Евгений Салиас - Названец

• Название: Названец
• Автор: Евгений Салиас
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992

В книгу вошли незаслуженно забытые исторические произведения известного писателя XIX века Е. А. Салиаса. Это роман «Самозванец», рассказ «Пандурочка» и повесть «Француз».

---

Все заключенные единодушно порицали действие молодого Львова и говорили, что он поступил необдуманно, только ухудшил свое положение. Если он не ранен опасно и жив останется, то нет ни малейшего сомнения, что его где-либо снова разыщут, накроют и привезут. Но судьба его, как убившего конвойного солдата, будет гораздо хуже.

Старик Львов грустно соглашался с этим, но объяснял, что всю дорогу сын его думал о побеге, твердо решил бежать и он не мог отговорить его.

Прошло около двух недель, и Львов был наконец вызван. В сопровождении солдата его провели по большому двору и по длинному коридору и ввели в большую комнату. И первый человек, которого он увидел в числе пяти-шести лиц, показался ему знакомым. Присмотревшись, он никак не мог себе сказать, почему личность молодого человека ему знакома. И наконец он ахнул… Это был офицер, который командовал их конвоем.

Действительно, бедный Коптев настолько изменился, что его трудно было узнать.

Львов бессознательно двинулся к офицеру, желая что-то спросить, но молодой человек махнул рукой и отвернулся. А какой-то приказный, стоявший у окна, подошел к Львову и сурово выговорил:

— Извольте сесть и дожидаться! Разговаривать никому ни с кем здесь не дозволяется.

Минут через двадцать из двери вышел чиновник, огляделся и кликнул:

— Подпоручик Коптев!

Молодой человек поднялся и исчез за дверями вместе с чиновником. Через полчаса тот же чиновник появился в дверях и назвал Львова. Старик поднялся. Войдя в ту же дверь, он очутился в сравнительно просторной комнате, среди которой стоял большой стол, покрытый сукном, а за ним сидело пять человек чиновников со старым, суровым на вид и важным в средине. На нем было каких-то два ордена.

Держа золотую табакерку в левой руке, а в правой — взятую щепоть табаку, этот председательствующий пристально, злым взглядом присмотрелся ко Львову, потом сладко нюхнул и потеребил как-то двумя пальцами нос. Затем, положив табакерку на стол, он будто весело, чуть не радостно выговорил:

— Дворянин Павел Львов, пожалуйте!

Иностранный акцент его был настолько силен, что выходило «творянин» и «пошалте».

Львов приблизился к столу… Начался допрос. Прежде всего заговорил председательствующий с тем же акцентом:

— Ви нам скажет, как продерзостно бежал ваш сын, учинив смертоубийство слуги, верного государыне царице. Расскажит правда, что знайт. Ваш преступлений государственный будет после допытан с пристрастий и плети. А теперь говорит нам про… убеганий ваш сын…

Львов ответил коротко, что среди ночи, уже пред рассветом, сын его бежал, а как именно — он не знает, так как он спал. Львов объяснил дело так, потому что сын взял с него честное слово, что он будет отвечать: «Знать не знаю и ведать не ведаю», так как знание о побеге и согласие могли бы только ухудшить судьбу.

После нескольких ответов Львова председательствующий обернулся направо к окнам и выговорил то же:

— Пошалте!

И к столу подошел Коптев, которого при входе в комнату Львов не заметил. Председатель, обращаясь к обоим, выговорил:

— Фот ви один говорит, а фот ви другой говорит!

Оказалось разногласие между офицером и Львовым в подробностях о побеге молодого человека. Львов объяснил, что он спал и проснулся только тогда, когда раздался выстрел и началась сумятица, и что он ничего не знал, а предполагал, что сын его с ним в комнате еще спит, но затем он узнал из толков крестьян, что его сын бежал, убив солдата, за ним погнавшегося.

— Это неправда! — заявил Коптев холодно и отчасти уныло. — Я вам сказал это сам. Толки мужиков вы не могли слышать, так как сидели в комнате, где окна были заколочены.

— Совершенно верно! — согласился Львов. — Я об этом запамятовал…

— Ну, господин Львов, — строго заговорил председатель, коверкая слова, — впредь старайтесь ничего не забывать и отвечать на всякий вопрос правду! Чем больше вы будете лгать, тем будет для вас хуже! Ну а теперь вы, — обернулся он к Коптеву, — отправляйтесь. На сих днях будете рядовым… Но это не наше дело.

Когда Коптев вышел, председатель обернулся к чиновнику, сидевшему направо от него, и сказал ему что-то по-немецки. Тот развернул тетрадь, нашел страницу и начал читать, чисто произнося слова, так как, очевидно, был русский.

