело, исполнено остроумия и лукавства, как это подходило к моему представлению о Бомарше! А «Воскресение» с Качаловым, читавшим текст от автора и как бы судившим остальных героев! А «Мертвые души» с Собакевичем — Тархановым и Ноздревым — Москвиным!

После спектакля оставалось ощущение счастья, по нескольку дней не покидало меня его грустное или веселое впечатление. По своему обыкновению я досказывала счастливый конец там, где пьеса кончалась печально, или просто продлевала ее содержание. Бывала я и в других театрах: в Первой студии (потом Второй МХАТ) смотрела «Сверчок на печи», «Гибель „Надежды“», очаровательную «Двенадцатую ночь», в театре Вахтангова — «Принцессу Турандот» — чудесный дуэт Калафа — красавца Завадского и Мансуровой — капризной принцессы. Иногда я бывала в театре Революции (теперь Маяковского) и в театре Корша. Но никогда — у Мейерхольда, о чем теперь очень жалею. Но в то время он у нас в доме не очень котировался, как и Маяковский.

В моих театральных странствиях я обрела и свою первую, на целую жизнь сохранившуюся любовь — В.И.Качалова. Все детство и юность мою и даже уже в более зрелые годы он оставался светом моих очей, радостью моей жизни. Это было не то бездушное обожание «душечки» тенора — «собинистками», потом — «козлинистками» или «лемишистками». Это было безмерное уважение, преклонение перед его нежной, благородной и вместе с тем мужественной красотой, перед его необычным, мягким и вместе с тем глубоким, бархатистым и бесконечно выразительным голосом; перед его прекрасными, большими, тонкими руками, скупой жест которых мог рассказать так много; перед всем его обликом, в коем чудесно сочетались высокий интеллектуализм с мощью человеческих эмоций. Позднее, став взрослой, я часто встречала его, сильно постаревшего, или на улице Горького, где он жил, или на улице Грановского, по которой я часто ходила в университет. Его высокая, стройная фигура в коротком пальто и черном берете, палка, на которую он не столько опирался, сколько играл ею, его красивое, значительное, хотя уже изрезанное морщинами лицо резко выделяло его из всех прохожих, останавливавшихся и оглядывавшихся на него. Я никогда не оглядывалась, но, даже если была в печальном настроении, эта случайная встреча заставляла забывать печали и приносила мне радость на весь день.

Однажды при встрече с ним наши глаза встретились. То ли он прочел в них мое радостное возбуждение, то ли обратил внимание на мое юное, приятное лицо (я в то время была очень хорошенькая), но, миновав меня и отойдя на несколько шагов, он остановился и посмотрел мне вслед. Я почувствовала этот взгляд спиной, но постеснялась обернуться и гордо пошла вперед. Однако любопытство мучило меня, и, пройдя шагов пятьдесят, я все же обернулась. Он все еще смотрел мне вслед. Я смутилась еще больше и побежала вперед. Потом я очень жалела об этом — ведь я могла познакомиться с ним и сказать, что обожаю его как великого актера. Но я была слишком застенчива! Это очень мешало мне в жизни.