Евгения Гутнова - Пережитое

• Название: Пережитое
• Автор: Евгения Гутнова
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8243-0162-X

Воспоминания ученого-историка, профессора Евгении Владимировны Гутновой содержат повествование о жизненном пути автора и членов ее семьи. Они были очевидцами исторических событий и свидетелями прошлого нашей страны — от июльских дней 1917 года в Петрограде до августовского путча 1991 года.

Несомненно, книга привлечет внимание широкой читательской аудитории. Историков-профессионалов и начинающих исследователей заинтересует рассказ о формировании автора как личности и как ученого-медиевиста, о возрождении и развитии исторического факультета Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, о развитии исторической науки.

---

Глава 7. Как мы учились

Школа двадцатых годов в СССР бурлила и кипела, как и все вокруг. Отвергались старые методы преподавания, вводились новые, часто непродуманные или не соответствующие тогдашним скромным условиям и колоссальным задачам народного образования. Уходили старые учителя и приходили новые, возникали и вновь исчезали новые и старые предметы. В нашей школе все это тоже было, но в некоторой степени умерялось осторожностью наших директоров. В эти годы на ниве просвещения бурно развивался так называемый Дальтон-план, усиленно внедрявшийся сверху. Кто такой был этот Дальтон и в чем заключался в первоначальном варианте его «план» обучения, ни я, ни мои товарищи точно не знали. В известной сатирической повести Огнева «Дневник Кости Рябцева», популярной в двадцатых — начале тридцатых годов, приводилось двустишие, якобы распространенное в то время среди учеников:

Ты, Дальтон, проклятый лорд,
Уходи, паршивый черт!

Из чего можно было заключить, что это был англичанин (или, в крайнем случае, американец). Суть его педагогических идей в известном нам (и, видимо, нашим учителям) воплощении заключалась в том, что дети должны заниматься не индивидуально, а бригадами. Получив у преподавателя тему, после краткого вводного урока бригады должны были ее разрабатывать, используя своего рода «разделение труда», составить общий отчет и бригадой же сдать зачет. Опрос проводился коллективно, а так как бригады составлялись из учеников разных способностей и возможностей, то это давало легкий шанс лодырям и невеждам получать свои зачеты под общей шапкой бригады, где главную работу делали сильные ученики. Думаю, в теории «лорд» Дальтон преследовал благую цель: взаимопомощь и взаимообучение внутри бригады, но на практике часто получалось обратное. Бригадный метод обучения был успешен и полезен лишь при хорошем, внимательном к каждому ученику учителе, который знал каждого из них, а в бригаде царили дружеские отношения.

В первых трех классах мы занимались по традиционной урочной системе. Но с четвертого класса испытали на себе прелести бригадного метода. Главные предметы, изучавшиеся нами, плохо поддавались этой системе. К тому же и учителя оказались не на высоте. К этому времени В.С.Нечаев, как бывший владелец гимназии, был отстранен от директорства. Его место заняла весьма пародийная дама Забицкая (не помню как ее звали), довольно злая и ехидная, но несомненно умная и не слишком уповавшая на Дальтон-план, хотя формально и соблюдавшая его по указанию вышестоящих организаций. Кроме того, ей приходилось брать преподавателей, совсем не годившихся не только для новой системы, но и для преподавания в школе вообще. Таким был, в частности, наш учитель русского языка Абрам Моисеевич (не помню фамилию), из местечковых евреев, прославившийся на своей «малой» родине не столько революционными делами, сколько словами. Русский язык при этом он коверкал немилосердно, говорил с невероятным акцентом, так что под его умелым руководством мы забыли все, что выучили в первых трех классах. Ему я в значительной мере обязана своей долгой безграмотностью, ибо никаким правилам он нас не учил, но усиленно прививал неуважение к родному языку. Зато он был мастером произносить на собраниях революционные речи. Все мы его не любили и неуважительно называли «Абрашкой». По настоянию родителей, видевших на родительских собраниях, каковы его познания в русском языке, его от нас убрали.

Остальные наши учителя представляли собой разношерстную публику. В четвертом и пятом классах, кроме нашей классной руководительницы Анны Павловны (о которой я уже говорила) и «Абрашки», над нами господствовали две сестры: Ольга и Елизавета Ивановны. Ольга Ивановна — маленькая черненькая, сухонькая и довольно злая женщина, преподавала нам литературу весьма скучно, но добросовестно; Елизавета Ивановна — большая полная, с рыжеватой пышной прической, очень крикливая и раздражительная, по прозвищу «Броненосец», она обучала нас обществоведению — предмету, заменившему в то время историю.

