Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания

• Название: И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: ГУП "Газетное издательство "Периодика Кубани"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

---

Знаменский дружески общался с Евгением Носовым и Борисом Можаевым, гордился своей недолгой, но сердечной дружбой с Федором Абрамовым, дорожил вниманием к себе со стороны Юрия Бондарева, очень переживал размолвку с Виктором Астафьевым, с которым сначала близко сошелся, кажется, во время учебы на Высших литературных курсах. Анатолий Дмитриевич показывал мне книги Астафьева с дружескими, по — астафьевски хлесткими автографами, раз или два, к случаю, зачитывал любопытные места из его писем. Астафьев и Знаменский шли в литературе, как я понял, говоря по — кавалерийски, ноздря в ноздрю; однако так называемые пробивные способности были у них почти полюсарно разные, что в конечном счете и сказалось на дальнейшей судьбе: на шумной славе одного и полном безмолвии вокруг имени другого. Не знаю, насколько это правда, но, говорят, существовал своего рода «черный список» с именами писателей, о которых в прессе не должно было быть (и не было!) ни хвалы, ни хулы, просто как бы нет такого писателя на свете и все. Большой русский писатель Анатолий Знаменский занимал в том «списке» не последнее место. А почему и за какие грехи он угодил в тот «список», так никто и не спросил у Константина Михайловича Симонова…

Разлад же между Астафьевым и Знаменским произошел, по-моему, на довольно любопытной, отчасти странной основе. Жили они, как известно, не поблизости друг от друга, правда, в созвучных городах: один в Красноярске, другой в Краснодаре. Изредка переписывались, еще реже встречались, когда бывали в Москве. Один из своих рассказов Виктор Петрович посвятил Знаменскому,

чему Анатолий Дмитриевич, естественно, был рад, однако, при переиздании книги это посвящение почему‑то вдруг исчезло. «Почему?» — в лоб спросил друга при очередной встрече Знаменский. «А зачем ты вступил в КПСС? — ответил, как отрезал, Астафьев. — Мы же, помнишь, договаривались не вступать в эту самую…»

Между тем, беспартийность Астафьева была весьма своеобразной. Он сам любил рассказывать случай из своей жизни в Вологде.

…«Пригласил как‑то меня к себе первый секретарь обкома, покалякали мы о том о сем, потом он и говорит: «Виктор Петрович, давай‑ка посоветуемся на бытовую тему. На днях я с семьей переезжаю в новый особнячок, не хотел бы ты занять мою квартиру? Как‑никак шесть комнат, балкон, лоджия…». На хрен, отвечаю, мне такие хоромы, ты что, хочешь превратить мою Марию Семеновну в уборщицу? А секретарь гнет свое: давай, мол, позвоним ей, Марии Семеновне, что она скажет. Позвонил, а та дура и согласилась».

Любил Виктор Петрович вспоминать и свой визит к генсеку Горбачеву. Та памятная беседа происходила, как он говорил, с глазу на глаз, была сердечной, откровенно — доверительной. Уходя от генсека, писатель задержался в конце длинного кабинета, у самой двери, и, обернувшись, произнес: «Помогай вам Господь Бог!» на что, якобы, услыхал в ответ: «Да больше надеяться и не на кого».

Хрестоматийно известным стал факт приезда в сибирскую глубинку, в Овсянку, к писателю Астафьеву первого (!) Президента России Ельцина. Само собой разумеется, Борис Николаевич приезжал к енисейскому «затворнику» не с пустыми руками. А самым щедрым подарком стало, несомненно, обещание издать полное, 15–томное собрание сочинений писателя. Обещание, надо сказать, почти осуществилось, и этому можно только радоваться, ибо «замах» на полное собрание или хотя бы на избранное есть голубая мечта каждого писателя. И если мы сегодня говорим о сбывшейся мечте замечательного русского прозаика Виктора Петровича Астафьева, то вовсе не с целью задним числом укорить его, а в назидание живущим. К чему кривить душой, есть они и у нас, на Кубани,

писатели, подобно Астафьеву, кичившиеся своей беспартийностью, стоявшие вроде бы в оппозиции к власти, но загребавшие жменями и пригоршнями и с партийных, и с властных столов.

Подлинное гражданское и писательское мужество проявил Анатолий Знаменский, начав разрабатывать в начале 80–х казачью тему. Со времен Шолохова на казачьем подворье, образно говоря, и конь не валялся. Верно, где‑то изредка вспыхивали казачьи костерки, в том числе и в творчестве Знаменского, но чтоб так мощно, так ярко, так жарко, как в романе «Красные дни», такого в течение десятилетий не было. «Мне, можно сказать, крупно повезло, — признавался сам Знаменский. — Ко мне обратились ветераны-конармейцы, лично знавшие казака — полководца Миронова и передали мне крапивяный чувал уникальных документов, так что мне не пришлось месяцами пропадать в библиотеках и архивах».

