Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания

• Название: И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: ГУП "Газетное издательство "Периодика Кубани"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

---

— За чемоданом все‑таки присматривай, а то нынче на железной дороге это случается. Шпаны развелось много.

И в самом деле, познание эпохи началось, собственно, с посещения вокзала и этой суточной качки в переполненном, жарком вагоне. Огорчило, насторожило и как бы отняло силы и душевную бодрость. Он лежал на своей полке, на ватной подстилочке, и молча смотрел вверх, вслушиваясь в нечаянные разговоры и беглые реплики из прохода и с нижних полок.

По вагону прошли милиционеры, проверили у кого‑то документы. Разговоры на какое‑то время оборвались, люди затихли. Потом внизу вновь возникла беседа про сельские дела. Старческий голос устало спрашивал кого‑то сидящего рядом:

— А у вас‑то какие беды приключились? На погорельцев смахиваете, милые… Отчего это с места снялись?

— От произволу, болезный, от произволу, — ответил тихо голос какой‑то старушки.

Серафимович вздохнул и устало прикрыл веки. На память пришла вдруг давняя фраза Льва Толстого: «Всю правду знает только сам народ…». Воистину так!

Серафимович закинул руки за голову и вновь тяжко вздохнул. И тут ему вдруг показалось, что его чемодан медленно съезжает вдоль полки, передвигается в сторону прохода. Что за напасть в самом деле, ведь в чемодане, кроме нужных хозяйственных вещей и смены белья, еще и рукописи! Наброски и черновики, над которыми надо еще работать!

Чемодан тихо и медленно сдвигался к краю…

— Кто там? — беспокойно привстал на своем тюфячке Серафимович.

Ответа не последовало, но чемодан продолжал двигаться. Все представлялось, словно в дурном сне.

Со старческим ворчаньем и кряхтеньем Серафимович слез со второй полки и, зайдя из прохода, медленно поднялся по железным скобам — ступеням наверх. За своим чемоданом он увидел мальчонку лет двенадцати, коротко стриженного, худенького,

в рваной рубашонке и столь же заношенных штанишках. За чемоданом, поставленным на ребро, мальчонка был едва виден.

— Ты чего тут делаешь? — как‑то машинально спросил Серафимович.

— Не видишь, от мильтонов притыриваюсь, — спокойно и безбоязненно ответил малец и пригнулся за чемоданом.

— Вон что… А чего ты их боишься? — уже несколько подобрев, осведомился старик.

— Так я — беглый…

— Откуда же?

— Из дома — коммуны Клары Цеткиной, не знаешь, что ль?

— Откуда же мне знать… Но дело‑то, выходит, серьезное, — усмехнулся Серафимович. — А я‑то за чемодан хотел уже тебе уши нарвать!

— Это ты брось, дядя, — не те времена! — сказал мальчишка.

— Я тебе не цыпленок жареный, а свободный гражданин!

— Это понятно. На том, как говорится, стоим. Но, извини, за чемодан я… могу быть спокойным?

— Будь спок, — сказал мальчишка, ложась вдоль полки на живот. — Никуда твой угол не денется. Мне тут хорошо.

— Лады. Так и договоримся, — сказал Серафимович и стал медленно спускаться вниз.

На своей полке он достал из‑под подушки уже порядочно ополовиненную в дороге авоську с домашним припасом, нашел в пакете зачерствевший пирожок с картошкой. Подал наверх:

— Пирожок хочешь?

— Еще как! — обрадованно схватил грязной рукой пирожок беглый парнишка. — С прошлой шестидневки, считай, голодный!

— Господи, господи… — крестясь, вздохнула внизу старушка.

Серафимович долго не мог устроиться на мягкой подстилке,

отчего‑то заломили мышцы рук и ног, нехорошо ныло сердце. Надо было бы принять капли, но пузырек доставать надо было опять-таки из чемодана, а чемодан снимать с верхней полки не хотелось.

Да и с каплями тут, при людях, возиться было как‑то не с руки.

«Боже мой, — сокрушался Серафимович, поглядывая на верхнюю полку, где едва слышно возился бездомный мальчишка. — Он — «свободный человек», и он — беглец от этой пустословной и ничем не подкрепленной «свободы»! Не есть ли это главная суть, некий феномен наших дней?..».

Недавно вычитал у Рабиндраната Тагора: «Каждый рождающийся ребенок — свидетельство от Бога, что Бог еще не утратил веры в человека…». Это красиво по мысли, афористично и, по — видимому, верно. Но, увы! Это предопределение не спасает приходящего в мир сей от рассеянного повсюду зла. В особенности, «в минуты роковые…».

Когда пришло время собирать вещи, Серафимович снял свой чемодан вниз и заглянул на третью полку. Там было пусто, никого не было. Когда и как исчез мальчуган, никто не заметил.

