Айтеч Хагуров - Жизнь коротка, как журавлиный крик

• Название: Жизнь коротка, как журавлиный крик
• Автор: Айтеч Хагуров
• Издательство: Редакционно-издательский Совет Института социологии Российской Академии наук
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

---

Количество кукурузы определяло уровень благосостояния семьи. Поэтому главное событие осени — уборка и заготовка кукурузы. Последнее включало, кроме уборки на огороде, добычу кукурузы и на колхозных полях.

У адыгов есть выражение, полностью соответствующее русскому «хлеб — соль»: встречать хлебом — солью, быть щедрыми на хлеб-соль. Однако в адыгейском варианте вместо «хлеба» фигурирует «пастэ» — мамалыга. К сожалению, ныне этот наш адыгейский хлеб утрачивает свое значение…

Картошка, тыква и фасоль — следующие по значимости.

Кроме огорода у тети был хэтежьий — огородик. Находился он недалеко от хаты и был отгорожен от основного подворья. В нем выращивались специи, придававшие аромат всему, что мы ели, особенно щипсу. Соус на основе кукурузной муки с картошкой мог так благоухать, что проходившие по улице люди поворачивали носы в сторону нашей хаты и жадно вдыхали воздух.

С завершением работ на огороде чаще стали появляться у нас гости. Как правило, они приходили к тете Сасе погадать. Тетя гадала и на фасоли, и на кукурузинах. Во время гадания ее нельзя было

тревожить — она входила в состояние самоуглубленности и отрешенности, шептала молитвы. В повседневной жизни тетя мыслила конкретно, критически и очень здраво. Когда же она входила в состояние гадалки (а в этом состоянии она много философствовала), начинала рассуждать необычным способом — как будто у нее появлялся новый источник знания. Суждения ее становились отвлеченными и парадоксальными. Мне запомнилось одно ее такое суждение о женщинах: «Да что мы, женщины… Женщина — это храм, возведенный над сточной'канавой».

После нескольких манипуляций над зернами кукурузы или фасолинами они укладывались в девять кучек, образуя квадрат со сторонами три на три кучки Однако количество зерен в каждой кучке каждый раз оказывалось разным — от одного до четырех. Попробуйте кучу из сорока одного зерна на глаз разделить на три части. Из первой отбирайте по четыре зерна до последнего остатка — в нем может быть от одного до четырех зерен. Этот остаток и есть первая «точка» в крайнем верхнем углу квадрата. Таким же способом получается из второй части вторая «точка» — она располагается слева от первой по верхней линии. Из третьей части получаем крайнюю верхнюю левую «точку». Первая математическая закономерность в том, что в трех кучках — «точках» первого верхнего ряда — общее количество зерен будет равно или пяти, или девяти.

Оставшиеся от расклада первого ряда зерна собираются в общую кучу и она опять делится на три части. Тем же методом вычитания по четыре из каждой части получаем справа налево три «точки» второй линии, располагаемой над первой. Остаток зерен снова перемешивается, делиться на три части, которые составляют «точки» нижней линии. Во втором и третьем рядах кучек — «точек» общее количество зерен будет или четыре или восемь. И это вторая математическая закономерность.

Местонахождение каждой кучки и количество зерен в ней имело определенное толкование. После первого гадания кучки смешивались — и снова все зерна раскладывались в девять кучек по этим же правилам. На одного человека положено раскладывать три раза.

Приходили гадать на сыновей и на мужей, от которых долго не было вестей с фронта…

Одной женщине тетя Саса предсказала: в ближайшее время получит она благую весть. Дня через три женщина пришла к нам радостная, с коробкой кукурузы и петухом под мышкой — гонораром

за точное предсказание. Женщина получила письмо от сына, который был жив, здоров и даже, как он сообщал в письме, выслал матери посылку.

После этого число желающих погадать значительно увеличилось. Всю зиму они не переставали приходить.

Невестку в доме все звали Нысэ — невесткой. Так ее зовут и соседи. Во многих семьях даже дети называли своих матерей не нан (мама), а Нысэ.

Тетина Нысэ относилась ко мне с добрым юмором, брала с собой на мельницу. Ходили на мельницу с жестяной коробкой, полной кукурузы. Это была у всех принятая мера для одного помола. Мельница была собственностью одного из соседей, но ею пользовались бесплатно все остальные. По деревянному основанию, имеющему металлические насечки — нижний жернов, вращался на оси верхний, тоже деревянный жернов, тоже с металлической насечкой. Верхний жернов вращали, конечно, вручную.

