Михаил Аношкин - Кыштымцы

• Название: Кыштымцы
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Михаил Петрович Аношкин — автор более двадцати книг.

Ведущая тема его творчества — Великая Отечественная война. Ей посвящены повести «Суровая юность», «Уральский парень», трилогия, в которую вошли книги «Прорыв», «Особое задание» и «Трудный переход».

Новый роман Аношкина — о первых шагах советской власти в уральском городе Кыштыме, о поисках путей к новой жизни.

---

И вот приказ по Кыштымскому заводу — всех мужиков солдатского возраста забрить в белую армию. Схватился за голову Сериков. Большевики — те уговаривали: вступай в Красную гвардию. Не хотел. Хватит, навоевался. Полковник Жиленков, похоже, уговаривать не собирался. У Ивана за плечами боевой опыт, на груди за храбрость Георгий. Такие солдаты для белой армии очень нужны. Полковнику не скажешь — будя, отвоевался! Быстро в расход пустит. Царской закваски полковничек-то!

Опять сидят вечером Иван да Глаша, огня не зажигают — горюют. Скоро полночь, а на дворе еще светло. Вот уже заря с зарею сходится. Сейчас что с удочкой на озере посидеть — благодать, что за земляникой сходить — удовольствие. А чуток позднее можно косу на плечо и в Урал — сено заготавливать, Буренке на зиму пропитание добывать. Зимой, глядишь, у Сериковых пополнение в семье будет: ох, как молочко-то пригодится! Жить да жить и радоваться! Но какая тут радость, откуда ей взяться? На дворе красное лето, а на душе декабрьская стужа. Ни за что, ни про что убил Батыз дедушку Микиту. Предает всех без стыда и совести. На что уж богатеи, вроде Пузанова и Лабутина, люто ненавидели советскую власть, готовы были большевикам глотки перегрызть, но не их детям, женам и матерям. А этот с бабами воюет — шибко паскудный человек. Даже богатеи избегают с ним встречаться, запачкаться боятся.

Иван после дедушкиных похорон весь вечер караулил Луку — тот домой возвращался поздно. Остановил возле своего дома, встал поперек пути и сказал:

— Слышь, Лука Самсоныч, — по-соседски хочу с тобой.

— Валяй.

— Ты меня знаешь — фронтовик я. Всякого нагляделся — во сколько! Ни сатаны, ни конца света не боюсь. Скумекал?

— Бреши, слухаю.

— Дедушку Микиту я тебе не прощу, понял?

— А ну, брысь с дороги!

— Не спеши. Не брыкайся, а слухай, пока я говорю!

— Да я ж тебя сгною!

— Ну и мразь же ты, Лука Самсоныч! А еще сосед. Так вот: ежели хоть волосок упадет с головы Тони Мыларщиковой, то дело будешь иметь со мной. А я постараюсь. Понял?

— Я тебя скорее к ногтю прижму! В кутузку!

— Не имеешь права, — усмехнулся Сериков.

— Это пошто же?

— А по то — я Георгиевский кавалер. Для большевиков — это нуль без палочки, а в белой армии почет!

— Эх, Иван, Иван, с этого бы и начинал. А то припомню да припомню! Мы ведь всегда поладим, чо нам с тобой делить-то?

— Многое, Лука Самсоныч, многое. Пеганку, например. А теперь вот еще дедушку Микиту.

На другой день Сериков ждал Луку с унтером, но они не пришли. Выходит, боится Лука? А все же лучше от греха подальше. Глаша шепчет:

— Вань, а Вань, айда в Урал, на наш покос. Балагушу построишь, отсидишься.

— Оно бы, конечно, так, да заваруха-то какая. И не это больно, а то, что Батыз тут совсем распояшется. Он злой кобелина, как волкодав. Погрызет вас всех. Особливо тебя да Тоню.

— А в солдатах лучше?

— Пошто же лучше? Вот жизня проклятущая наступила. Как в сказке: налево пойдешь — коня потеряешь, направо шагнешь — живота лишишься.

Глаша прислонила голову к его груди, и чует он — что-то жжет ему грудь. А это горючие слезы. Вот, мать честная, из одной беды выкарабкался, другая нависла, и кто ведает — которая страшнее. После полуночи в окно требовательно забарабанили.

— Вань, а ведь это за тобой, — прошептала Глаша. — Сгинь! Скорее сгинь!

Иван и сам понял — за ним. Не спит богом данный соседушка. Ну, погоди, паразит, поквитаемся еще! Схватил шинель, в чулане винтовку, приготовленную на всякий случай после смерти дедушки Микиты, тенью кинулся во двор, оттуда в огород. Пополз по меже в соседний огород. Слышал, как барабанили в окно непрошеные гости, Глашин испуганный голосок, батятинский подлый голос. Открыла, видать, дальше-то тянуть опасно. Засуетились по двору, на чердак полезли, в огород выскочили. Искали.

А он лежал в соседнем огороде за баней, винтовку приготовил — будет отстреливаться. Первого постарается уложить Батыза, если сунется.

Вскоре во дворе затихло. Иван терзался: заглянуть домой или не надо? Хоть бы еще разочек взглянуть на Глашу, поцеловать на прощание. Нет, пожалуй, не стоит. Могли засаду оставить. Лука — это лис, такого не проведешь!

И время позднее. Скоро светать начнет. Затемно нужно выбраться в лес, иначе выследят, мороки не оберешься. Особо-то они ему ничего не сделают, а вот в солдаты наверняка заберут. Нет, не светит ему такая перспектива. Не пойдет он в белую армию.

Выполз Иван к глухому переулку, перемахнул через забор. Огляделся. Кругом никого нет. Надел шинель, застегнул на все крючки. Фуражку прихватить не успел. На ногах только галоши. Ничего! Хорошо, что хоть это есть. Закинул за плечо винтовку и зашагал к Сугомаку. Доберется до леса, а там пойдет искать Швейкина и Мыларщикова: примут, поди? С ними-то веселее будет. Или в самом деле заберется на свой покос и пересидит эту сумятицу?

Только об одном ныло сердце: Глаша-то осталась одна да еще рядом с таким волком, как Батыз…