Обе они были учителями дореволюционной школы и применяли Дальтон-план в самой незначительной мере, ведя занятия, за редким исключением, по обычной урочной системе с индивидуальными опросами. Бригадный метод применялся иногда лишь в обществоведении. Нас водили на экскурсии — обычно на какие-либо заводы или в мастерские, где каждый в бригаде изучал свою часть производственного процесса и потом все вместе составляли бригадный отчет. Фиктивность этого метода видна хотя бы из того, что я сама, вполне примерная и исполнительная девочка, но стеснявшаяся идти на фабрику, написала прекрасный отчет о мифической шоколадной фабрике, где я будто бы побывала, взяв все данные о производстве шоколада из тогдашней дореволюционной «Детской энциклопедии». Никто так и не открыл моей фальсификации. Арифметику, которую я ненавидела, преподавала по совместительству Ольга Ивановна. Кроме того, нас обучали рисованию. Это делала сидевшая тогда без средств Матильда Ивановна Рындзюнская, прекрасный, талантливый, впоследствии известный скульптор. В высшей степени интеллигентная, добрая и, как потом оказалось, очень нас любившая, она, однако, оказалась неопытным педагогом. Мы же были слишком глупы, чтобы оценить ее талант, и, зная о ее беззащитности, издевались над ней сколько могли, так что наши уроки рисования представляли собой сплошной хаос с невероятным шумом, гамом, беготней, драками, в то время как бедная «Матильда» беспомощно сидела за столом, не в силах навести в классе элементарный порядок.

В четвертом классе появился у нас еще один учитель, преподававший странный предмет, по-моему, не входивший в какую-либо программу — «развитие речи». Что это означало, не знал, похоже, и сам тогда еще совсем молодой Сергей Алексеевич Лучишкин, чтец, учившийся у известного артиста Сережникова художественному чтению. Позднее он стал известным художником, товарищем моего мужа по Московскому союзу художников.

Молодой, худощавый, подвижный, живой, с большими голубыми глазами, Сергей Алексеевич, в отличие от «Матильды», быстро нашел с нами общий язык и до конца обучения в двадцать четвертой школе-семилетке оставался нашим другом и одним из любимых учителей. «Развитие речи», которому он нас учил, заключалось в том, что он объяснял нам понятия «метафора», «синоним», «троп» и др., демонстрировал разные поэтические размеры — ямбы, хореи и т. д., придумывал интересные задачи на эти темы, читал нам много стихов и требовал от нас декламаторского чтения. Его предмет, изобретенный, по-моему, чтобы дать молодому артисту скромный заработок, оказался, в конечном счете, полезным для многих из нас, в том числе и для меня, так как из его веселых и остроумных рассуждений по-новому открывалось многое из того, чего нам не удавалось почерпнуть из сухих и социологизированных объяснений Ольги Ивановны.

Была у нас также одна любимая учительница — физкультуры. Маргарита Александровна, молодая, стройная, подтянутая, строгая и вместе с тем веселая, превращала уроки физкультуры в интересные и развлекательные занятия. Она оставалась у нас до конца седьмого класса.

Новые предметы и учителя появились с пятого класса, т. е. со второй ступени обучения. К этому же времени стал постепенно сходить на нет и Дальтон-план. Началось серьезное преподавание математики. Ее вела прекрасная учительница Екатерина Дмитриевна, на вид, однако, нелепая, небрежно одетая «старая дева», как мы считали, хотя ей едва ли минуло тридцать. Серьезная, строгая, но спокойная, правда, не без ехидства, она иногда взрывалась в ответ на наши шалости и громко кричала на нас. Отсюда произошло, видимо, ее прозвище «Белуга», которое пришло к нам от бывших пятиклассников, рассказывавших про ее строгость невероятные ужасы. Я была не в ладах с математикой, училась в основном на «уды» (тройки), а иногда получала и «неуды» (двойки). Поэтому все три года занятий с ней я безмерно ее боялась и от этого училась еще хуже, при всей своей добросовестности. Мои подруги из «четверки» оказались удачливее меня. Только к концу седьмого класса мы открыли в нашей «Белуге» прекрасного, доброго человека, с которым грустно было расставаться. Математикой, к счастью, мы занимались без всякого Дальтон-плана.

В пятом классе, с началом занятий по физике, у нас появился новый (ранее не работавший в этой школе) учитель Гилель Львович Несвятский, незадолго до того окончивший университет. Это был рыжеватый, с тонким интеллигентным лицом, в очках, на вид строгий, но, в сущности, очень добрый и державшийся с нами на равных человек. С ним мы занимались по Дальтону в маленькой скромной лаборатории, выполняя бригадами разные задания по физике. Очень хороший преподаватель, Гилель Львович объяснял сложные вещи понятно, но очень сердился, когда, прослушав его объяснения, кто-то мялся у доски при опросе. В таких случаях, не стесняясь в выражениях, он говорил: «Эх ты, корова!», или «дубина», или просто «дура». Но мы на это нисколько не обижались. Веселый, остроумный, он, в общем, любил своих учеников и старался дать им как можно больше знаний. Позднее, уже после окончания школы, он как-то позвал небольшую группу учеников к себе, и мы провели веселый и счастливый вечер в его скромной комнате в коммуналке за чайным столом, заливаясь хохотом над его хохмами. Мы любовно называли его «Гилькой».