Писателю в полной мере пригодился и личный, так сказать, семейный опыт. Его отец, донской казак Дмитрий Максимович, служил полковым писарем в Первой Конной, дома рассказывал своим детям о казаках, об их завидной и горькой судьбе (в скобках заметим: когда 17–летнего Анатолия арестовали, отцу, за сына, тоже дали срок, сослав его на 10 лет на Колыму).

Без преувеличения можно сказать: писатель Знаменский явился духовником возрождающегося казачества, а его роман — дилогия «Красные дни» стал для многих казаков настольной книгой.

Хорошо помню, как искренне, по — детски радовался Анатолий Знаменский, только что возведенный в чин войскового старшины, одетый в соответствующий чину мундир.

Радовался сын потомственного казака, радовался казачий летописец!..

Столь же хорошо помню его искренний восторг по поводу присуждения ему премии имени Шолохова. Первым в стране Анатолий Дмитриевич получил эту, почитай, казачью, истинно русскую премию. Помнится, он, возбужденный, облегченно вымолвил: «Все! Больше ничего не надо!..».

Как уже было сказано, Москва старательно замалчивала писателя — патриота Знаменского. Всего лишь дважды за сорок (!) лет и то в перечне фамилий упомянула его главная писательская трибуна страны — «Литературная газета».

Хочу пояснить: Анатолий Дмитриевич, как, быть может, никто другой, сам был отменным критиком, и под его руку, честно говоря, лучше было не попадать. Он буквально на лету улавливал суть рукописи, ее достоинства и недостатки, и если его просили высказать свое мнение о будущем произведении, он тут же отвечал: «Эту возьму, а вот эту — нет, потому как вижу — чушь собачья». Это у него было коронное — «Чушь собачья». Мог еще добавить: «Лучше не связывайтесь — графоман!».

Не без удовольствия делился Знаменский тем, что сообщали ему о прочитанных его книгах коллеги и читатели из ближних и дальних городов страны. Как‑то похвалился: «Юрий Бондарев звонил, понравилась ему моя «Альтернатива». Подумалось: еще бы не понравиться! «Донской альтернативой» зачитывались сотни, тысячи кубанцев, эта вещь была подлинным прорывом в общественном сознании.

Не секрет, писатель был чуток к отзывам о его творчестве в местной прессе. А, собственно, где ж еще? Но вот загадка: ни разу, ни единым словом не обмолвился он о моих публикациях о нем. Правда, их и было не так много, может, пять, может, шесть — семь. И посвящались они либо выходу его новой книги, либо очередному юбилею. На память приходят две таких публикации, каждая на полную газетную полосу: первая о дилогии «Красные дни», вторая — о его 70–летии весной 1993–го. Как‑то родные Анатолия Дмитриевича открыли мне «секрет»: «Раз ничего не говорит, значит, доволен. Мы‑то знаем — доволен!..».

Надо сказать, что не только центральная, но и местная пресса не очень баловала писателя своим вниманием. Публикации на страницах газет появлялись от случая к случаю, в основном «по случаю». Серьезные, обстоятельные исследования творчества Знаменского изредка публиковались за подписями профессора Николая Глушкова, литературоведов Ирины Гусаровой, Николая

Михайлова, Лидии Фоменко, публициста Евгения Берлизова, донского краеведа Антона Казьмина, еще одного — двух ученых…

В их ряду долгие годы пребывал и Виталий Канашкин, о котором здесь не хотелось бы даже упоминать, если бы не столь трагическая развязка, вызванная его бесчеловечностью и коварством. Из песни, как говорится, слов не выкинешь.

Господин Канашкин принадлежит к тем странным людям, которым абсолютно все равно, хвалят их или ругают, главное, чтоб говорили о них. Критик Канашкин издал с десяток книг о том, как не надо писать стихи и прозу, при этом сам ни единой строчкой не показал, как же надо писать. С кем и с чем только не сравнивают господина Канашкина. С автомобилем без тормозов. С пьяным, в руках которого граната. С инструктором по плаванию, ни разу в жизни не входившим в воду.

Лично я не придаю этим метафорам особого значения. Но знаю доподлинно: любимое слово Канашкина — эпатаж. Своеобразный садист — скандалист. Без этого он жить не может. Канашкин вездесущ: проводи его в дверь, он через замочную скважину вернется, или через окно. Он весь какой‑то ходульный и схожий со знаменитостями: лицом вроде Евтушенко, походкой — в Борю Моисеева, повадками — в Аллу Борисовну, голосом — в Верку Сердючку…