Шон О'Фаолейн - Безумие в летнюю ночь

• Название: Безумие в летнюю ночь
• Автор: Шон О'Фаолейн
• Жанр: Проза

---

- Ты смотрел?

- Я ходил гулял, - сказал я.

- Гулял?

Наступило молчание.

- Сколько времени? - спросила она.

Я поглядел на часы, сказал: "Второй час" - и различил в ее взгляде страх и подозрение, от стыда (ведь я шпионил за ней) мне трудно было смотреть ей в глаза. Не сразу до меня дошло, чем вызван такой взгляд: она считала, что мой приход этим вечером - приход человека "в бегах" - как-то связан с пожаром, что я приказал поджечь дом в отместку, в наказание, что Кочетту тоже не поздоровится и что выполнил мой приказ, конечно же Стиви. Вот тупость-то - правда, в деревне до поджогов тогда еще редко доходило, и я догадался, чем вызван пожар, лишь когда увидел, сколько страха, недоверия и ненависти в ее взгляде.

- Нашел время гулять! - бросила она и, слетев с насыпи, кинулась вверх к Усадьбе и забухала в дверь тяжелым молотком в виде головы кочета, да так, что грохот огласил окрестности и даже пес где-то за полями в ответ на ее бух-бух завел свое гав-гав.

Я попытался объясниться:

- Я потому и уехал из города, чтобы отоспаться. У меня бессонница. Ну я и встал - вышел прогуляться.

- Интересно знать, как это тебе удалось выйти? Кочетт ведь ключ держит у себя в комнате.

- Дверь стояла нараспашку.

Я что-то утаивал от нее, и она мне не поверила.

- Господи! - взвыла она. - Куда ж он подевался?

Подстегнутая страхом, бешенством, подозрительностью, она рванулась ко мне тигрицей, у которой отняли самца, но и тут я не преминул отметить: "Ого, значит, Кочетт у нее на первом месте. Вот оно что!"

- Где он? - кричала она. - Вы что с им сделали? Чтоб вам всем пусто было,...... и вы все после этого, вот вы кто. Отвечай, вы что с им сделали?

Каменный фасад эхом отражал ее голос, отбрасывал в поля, и там ему вновь вторил эхом лай пса.

- Ничего я не знаю, - взорвался я. - Наверное, пьян в стельку. Стучите посильней.

И в свою очередь замолотил кочетовой головой, пока у меня не заныла рука. Ни звука в ответ, лишь лаял, не в силах угомониться, пес за полями, трещало пламя за рекой и в доме ерзала и заунывно выла старая овчарка.

Девчонка в страхе поймала меня за руку.

- Слышь, собака воет - не иначе как кто помрет.

- Ш-ш-ш, это что там за окно?

- Их дом ИРА подожгла? - спросила она, обернувшись через плечо.

- Мне ничего об этом не известно. Как бы нам войти?

- Это они за того мальчонку, которого чернопегие убили. Ой-ёй, вы, небось, и с Кочеттом разделались. Уж точно разделались.

Окошко буфетной оказалось открытым, я пролез через него и открыл ей парадный вход. Мы поднялись одной темной лестницей, другой, овчарка волочилась за нами - и вот мы в его комнате. Он храпел, перевалясь на живот, видно, как следует нагрузился, ночная рубаха сбилась, заголив колени, на голове красный, весь в пуху, колпак. Устыдившись его вида давно не мытых ног, заросших грязью морщин, изрезавших шею и затылок, Джипси в бешенстве тряханула Кочетта, да так, что он разом проснулся; при свете просочившегося в комнату зарева Джипси заметила, что мне смешон его нелепый вид, и как ребенку поправила ему колпак, прикрыла плечи, а он так и сидел на кровати и озирался в угрюмом дрожащем свете, ну точь-в-точь Дон Жуан в аду.

- Они вас не тронули? - спросила она.

- Я... да-да. Вот только...

- Поглядите-ка. - И он поглядел туда, куда показывал ее палец.

- Господи! - вырвалось у него. - Тотти Блейк!

Глаза у него чуть не выскочили из орбит. Чтобы овладеть собой, он потащился через всю комнату и в одной рубашке, весь скрюченный, замер у открытого окна.

- Господи! - только и мог сказать, и еще: - Вы слышите их? Слышите, какой шум?

- От пожара? - спросил я.

- Нет, это грачи каркают. Никогда больше они не станут здесь гнездиться. Жар их погубит.

И он смял колпак и упал на колени, захлебываясь плачем, как ребенок. Джипси склонилась над ним.

- Должно, Блейки придут сегодня сюда ночевать.

Закаленный пьяница, он тут же встал и обратился к нам.

- Отправляйтесь вниз, - сказал он, - накройте на стол и разведите огонь. А вы, юноша, уж будьте так добры, помогите Джипси.

Джипси ушла, а я медлил - мне казалось, его нельзя оставлять одного, и я попытался уговорить его отойти от окна.

- Я не уйду, - шептал я. - Знаете, похолодало. Вам надо одеться. Я вам помогу. Пойдем.

Но когда я попытался увести его от окна, он капризно отшвырнул мою руку.

