Евгения Гутнова - Пережитое

• Название: Пережитое
• Автор: Евгения Гутнова
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8243-0162-X

Воспоминания ученого-историка, профессора Евгении Владимировны Гутновой содержат повествование о жизненном пути автора и членов ее семьи. Они были очевидцами исторических событий и свидетелями прошлого нашей страны — от июльских дней 1917 года в Петрограде до августовского путча 1991 года.

Несомненно, книга привлечет внимание широкой читательской аудитории. Историков-профессионалов и начинающих исследователей заинтересует рассказ о формировании автора как личности и как ученого-медиевиста, о возрождении и развитии исторического факультета Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, о развитии исторической науки.

---

Наша семья была маленькая — я, мама и папа. Но, на мое счастье, все мое детство прошло в большой семье, ибо семейство Иковых состояло из пяти человек и я считала его тоже своей семьей. Прежде всего, оно дало мне друзей и товарищей и в играх, и в серьезных событиях моей жизни. Это спасло меня от одиночества и чрезмерного эгоизма, свойственного единственным детям: и радости и горести у нас были общие. И своих двоюродных братьев, о которых я уже писала, я считала родными.

Самым родным и любимым был Игорек, красивый, умный, самостоятельный мальчик, а так как был на два года старше, с детства считал меня маленькой и нуждающейся в его защите. Он всегда защищал меня и во дворе от озорных дворовых мальчишек, и в школе, когда я училась в первом, а он в третьем классе, и так далее. Он представлялся мне отважным героем, и я беззаветно была ему предана и пошла бы за ним куда угодно, если бы он потребовал. До школы, да и после поступления туда, в доме и во дворе, я все время вращалась в кругу мальчишек, его приятелей, и, будучи трусихой, тем не менее участвовала во всех мальчишеских шалостях. Лазала, например, с моими товарищами в старый сарай, стоявший на заднем дворе нашего дома. Там, на втором этаже, была свалена всякая рухлядь. Солнечный свет, проникавший через закрытые жалюзи, придавал таинственность этому мертвому миру. Чтобы попасть туда, мы с мальчиками пролезали под разбитыми ступенями крыльца и по пыльной лестнице в темноте пробирались в это волшебное царство. Я бегала с ними на чердак нашего дома, где сушилось белье жильцов, и с замиранием сердца вылезала через слуховое окно на крышу, где было очень страшно, и вслед за моими отважными спутниками осторожно шла по покатой крыше к нашему победоносному льву, на спину которого все они по очереди, в том числе и мой Игорек, взбирались и сидели верхом, рискуя свалиться с четвертого этажа во двор. Перед этим подвигом я пасовала, да и мальчишки, снисходя к моей слабости, не требовали от меня такого сверхподвига. Все это было страшно, весело и вызывало беспричинную радость.

Дима был моложе меня на четыре года и сначала не мог принимать участия в наших играх. Он, как младший, напротив, требовал опеки с моей стороны. Этот тоже красивый мальчик, совсем не походил на Игорька. У моего старшего друга были темные кудрявые волосы и глубоко сидящие синие глаза, точеные черты лица и гордый, независимый вид. Белокурого Диму отличали большие, грустные, карие глаза. Почему грустные? Не знаю. Может быть, голод и холод, пережитые в детстве, оставили свой след, а может быть, такой взгляд был ему дан от природы. Я любила с ним возиться как с маленьким, читать ему книги, учить вместе стихи. Позднее он стал мне досаждать. Зная мой вспыльчивый характер, Дима начинал меня заводить по каждому пустяку, наслаждаясь тем, как я выходила из себя. Игорек этого никогда не делал.

То, что я росла в мальчишеской компании, имело свои положительные результаты: привычку к дружеской спайке, к тому, что нельзя выдавать друзей, когда они попадали в беду. Это был своеобразный мальчишеский «Кодекс Чести», воспитывавший во мне самоуважение и уважение к другим, полное отсутствие интереса к сплетням и пересудам, который характерен для девочек этого возраста.

Когда мне было лет шесть, в нашем доме появился еще один мальчик, уже совсем большой, лет пятнадцати-шестнадцати. Это был сын дяди Володи от первого брака — Сережа, которого после смерти его матери дядя Володя взял к себе. Он поселился в общей комнате, столовой, и очень быстро стал моим хорошим другом. Наше знакомство состоялось летом 1920 или 1921 года. Все наши уехали на дачу в Пушкино, а я почему-то задержалась. Ехать было довольно далеко, все взрослые ушли на работу, и мама сказала, что за мной приедет мой новый брат Сережа. Когда он явился, то показался мне совсем взрослым. Меня поразило, что он очень близорукий и носит очки с толстыми стеклами. За ними, однако, я увидела добрые-предобрые глаза, которые сразу же привязали меня к нему. Я впервые ехала на дачу и толком не знала, что это такое. А Сережа всю длинную дорогу (сначала в поезде, а потом три километра пешком) шутил со мной и на мои бесконечные вопросы, куда он везет меня, говорил, что мы едем в деревню Собакино, хотя на самом деле она называлась Акуловкой. Во время этого долгого пути мы подружились и на всю жизнь остались друзьями.