Чтение длилось довольно долго. Это было обвинение в государственном преступлении дворянина Львова. Чем далее читал чиновник, тем большее изумление являлось на лице старика. Все, что он слышал, было бессмысленной ябедой, клеветой и ложью, с кучей совершенно невероятных выдумок.

Суть обвинения заключалась в том, что он якобы писал постоянно в Петербург письма другу своему Архипову, где говорил о необходимости возведения на престол дочери императора Петра Великого — цесаревны Елизаветы, чтобы избавить Россию от пришлецов-немцев. В одном из своих посланий в Петербург он якобы говорил своему другу, что найдутся молодцы в России из дворян, которые решатся на то, чтобы так или иначе похерить[18] злодея и вора — самого герцога Бирона.

Когда чтение кончилось, то председательствующий обратился к Львову со словами:

— Что вы можете сказать?

Львов молчал несколько мгновений, потом развел руками и уныло проговорил:

— Что же я скажу? Все это одна клевета! Никогда я ни одного такого письма не писал.

— Ну, это известно! — ответил председатель. — Это вы все всегда так отвечаете. У вас нет в Петербурге приятеля Архипова? Начинайте лгать. Потом на пытке заговорите правду. Ну?

— Был, но теперь нет! — объяснил Львов. — И писать я ему этих писем уже потому не мог, что они якобы все писаны и посланы в прошлом и в этом году, а Архипов уже более пяти лет как скончался.

— Что?! — вскрикнул председательствующий и вдруг как будто рассердился.

— Точно так-с! У меня был приятель и дальний родственник Иван Егорович Архипов, который служил когда-то в Оренбургском крае, в соляном правлении, а потом, выйдя в отставку, поселился в Петербурге. И я ему один раз в жизни действительно писал, тому назад лет восемь, прося о высылке десяти аршин бархата для моей покойной жены. Но, как докладываю вам, Архипов уже почти шесть лет приблизительно как скончался.

— Ну, это вы врете! — воскликнул председатель. — Все это будет вам доказано! — И после паузы он прибавил, снова досадливо или раздражительно: — Это все пустяки, это — мелочь! Если Архипов умер, то, стало быть, вы писали не ему, а другому кому. А кому? Мы узнаем и найдем. А теперь я вам скажу — выбирайте! Если ваш сын добровольно вернется, то вы вместе с ним будете посажены в крепость на некоторое время; если он не явится, то вы будете сосланы в Камчатку на вечное поселение. Выбирайте!

— Но как я могу, — воскликнул невольно Львов, — выбрать?! Как я могу, будучи заарестованным, просить сына вернуться? Куда я писать буду?

— Вам дозволят написать, в какие места хотите, родственникам и приятелям вашим, у которых ваш сын будет, по всей вероятности, укрываться. Вы напишите писем сколько хотите, хоть целую дюжину, а мы их разошлем.

— Покорнейше благодарю! — выговорил уныло Львов. — По тем письмам, которые я напишу, вы всех этих моих родственников и приятелей заарестуете и привезете сюда же. Не настолько я глуп и не настолько я злой человек!

— А-а!.. — громко воскликнул председательствующий. — Вы вот как! Вы вот как рассуждаете! Ну, погодите!.. Скоро вы запоете на другой тон. — И, обратясь к чиновнику, стоявшему у дверей, он прибавил: — Ведите его!

Когда Львов был уже на пороге, председатель крикнул снова:

— Не назад, а в другой мест!

И с тем же солдатом, который привел его, Львов направился по тому же двору, в тот же коридор, но его привели уже в другой край дома и ввели в крошечную каморку, почти чулан, где стояла деревянная кровать, покрытая рогожкой, стул и маленькая вонючая лохань. Окно было решетчатое и выходило во внутренний двор, который был виден лишь наискось, направо, а прямо перед окном была стена. Оставшись один, Львов сел на стул и точно так же, как когда-то при побеге сына, уткнул локти в колени и опустил голову на ладони.

— Времена!.. Господь прогневался на россиян. Или за какие мои грехи Господь наказывает? Или конец света? Нет, времена тяжкие, неописуемые… Но, Бог даст, пройдут, переживем.

V

Действительно, времена были на Руси «неописуемые», как выразился Львов, — времена, которые в памяти людской и в истории остались под названием бироновщины. Таких сравнительно тяжелых эпох было в России несколько. Общего между всеми мало, лишь только то, что они были — каждая по своему времени — тяжелым игом. Каждая из этих эпох носит свое название: первая называется татарщина, вторая — опричнина, третья — самозванщина, четвертая — бироновщина и, наконец, аракчеевщина. Конечно, между татарщиной и аракчеевщиной нет ничего общего, кроме одного лишь гнета. В первом случае — иго, лежавшее на всем народе, на всей Руси великой; во втором случае — гнет, лежавший над высшими слоями.