Пэлем Вудхауз - Вся правда о Муллинерах (сборник)

• Название: Вся правда о Муллинерах (сборник)
• Автор: Пэлем Вудхауз
• Издательство: Астрель, АСТ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073356-9, 978-5-271-35894-4

Эта книга — бесценная коллекция рассказов о Муллинерах, в которой каждый экспонат — раритет.

Сборник «Вся правда о Муллинерах» обещает читателю раскрыть на своих страницах все тайны знаменитого семейства, приглашая провести несколько приятных часов у камина в зале «Отдыха удильщика» в компании мистера Муллинера, развлекающего публику смешными историями. Неистощимое остроумие, изобретательность и находчивость Муллинера поднимет настроение даже самому заядлому пессимисту, и, возможно, девиз знаменитого семейства «Муллинеров можно озадачить, но не загнать в угол» читатель начертает и на своем щите.

---

— В жизни не слышала ничего глупее, — сказала она.

— А ты бы все-таки попробовала. Хуже ведь не будет, а?

— Разумеется, ничего подобного я делать не стану.

— А я так думаю, тебе обязательно стоит попробовать. Ну просто обязательно…

Развивать дальше эту тему ему не пришлось, так как они были уже не одни. Августин добрался до них. Его доброе лицо было очень серьезно.

— Послушай, Ронни, старик, — сказал Августин, — не хочу тебя торопить, но, мне кажется, я должен поставить тебя в известность, что епискули мужеского и женского полов уже грядут сюда со станции. На твоем месте я бы испарился. «Мудрый боится и удаляется». Притчи, четырнадцать, шестнадцать.

— Ну ладно, — мрачно сказал Ронни. — Думаю, — добавил он, обращаясь к Гипатии, — ты не захочешь удрать сегодня и напоследок пошаркать подошвами в «Доме вдали от дома»? Бал-маскарад, самое оно, а? Сможем проститься как следует и все такое прочее.

— В жизни не слышала ничего глупее, — машинально сказала Гипатия. — Конечно, удеру.

— Ладненько. Значит, встречаемся на дороге около двенадцати, — сказал Рональд Брейси-Гаскойн.

Он быстро удалился и вскоре скрылся из виду за кустами. Гипатия отвернулась с придушенным рыданием, и Августин ласково сжал ее руку в своих.

— Взбодрись, старушенция, — сказал он с чувством. — Не теряй надежды. Помни: «большие воды не могут потушить любви». Песнь Песней, восемь, семь.

— Какое там еще тушение любви? — сказала Гипатия раздраженно. — Наша беда в том, что у меня есть дядя в епископских гетрах и шляпе со шнурками, который не способен разглядеть Ронни и в подзорную трубу.

— Знаю, — сочувственно кивнул Августин. — И при мысли о вас мое сердце обливается кровью. Я ведь и сам прошел через такое. Когда я пытался жениться на Джейн, мне ставил палки в колеса будущий тесть, каких поискать. Типчик, можешь мне поверить, который сочетал постоянное бешенство со способностью закручивать кочергу вокруг своих бицепсов. Такт — вот перед чем он не устоял, и в вашем случае я опять намерен применить такт. У меня есть идейка. Не стану пока говорить какая, но можешь мне поверить — самое оно и онее не бывает.

— Как ты добр, Августин! — вздохнула девушка.

— Это от общения с бойскаутами. Возможно, ты заметила, что здешние места просто ими кишат. Но не беспокойся, старуха, я у тебя в долгу за то, как ты пестовала Джейн все эти недели, и я доведу вас до победного конца. Если не сумею обтяпать ваше дельце, то съем мои «Духовные гимны, старинные и современные». Причем в сыром виде.

И с этим доблестным обещанием Августин Муллинер прошелся колесом, перемахнул через скамью и отправился исполнять свои пастырские обязанности.

Спустившись вечером к обеду, Августин с некоторым облегчением заметил, что Гипатии среди присутствующих нет. Она ела вместе с Джейн в комнате выздоравливающей, а потому он мог свободно приступить к обсуждению ее дел. И едва слуги вышли из столовой, как он взял быка за рога.

— Послушайте, милые вы мои, — сказал он, — теперь, когда мы одни, я хотел бы потолковать с вами о Гипатии и Рональде Брейси-Гаскойне.

Леди епископша недовольно поджала губы. Она была дамой внушительного и величественного телосложения. Приятель Августина, служивший во время войны в танковых войсках, как-то сказал, что при виде этой дамы добрые старые деньки всплывают в его памяти особенно ярко. Ей, по его словам, не хватало только руля да пары пулеметов, не то ее можно было бы отправить на передовую, и никто глазом бы не моргнул.

— Прошу вас, мистер Муллинер, — сказала она холодно.

Но Августина это не остановило. Подобно всем Муллинерам, он в глубине души был человеком отчаянной храбрости.

— Они говорят, что вы подумываете всунуть им палку в колеса, — сказал он. — Уповаю, это не так?

— Именно так, мистер Муллинер. Не правда ли, Перси?

— Именно, — сказал епископ.

— Мы со всей тщательностью навели справки об этом молодом человеке и считаем его совершенно неподходящей партией.