Сережа оказался большим шутником и поддерживал в беседах с нами иронический тон. Думаю, это было своего рода средством самозащиты осиротевшего подростка, попавшего в чужую для него семью, так как даже отца своего он знал мало, в тете Соне видел мачеху, которая хотя и оставалась всегда справедливой к нему, заботилась о нем, но не могла его любить, как своих детей или даже меня. Только мы безоговорочно приняли его в свою среду, полюбили, но и с нами он все время шутил и иронизировал. Меня он называл не Женей, а Элеонорой. Дело в том, что я была крещена по лютеранскому обряду и поэтому имела два имени: Евгения-Элеонора. Узнав об этом, Сережа для смеха стал называть меня вторым, экзотическим именем, которое вслед за ним начали нередко употреблять и другие домашние. Окончив школу, Сережа поступил в Московский университет на «факультет общественных наук», и в нашей юной компании появился настоящий студент. Но я считала своей семьей не только эту молодую поросль нашего дома. В мои детские годы большую роль сыграли тетя Соня и дядя Володя, которые не делали различия между мною и своими детьми.

Соня была на четыре года моложе мамы и совсем на нее не походила ни внешне, ни внутренне. Она была очень хороша собой, гораздо красивее мамы: правильное, точеное лицо бледного, чуть желтоватого оттенка, глубоко сидящие умные, но какие-то замкнутые темно-карие глаза. В ее облике проглядывало что-то строгое, серьезное, она производила впечатление гораздо более сдержанного человека, чем мама, и редко проявляла свои эмоции, всегда держалась спокойно и просто. В юности она мечтала стать врачом и, в отличие от мамы, мало интересовалась революцией.

С намерением получить медицинское образование тетя поехала за границу и там невольно вошла в круг революционной эмиграции, в котором вращалась мама. Здесь она и встретила дядю Володю, страстно в нее влюбившегося и вызвавшего ответное чувство, ибо в него невозможно было не влюбиться — в то время он был очень интересен и внешне и внутренне. Володя оставил жену и маленького Сережу и женился на тете Соне. Ей пришлось бросить учебу, и после их возвращения в 1905 году в Россию начались ее странствия по ссылкам вместе с Володей — сначала в Великий Устюг, потом в Минусинск. Трудно было найти людей более разных, чем Соня и Володя. Она — строгая, целомудренная, однолюбка, которая безмерно любила его всю жизнь, ко всему относилась серьезно, чувствовала глубоко, была опорой для всех, кого любила. Он — блистательный, как фейерверк, талантливый литератор, яркий собеседник, выходец из обедневшей дворянской московской семьи, избалованный всеобщей любовью, крайне эмоциональный и неуравновешенный. Володя был труден в семейной жизни, порывист, вспыльчив, любил выпить. Но главное, во всем увлекающийся, он легко увлекался и женщинами, имел бесконечные мимолетные и даже длительные романы, причиняя этим, как я поняла позднее, мучительные страдания Соне. Но в мои детские годы они жили семьей, оба очень любили своих детей и отношения между ними, в силу Сониной любви к нему и ее всепрощенчества, оставались хорошие.

Тетя Соня, всю жизнь работавшая, была еще и прекрасной хозяйкой. В отличие от моей мамы, умела шить, готовить, печь пироги. Более земная и прозаичная, чем моя мечтательная мама, она сделалась главной хозяйкой в нашем доме. Она оказалась верным человеком, не способным на предательство, неизменно приверженным всем, кого любила. А нас с мамой Соня очень любила и для меня была второй матерью. Когда мама заболевала и попадала в санаторий (в начале двадцатых годов это бывало часто), а папа находился в тюрьме, я подолгу жила в этой семье и всегда видела только внимание и заботу, ласку, стремление, насколько возможно, заменить мне родителей. И позднее, когда я уже стала взрослой и вышла замуж, моя тетя Соня заботилась обо мне, помогала мне всем, чем могла, была мне большим и верным другом. После смерти мамы, будучи сама уже старой и больной, живя с Димой и его семьей, она старалась заменить мне маму, навещала меня, разделяла все мои заботы, всегда обожала моего сына Лешу, в воспитании которого принимала немалое участие. Соня была прекрасным человеком, человеком долга, о чем я еще скажу дальше, и не знаю, как бы сложилась моя детская жизнь, если бы ее не оказалось рядом со мной.

Дядя Володя в детстве был предметом моего обожания и поклонения. Веселый, шутливый, остроумный, знавший баснословное множество стихов, блестящий рассказчик, любящий жизнь во всех ее проявлениях, он не слишком много внимания уделял нам, детям, но если уж проводил с нами время, то вносил в нашу жизнь оживление, веселье, азарт игры, рассказывал интересные истории, кормил вкусными вещами. Он был щедр, не жалел денег на развлечения и подарки и, хотя порой вдруг раздражался, так как был очень вспыльчив (мог иногда и шлепнуть и даже дать пощечину), все равно оставался всеобщим нашим любимцем. Выдумщик и активный по природе, он на даче организовывал шумные игры в горелки, в городки, в крокет, экспедиции в лес за грибами и ягодами, веселые пикники. В то время он много сделал для моего литературного образования. Страстный библиофил, Володя имел огромную по тем временам библиотеку (около пяти тысяч томов), которая с детства оставалась для меня открытой, а в юности стала источником бесконечного интеллектуального наслаждения и, конечно же, образования и нравственного воспитания.