На мельницу ходить было интересно. Там всегда кто‑то еще приводил с собой детей, и с ними можно было поиграть. Или можно было помогать Нысэ молоть. Для этого достаточно было держаться за ручку, с помощью которой вращался верхний жернов. Это занятие придавало мне значимости, все хвалили

С наступлением осенних холодов менялся и наш образ жизни. Я обратил внимание на то, чего раньше не замечал Нысэ спала совсем отдельно от нас. Наша хата была разделена длинным коридором на две части: по обе стороны коридора — по две комнаты. Мы с тетей спали в крайней правой от входа комнате с печкой. Нысэ уходила в крайнюю левую, неотапливаемую, и долго ахала и охала от холода. То была комната, в которой прошла ее первая и единственная брачная ночь, и обычай повелевал ей спать там.

Тогда в аулах было принято: парням перед уходом на фронт непременно жениться. Потом, когда подрос, я узнал, что сын тети — Бамбет — на следующий день после женитьбы ушел на фронт и не вернулся. Похоронки не было — он пропал без вести. После войны Нысэ еще год для приличия жила с тетей, потом ушла к своей матери и вскоре вышла замуж.

Пространство моего бытия все время, пока я был у тети Сасы, делилось на три части — крытая камышом тетина хата с подворьем, весь остальной аул и переправа. Наверное, выработался рефлекс, требовавший хоть раз в день иметь информацию о переправе.

Осенними холодными ночами, когда ветер колотился под карнизами, когда мы с тетей укладывались спать и тушили лучину, нередко с переправы доносился наводящий тоску заунывный голос: — Лооодку-у — у-у!

Это опоздавший путник звал лодочника. Тетя Саса начинала причитать:

— О Аллах! Кого же застала такая ночь в пути?

Молила Бога, чтобы помог путнику, и засыпала.

И тогда я давал волю воображению и начинал гадать: съедят этого путника волки или нет? Когда голос пропадал, мне казалось, что уже съели. Когда снова появлялся еле слышно, я представлял, что это кричит одна его оставшаяся от волков голова. От этих мыслей было жутко. И в то же время — жгуче — уютно от сознания того, что у нас тепло и все заперто.

В ночи, когда заунывный зов не раздавался, я все равно, как заснет тетя, мыслями переносился к переправе, которую преодолевал на Боевой Машине. На ней я ехал дальше, через дремучие леса Курго, разгоняя волков и чертей. Ибо в этой машине мне ничего не было страшно. А в Курго всегда было много волков и чертей

Машину я прятал на околице дедушкиного аула и дальше шел по знакомой улице к дедушкиному дому. Почему‑то я в мыслях никогда не заходил в него, а подсматривал и подслушивал все, что там происходило, через окно.

Там две комнаты. Одна мужская — дедушкина, в другой обитали мы все — бабушка, дядя Гиса, тети Алихан и Минхан, бесчисленное множество внуков со своими мамами. Там же мой младший братик Аслан и сестра Чупа (семейное имя). На ночь бабушка с одним из младших внуков уходила в дедушкину комнату, остальные располагались в общей комнате. Мы, внуки, с мамами — на полу на циновках: мать и ее выводок, другая мать… и т. д.

Кормить такую, внезапно разросшуюся семью дедушке Калятчерию с бабушкой Камней было не легко. В зимние дни дедушка часто ходил на охоту и возвращался непременно обвешанный зайцами. Однако оставлял он не более двух — остальные как садакъ раздавались «бедным соседям» — соседям, в семьях которых не было мужчин. Таких близких соседей было три семьи, и дедушка проявлял заботу о каждой. Он всегда контролировал, как у них шла заготовка дров и сена на зиму, и всемерно им в этих делах помогал.

Бабушка Камия готовила щипс из зайчатины — такой вкусный и

ароматный, что мы, внуки, не в силах сдержать аппетит, заранее усаживались за анэ — невысокий круглый стол, когда на нем еще ничего не было.

Бабушка перед каждым внуком прямо на анэ шлепала по одному бэлягь (деревянная лопата для заместа пастэ и ее раздачи) мамалыги — пастэ, а посередине ставила общую тарелку с щипс. Отщипнуть пастэ, макнуть в щипс — и в рот! Надо торопиться: братишки и сестренки тоже торопятся.

Мясо клалось отдельно каждому — на его долю пастэ.

Заяц был весь распределен между членами семьи, в соответствии с их возрастом и рангом. Когда мне впервые досталась заячья голова, все смеялись надо мной. Я возился с ней долго, изучая ее анатомию. Но зато потом оказался в полном выигрыше. Уже все братики обглодали доставшиеся ребрышки, а я все добывал и добывал из заячьей головы съедобные кусочки и, наконец, добирался до мозгов.