«В самом деле, да уж не приснился ли он мне еще с ночи? — подумал в растерянности писатель, по — прежнему чувствуя побаливание в сердце. — Но чемодан‑то оказался на самом краю полки не без причины, да и пирожок… Все как наяву, все — без обмана!..».

На станции Себряково его ждала райкомовская легковая машина, пока что единственная на весь район.

Приехал сам секретарь: воспитывалось особое, нижайшее отношение местного руководства к прославленным и просто именитым людям. В этот же раз была и официальная причина тому: все уже знали, что к семидесятилетию писателя станица Усть — Медведицкая будет переименована в город Серафимович.

Всю дорогу секретарь пытался разговорить усталого и чем-то опечаленного старца, но Серафимович хмуро отмалчивался, дул в рыжеватые встопорщенные усы, будто с морозу. Кряхтел, оглядывая иссушенную степь, зиявшую там и тут красноглинистыми оскалами яров. Когда за Арчединской переезжали Медведицу, он не узнал реки. Она усохла чуть ли не вдвое, а займище на луговой стороне было так прорежено вырубками, что просто беда…

И лишь когда подъезжали к переправе через Дон, спросил,

как в этом году с хлебом. (Стоял июнь, колосовые еще только желтели…) Когда секретарь не совсем понятно ответил, что урожай неплохой, но встает, мол, трудная задача — уберечь хлеб от «стригалей», Серафимович будто очнулся и даже вскинулся на мягких пружинах:

— Это как — от «стригалей»?

Секретарь с удивлением посмотрел на него. «Странный дед, совсем отстал от жизни в своей Москве!..». И без особого, правда, воодушевления объяснил, что время в здешних местах стоит, в общем‑то, голодное, и очень трудно поэтому дотянуть до новины. Естественно, что многие несознательные граждане, у которых дети пухнут и умирают с голоду, берут, значит, большие портновские ножницы, а то и серпы, и выходят по ночам в поле, стригут колхозную ниву, самые колоски. Зерно только еще наливается, в молочной стадии, а все равно, сволочи, стригут и тянут домой, какую‑то кашу варят из этих колосьев!

— Объявлена широкая борьба против «стригалей», — сказал секретарь почти казенно — бюрократическим тоном, поглядывая в затылок шоферу и, видимо, смущаясь. — На полях строятся наблюдательные вышки из жердей, вроде пожарных. Организуется охрана днем и ночью.

— Милиции на это хватает? — рассеянно как‑то спросил писатель.

— Зачем? Комсомол привлекаем, пионеров. Сторожат неплохо, — ответил секретарь.

— Родителей, значит, ловят? Отцов и матерей?

Серафимович уловил в этих «мероприятиях» нравственное

нарушение, которое никто бы не смог обойти или не заметить. Но секретарь ничего особенного не усмотрел в вопросе старика.

— А как же! — воскликнул он. — Был ведь почин, Павлик Морозов в Сибири дал хороший пример, ну и — внедряем.

— Ну, если действительно добрый урожай, то его портновскими ножницами не потравишь… Тут другое. Уборка ведь впереди, а люди голодные…

Секретарь на это ничего не ответил.

Когда выезжали к Дону, и уже показались крыши домов на высоком обрыве по ту сторону, старик поинтересовался:

— Сколько народу нынче живет в станице? В райцентре то

есть?

— Тысяч шесть с небольшим, — сказал секретарь, не понимая значения вопроса. Он был нездешний, по — волжски или по — северному окал.

— Н — да, — снова прогудел Серафимович. — А было при царе — пятнадцать! Вот те и «город Серафимович»!

— Будет, будет обязательно город, — сказал секретарь уверенно, с некой машинальностью. — Обстроим, вымостим улицы, техникум откроем, курсы разные. Курорт можно, на базе бывшего женского монастыря…

— Курорт — это ничего… Для стариков. А что теперь у нас в бывшем монастыре?

— Не пустует, — сказал секретарь. — Пока там колония малолетних. Перевоспитываем беспризорщину всякую.

Серафимович тут припомнил случайного своего спутника с третьей полки, голодного и замурзанного парнишку, и вздохнул с тревогой:

— Надо поглядеть будет. Кормят‑то хоть ничего мальцов?

— Кормят по норме, но беспокойства через них много. Перелазят через стену, воруют по огородам, иногда и по квартирам… — секретарь заметил тоску на лице писателя и переключился на другое: — Дом ваш приготовили, побелили… Отдыхайте, пишите новые книги! На радость нашему растущему читателю!

Серафимович молча смотрел на приближавшийся паром, через реку, искал там и здесь обрис знакомой часовни — усыпальницы с зеленой луковкой купола и не находил. Еще недосчитывался каких‑то старых деревьев, так что берег казался незнакомым и чужим.