— Неужели? — сказал Августин. — А я всегда считал его своим в доску. Что, собственно, вы имеете против него?

Леди епископша содрогнулась.

— Мы узнали, что его часто видят танцующим в поздние часы, причем не только в раззолоченных лондонских ночных клубах, но даже в Уолсингфорде-ниже-Чивни-на-Темзе, где, казалось бы, атмосфера должна быть чище. В здешних окрестностях имеется увеселительное заведение, которое, если не ошибаюсь, носит название «Родной дом вдали от родного дома».

— Да. Чуть дальше по дороге, — сказал Августин. — Там сегодня маскарад, если вы думаете туда заглянуть. Костюмы по желанию.

— Насколько я поняла, его видят там почти еженощно. Впрочем, против танцев qua[37] танцев, — продолжала леди епископша, — я ничего не имею. При соблюдении приличий это приятное и невинное развлечение. В дни юности я и сама блистала в польке, шотландке и контрдансах. Именно на танцевальном вечере в помощь неимущим дщерям священнослужителей англиканской церкви я познакомилась с моим будущим супругом.

— Неужели? — сказал Августин. — Ну что же, гип-гип ура! — И он осушил свою рюмку портвейна.

— Но танцы, как их понимают теперь, совсем другое дело. Не сомневаюсь, что бал-маскарад, как вы выразились, окажется на поверку одной из тех оргий, на которых не представленные друг другу люди обоих полов, не краснея, швыряют друг в друга цветными целлулоидными шариками и всякими иными способами ведут себя в манере, более подходящей для Содома и Гоморры, нежели для нашей милой Англии. Нет, мистер Муллинер, если этот молодой человек, Рональд Брейси-Гаскойн, имеет привычку посещать заведения вроде «Родного дома вдали от родного дома», он не годится в спутники жизни такой чистой юной девушке, как моя племянница Гипатия. Я права, Перси?

— Совершенно права, моя дорогая.

— Что же, тогда ладненько, — философски заметил Августин и заговорил о приближающемся панангликанском синоде.

Деревенская жизнь выработала у Августина превосходную привычку рано ложиться спать. Утром ему предстояло сочинить проповедь, и, чтобы завтра иметь свежую голову и быть в наилучшей форме, он удалился ко сну в одиннадцать. И поскольку он предвкушал восемь часов беспробудного сладкого сна, то с немалым раздражением ощутил около полуночи, что какая-то рука трясет его за плечо. Открыв глаза, он увидел, что свет горит, а возле его кровати стоит епископ Стортфордский.

— А-а! — сказал Августин. — Что-то стряслось?

Епископ благодушно улыбнулся и напел несколько тактов из духовного гимна. Он явно был в прекрасном расположении духа.

— Ничего, мой дорогой, — ответил он. — Вернее, совсем наоборот. Как вы, Муллинер?

— Отлично, епискуля.

— Ставлю две епитрахили против одного воротничка, вы чувствуете себя не столь превосходно, как я, — сказал епископ. — Наверное, что-то в здешнем воздухе. Последний раз я чувствовал себя так в вечер после Гребных гонок[38] тысяча восемьсот девяносто третьего года. У-ух! — продолжал он. — Тру-ля-ля! Как приятны шатры твои, о Иаков, и твои скинии, о Израиль! Числа, сорок четыре, пять.[39] — И, ухватившись за край кровати, он попытался сделать стойку на руках.

Августин смотрел на него с возрастающей тревогой. Он не мог избавиться от странного ощущения, что за этой кипящей энергией кроется нечто зловещее. Она не походила на обычное для его гостя настроение достойной веселости — в церковных кругах епископ славился своим бодрым оптимизмом.

— Да, — продолжал епископ, завершив гимнастические упражнения. — Я чувствую себя боевым петушком, Муллинер. Я полон сил. И мысль о том, чтобы потратить зря золотые часы ночи под одеялом, показалась мне настолько нелепой, что я не мог не встать и не заглянуть к вам, чтобы поболтать. И вот о чем я хочу поговорить с вами, мой милый. Не знаю, помните ли вы, как написали мне — после Крещения, если не ошибаюсь, — о том, какой успех имела здесь пантомима, которую вы поставили с бойскаутами? Вы, кажется, играли в ней Синдбада-Морехода?

— Совершенно верно.

— Так вот, дорогой Муллинер, я зашел спросить вас, цел ли еще этот костюм и не могу ли я позаимствовать его у вас.

— Для чего?

— Не важно для чего, Муллинер. Вам достаточно знать, что я должен получить этот костюм во благо церкви.

— Хорошо, епискуля. Найду его для вас завтра.

— Завтра не пойдет! Этот дух волокиты, откладывания дела на потом, эта вялая манера laissez faire[40] и мешкать, — сказал епископ, хмурясь, — от вас, Муллинер, я ничего подобного не ожидал. Ну-ну, — добавил он мягче, — не будем больше об этом. Просто отыщите костюм Синдбада, да пошевеливайтесь. И мы забудем, что произошло. А как он выглядит?

— Обычный матросский костюм, епискуля.

— Превосходно. Вероятно, к нему приложен и какой-то головной убор?