Томас Пинчон - Радуга тяготения

• Название: Радуга тяготения
• Автор: Томас Пинчон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58248-8

Грандиозный постмодернистский эпос, величайший антивоенный роман, злейшая сатира, трагедия, фарс, психоделический вояж энциклопедиста, бежавшего из бурлескной комедии в преисподнюю Европы времен Второй мировой войны, — на «Радугу тяготения» Томаса Пинчона можно навесить сколько угодно ярлыков, и ни один не прояснит, что такое этот роман на самом деле. Для второй половины XX века он стал тем же, чем первые полвека был «Улисс» Джеймса Джойса. Вот уже четыре десятилетия читатели разбирают «Радугу тяготения» на детали, по сей день открывают новые смыслы, но единственное универсальное прочтение по-прежнему остается замечательно недостижимым.

---

После того как на него совершили покушение, она ничего не пела много недель — верила, что если все это получилось и не из-за дразнилки, то уж точно песенка была пророчеством, заклинанием…

Сегодня послания особые. Вопросы к бывшему министру. Идет процесс деликатной сортировки. По причинам безопасности. В салон Петера допускаются лишь определенные гости. Недоходяги не доходят, остаются снаружи, сплетничают, от напряжения скалят десны, елозят руками… На этой неделе — большой скандал вокруг «ИГ Фарбен»: невезучая дочерняя компания «Spottbilligfilm[89] AG», там всей верхушке грозит чистка за то, что отправили отделу закупок вооружения OKW предложение по разработке нового воздушного луча, который намертво ослепляет все живое в радиусе десяти километров. Наблюдательная комиссия «ИГ» вовремя перехватила аферу. Бедняжка «Шпоттбиллихфильм». Их коллективному разуму не пришло в голову, что подобное оружие сделает с рынком красителей после будущей войны. Ментальность Götterdämmerung[90] во всей красе. Оружие было известно под названием «L-5227»: «L» означало «Licht», свет, еще один комичный германский эвфемизм, как «А» в маркировке ракет, что означает «агрегат», либо само обозначение «ИГ» — Interessengemeinschaft, родство интересов… а как насчет дела о катализаторном отравлении в Праге — правда ли, что Персонал Группы VIб Центра Радиохимического Ущерба вылетел по тревоге на восток, а отравление комплексное, как селен, так и теллур… от одних названий ядов беседа трезвеет, как при упоминании рака…

Элита, что будет сегодня вечером сидеть на сеансе, — корпоративные нацисты, среди которых Лени узнает не кого-нибудь, а генералдиректора Смарагда из того филиала «ИГ», что некоторое время интересовался ее мужем. Но затем вдруг все контакты прервались. Было бы таинственно, даже зловеще, вот только в те дни все разумно было валить на экономику…

В толпе она взглядом встречается с Петером.

— Я от него ушла, — шепчет она, кивая, пока он пожимает руки.

— Ильзе можешь положить в какой-нибудь спальне. Поговорим позже? — Сегодня в глазах его определенно фавнов прищур. Примет ли он то, что она — не его, не больше, нежели Францева?

— Да, конечно. Что происходит?

Он фыркает, в смысле — мне не доложили. Они его используют, и уже — разные они — десять лет. Только он никогда не знает, как именно, разве что по редкой случайности, намеком, перехваченной улыбкой. Искаженное и вечно затуманенное зеркало, улыбки клиентов…

Зачем им сегодня Ратенау? Что на самом деле, падая, шепнул Цезарь своему протеже? Et tu, Brute[91], официальная ложь — вот примерно и все, чего можно от них добиться, не говорит ровным счетом ничего. Миг покушения — тот, когда сходятся вместе власть и невежество власти, и Смерть здесь — итог. Один заговаривает с другим не ради того, чтобы провести время с э-ту-Брутами. От одного к другому проводится истина, ужасная настолько, что история — в лучшем случае сговор, и не всегда джентльменский, с целью надуть — никогда ее не признает. Истина будет подавляться либо, если эпохи особо элегантны, маскироваться под нечто другое. Что может сказать Ратенау — его миг прошел, он уже много лет в своем новом потустороннем существовании — о старом добром Божьем промысле? Вероятно, не будет тех откровений, что могли бы случиться, едва смертные нервы его вспыхнули в шоке, едва налетел Ангел…

Но поживут-увидят. Ратенау — согласно историям — был пророком и архитектором картелизованного государства. Из крохотного поначалу бюро Военного министерства в Берлине во время Первой мировой он координировал всю германскую экономику, контролировал поставки, квоты и цены, вторгался и сносил барьеры секретности и собственности, отделявшие одну фирму от другой: корпоративный Бисмарк, пред чьей властью ни один гроссбух не свят, ни одна сделка не тайна. Его отец Эмиль Ратенау основал «АЭГ», немецкую «Всеобщую компанию электричества», но молодой Вальтер — отнюдь не только промышленный наследничек: он философ, прозревающий послевоенную Державу. Протекавшую войну он рассматривал как мировую революцию, из которой восстанет не Красный коммунизм, не безудержные Правые, но рациональная структура, где истинной, законной властью будет предпринимательство, — структура, основанная, что неудивительно, на той, которую он спроектировал в Германии для ведения Мировой войны.