- Ребенок я вам, что ли? - выкрикнул он.

Так я и оставил его - стягивая через голову рубаху, трясущийся, голозадый, он нашаривал одежду при слабом свете свечи и трепещущем пожара.

Не обменявшись ни словом, мы раздули едва теплившийся огонь в очаге, я опустил чайник в темную воду бочки, и он повис над огнем на своей перекладине. Обманная заря пожара и встревоженный грай далеких грачей переполошили голубей и всех птиц по эту сторону долины, ночь полнилась их пением. Время от времени, выходя из кухни в гостиную за посудой или едой, мы останавливались у окна поглядеть на пожар - иногда он, казалось, затухал, а иногда вспыхивал пуще прежнего. Там ко мне и присоединился Кочетт, и там мы с ним и остались и все гадали, ждать ли нам Блейков или отправиться в постель и постараться поспать хотя бы остаток ночи. Под конец он увлек меня в свою комнату, налил себе виски, а я зевал, и глаза мои щипало от недосыпа.

- Больше Блейкам некуда идти, - сказал он. - Но если б здесь был хоть один дом ближе чем за три мили, они б скорее померли, чем пришли проситься под мой кров. Кого мне жаль, так это двух сестриц.

- Там жили всего две женщины? - устало переспросил я.

- Филамена и Агата. Обе кислятины страшные. Ну и капитан, их отец. Больше в доме никто не живет. Филамена - это кислятина из кислятин. В шесть лет я так и написал про нее мелом на церковных дверях - ну и задали же мне порку! Она со мной навсегда перестала разговаривать. А в восемь пообещал пенни Агате, если даст себя раскачать повыше, чтобы посмотреть на ее панталончики. Ей навсегда запретили со мной водиться. Как-то раз я пошел, он осушил стакан, - так вот, пошел я как-то раз в церковь - послушать Генделя, увидел, как эта пара вековух распевает "И взыграл младенец радостно во чреве моем", и меня буквально вынесло из церкви. Такие кислятины, - кипятился он, - что, если б им пришлось кормить, у них вместо молока потек бы уксус. Вот какие они кислятины, эти вековухи.

Он заметно накалялся.

- Они бы в ужас пришли от такой девушки, как... девушки, которая... которая бы...

Я стоял у окна, смотрел - искры взлетали и падали, падали и взлетали совсем как светлячки, и молчал: вид разбушевавшегося пожара всегда заставляет замолчать, наводя на мысль о том, что и твой дом не обойдет беда.

- Джипси, - Кочетт вдруг поднялся и подошел к другому окну, - Джипси сегодня нездоровилось.

- И сильно ее прихватило? - сонно спросил я.

- Сильно? Да нет! Пока еще рано.

- Рано?

- Я так и сказал. Вы что, не слышали?

- Слышал.

Он прошаркал поближе, навис надо мной, опираясь на палку.

- Девчонка погибла, - сказал он, заглядывая мне в глаза, я смутился и отвел взгляд.

- На что вы намекаете?

- В следующем месяце или через месяц Джипси родит.

Я в свою очередь уставился на него.

- И как вы думаете, кто виновник? - спросил он.

Вместо ответа я метнул злой взгляд на горящий дом по ту сторону долины. Какая ему разница, что я думаю? Что подумают местные, когда до них дойдет эта новость? Еще одна кочеттова служанка - эка невидаль! - понесла.

- Меня винить нечего! - выкрикнул он охрипшим от напора чувств голосом. - Не за что меня винить!

- А что она сама говорит?

- Откуда ей знать?

И он вернулся к камину и к своему виски.

* * *

И тут по аллее с пением и криками темной лавиной повалили поджигатели во главе со Стиви - они совершенно разнуздались, виски и победа ударили им в головы. Случись такое на полгода позже, они преспокойно сожгли бы хоть полокруги и мы бы не посмели, не поспели, не попытались бы и даже в разгар страстей - а страсти бушевали тогда вовсю - не захотели бы подвергать сомнению их право поджигать, а приняли бы его как должное. Но сегодня я рванул к двери, полный решимости обуздать Стиви. Он остановился перед лестницей и стал выкликать Кочетта, Кочетта-потаскуна, Кочетта-старого хрена, Кочетта длинношеего, а грубые деревенские голоса вторили ему:

- Кочетт! Кочетт! А ну выходи, потаскун! Кочетт!

Я сбежал по лестнице, подлетел к Стиви и тут заметил, как у одного из них в руке блеснул револьвер.

- Нечего сказать, хорош вояка! - орал я на Стиви.

- Да ты о чем? - взвился он.

- Так-то ты воюешь! - орал я ему в лицо, тыча пальцем в горящие развалины по ту сторону долины.

Он мельком посмотрел на развалины, потом перевел взгляд на своих ребят, на меня.

- Ну и что? - выкрикнул он. - Спалили мерзавцев, и поделом, верно я говорю, ребята? Кому-кому, а им по заслугам досталось.

Толпа подхватила его слова - их память хранила воспоминания о тех днях, когда люди помирали от голода на дорогах, а усадьбы величаво и равнодушно взирали на них. И вновь, и вновь толпа эхом вторила Стиви.