Отсюда и официальная версия. Вполне грандиозная. Но генералдиректор Смарагд и коллеги здесь не ради баек, в которые верят даже массы. Тут чудится — если достанет паранойи — едва ли не сотрудничество: между обеими сторонами Стены, материей и духом. Что такое они тают, неведомое безвластным? Что за ужасная структура таится за фасадами многообразия и предприимчивости?

Юмор висельника. Проклятая салонная игра. Вообще-то Смарагд в такое верить не может — Смарагд-специалист и Смарагд-управляющий. Ему, наверно, подавай лишь знаки, приметы, подтверждения того, что уже бытует, над чем можно похихикать среди членов Herrenklub[92]: «Даже еврей нас благословил!» Что бы ни поступило сегодня вечером через медиума, они все исказят, отредактируют, превратив в благословение. Это презрение редчайшего порядка.

В спокойном уголке комнаты, полной китайской слоновой кости и шелковых драпировок, Лени отыскивает диван, ложится, свесив ногу, пытается расслабиться. Франц уже наверняка дома, вернулся со своего ракетного поля, моргает под лампочкой, пока соседка фрау Зильбершлаг вручает ему последнюю записку Лени. Сегодня вечером посланья несомы огнями Берлина… неоновыми, накаливания, звездными… послания сплетаются в сеть информации, коей никому не избежать…

— Путь свободен, — голос движет губами Саксы и напряженным белым горлом. — Вы там у себя обречены идти по нему постепенно, шаг за шагом. Но отсюда видна вся форма сразу — не мне, я не так далеко ушел, — но многие узнают в ней ясное присутствие… слово «форма» не очень годится… Позвольте говорить откровенно. Мне все труднее ставить себя на ваше место. Возможные ваши проблемы, даже всемирного значения, многим из нас здесь кажутся лишь банальными отклонениями. Вы встали на извилистый и трудный путь, вы считаете его широким и прямым, автобаном, по которому можно ехать с удобством. Стоит ли говорить: все, что вы считаете подлинным, — иллюзия. Я не знаю, выслушаете вы меня или отмахнетесь. Вам хочется знать лишь про свой путь, свой автобан… Ладно. Мовеин: вот что в схеме. Изобретение мовеина, розовато-лилового, его приход на ваш уровень. Вы слушаете, генералдиректор?

— Слушаю, герр Ратенау, — отвечает Смарагд из «ИГ Фарбен».

— Тирский пурпур, ализарин и индиго, прочие красители на основе каменноугольного дегтя уже существуют, однако важен лиловый. Уильям Перкин открыл его в Англии, но Пёркина выучил Хофман, которого выучил Либих. Сукцессия. Карма присутствует в ней разве что в весьма ограниченном смысле… еще один англичанин Херберт Ганистер, и поколение химиков, которых выучил он… Затем открытие онейрина. Спросите своего Вимпе. Он специалист по бензилизохинолинам. Присмотритесь к клиническому воздействию медикамента. Я не знаю. Пожалуй, вам стоило бы копать в этом направлении. Оно сливается с линией мовеина-Пёркина-Ганистера. У меня же есть лишь молекула, набросок… Метонейрин в виде сульфата. Не в Германии — в Соединенных Штатах. С Соединенными Штатами есть связка. Связка с Россией. Как по-вашему, почему мы с фон Мальцаном довели до конца Рапалльский договор? Необходимо было двигаться на Восток. Вимпе вам расскажет. Вимпе, V-Mann[93], присутствовал всегда. Как по-вашему, почему нам так хотелось, чтобы Крупп продавал им сельхозтехнику? И это было частью процесса. В то время я не понимал так ясно. Но я знал, что должен делать… Возьмите уголь и сталь. Есть место, где они встречаются. Рубеж между углем и сталью — каменноугольный деготь. Вообразите уголь — лежит в земле, мертво черный, никакого света, сама сущность смерти. Смерти древней, доисторической, биологических видов, которых мы больше никогда не увидим. Стареет, чернеет, залегает все глубже слоями нескончаемой ночи. А над землей выкатывается сталь, ярая, яркая. Но чтобы создать сталь, из первоначального угля надо удалить дегти — они темнее и тяжелее. Экскременты земли, вычищенные, дабы воссияла благородная сталь. Обойденные… Мы считали, что это промышленный процесс. Нет — не только. Мы обошли каменноугольные дегти. В недошедшем навозе ждала тысяча разных молекул. Таков знак откровения. Развертывания. Таково одно из значений мовеина — первого нового цвета на Земле, который выпрыгнул на свет Земли из могилы, залегающей на милях, в зонах глубины. Есть и другое значение… сукцессия… Я пока так далеко заглянуть не могу… Но все это — подражание жизни. Подлинное движение — не от смерти и не к возрождению. Оно — от смерти к смерти-преображенной. В лучшем случае вам удастся полимеризовать несколько мертвых молекул. Но полимеризация не есть воскрешение. Я о вашем «ИГ», генералдиректор.