Альберт Пайк - Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 1

• Название: Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 1
• Автор: Альберт Пайк
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98882-026-0

Книга «Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава» – основополагающий труд по истории и философии масонства как посвятительного Ордена, носителя мировой эзотерической традиции. Альберт Пайк – один из наиболее авторитетных масонских ученых всех времен, и его труд стал итогом многолетней работы по преобразованию и совершенствованию системы Шотландского Устава в США, а также лег в основу всех последующих масонских исследований в рамках данного Устава. Структурно книга «Мораль и Догма» воспроизводит систему масонского посвящения, поскольку изначально представляла собой цикл лекций, с которыми более опытные вольные каменщики обращались к посвященным в очередную степень. «Мораль и Догма» представляет собой путеводитель по практически всем основным мировым эзотерическим учениям и обществам от Мистерий Осириса и Исиды до современных Пайку неотамплиеров. Книга «Мораль и Догма» впервые переведена на русский язык.

---

Естественно было бы предположить, что в дни своего отчаяния нация будет просить совета у мудрейших из своих сынов. Но напротив, великие личности никогда не встречаются столь редко, сколь в минуты величайшей в них необходимости, а ничтожные мира сего никогда так не держатся за свое положение; равно опасны и посредственности, и необоснованные амбиции, и ребяческая незрелость, и нескромная некомпетентность. Когда Франция билась в революционной агонии, ею пыталась управлять шайка провинциальных сутяг, где Марат, Робеспьер и Кутон неправомерно занимали места Мирабо, Вернио и Корно. После казни короля Англией правило «охвостье» Долгого Парламента. Кромвель легко уничтожал один властный институт, а Наполеон – другой.

Подлог, фальшь, жульничество и обман в государственных делах – это предвестники упадка государства, его паралича и гибели. Попирать права слабых и пресмыкаться перед сильными – вот главная линия политики государств, управляемых посредственностями. Дешевые трюки канатных плясунов, приведшие их в свое время к власти, вновь разыгрываются в сенатах. Исполнительная власть становится институтом, торгующим протекциями, в основном, с наименее достойными; чиновников вместо денег подкупают должностями, еще активнее разрушая Содружество. Божественное покидает человеческую природу, и его место занимают алчность, эгоизм, и расчетливость. Очень верная, хоть и печальная, аллегория этого процесса предлагается нам в образе друзей Улисса, превращающихся под влиянием чар сирен в свиней.

u

«Не можете, – говорил Великий Учитель, – служить Богу и маммоне».3 Когда жажда благосостояния становится всеобщей, к нему начинают стремиться как честными, так и нечестными путями: с помощью подлога и мошенничества, грубого попирания правил торговли и бесчестной, алчной спекуляции, оголтелой азартной игры на бирже, которые вскоре деморализуют все сообщество в целом. Население начинает извлекать выгоду из невзгод своих ближних и горестей своей страны. Вздуваются громадные мыльные пузыри, которые, лопаясь, ввергают в лапы нищеты множество людей; это плоды трудов пронырливой Подлости и ее помощников и орудий, из коих первое – глупая доверчивость. Обвальные банкротства, потрясающие страну хуже извержений вулканов; еще более страшные ложные банкротства, поглощающие сбережения бедных; нерегулируемые взлеты и падения национальной валюты; крахи банков; обесценивание государственных ценных бумаг – все они питаются плодами былой самоотверженности народа и отравляют своим смертоносным ядом всех и вся, начиная от первых радостей детства и заканчивая заслуженным покоем старости, беспрестанно пополняя сумасшедшие дома и кладбища. А жулик и спекулянт процветают и благоденствуют. Если страна их, не щадя крови лучших своих граждан, борется за существование, они «помогают» ей, добиваясь понижения стоимости ее ценных бумаг, чтобы добиться потом максимальных прибылей при минимальных вложениях. Если их ближний попал в беду, они за бесценок скупят его собственность. Если их назначают надзирать за каким-то делом, они быстро доводят его до банкротства и п ускают слу жащих и их семьи по миру. Если терпит крах их банк, то всегда выясняется, что они заблаговременно позаботились о себе. Общество боготворит своих биржевых королей, как древние индусы или египтяне – своих бесполезных идолов, и зачастую наиболее преданно – именно тогда, когда в отношении реального капитала они беднее последнего бродяги. Ничего удивительного нет в том, что люди верят в существование иного мира, в котором наступит наконец возмездие за эти несправедливости, особенно когда все видят, как друзья обездоленных семей молят разбогатевших прохвостов о пожертвовании, которое поможет жертвам этих самых прохвостов хотя бы просто не умереть от голода, пока они ищут возможность самим заработать себе на хлеб.

u

Государства обычно жадны до денег и территорий. Последняя страсть ведет к нарушению договоров, захвату земель более слабых соседей и хищнической борьбе с ними, если они пытаются отстоять свои права. Республики в этом отношении так же агрессивны и беспринципны, как деспотические режимы; они так же отказываются извлекать из истории тот урок, что бесконтрольная экспансия, проводимая с помощью насилия и подлога, непременно приводит к распаду и подчинению неприятелю. Когда республика начинает нападать на своих соседей, огненные словеса приговора уже сверкают на ее стенах. Что бы незаконное или безнравственное ни предприняло государство, приговор Господа ему уже оглашен; если государство раздирает гражданская война, бросим взгляд назад: не виной ли тому несправедливости прошлого; и если так, то остается только простереться в пыли и покорно ждать исхода.

Когда народ охватывает дух жажды материальных благ, выходящей за честные и справедливые пределы, установленные должным уважением к разумной и умеренной степени общего и индивидуального достатка, этот народ попадает в лапы демона алчности, повелителя страсти, столь же недостойной и деморализующей, сколь и личная алчность какого-либо человека; и в силу того, что эта страсть еще более низменна и еще менее разборчива в средствах, чем другие амбиции, она еще более отвратительна и в конечном итоге приводит зараженный ею народ к общепризнанному положению врага рода человеческого. Захват львиной доли коммерческой прибыли всегда вел к крушению государства, ибо всегда за ней следовала череда несправедливостей, делающая государство отвратительным в глазах, в первую очередь, его собственных граждан; за ней следуют государственный эгоизм и лицемерная политика, которые лишают государство, заботящееся лишь о себе самом, всех существующих и возможных в будущем друзей.

В Индии, например, алчность стала матерью больших пороков и бед и стоила больше человеческих жизней, чем достойные уважения амбиции римских консулов, направленные на расширение границ Империи. Народ, пытающийся наложить руку на общемировую коммерцию, не может не стать эгоистичным, расчетливым, не может не погибнуть для всех достойных импульсов и порывов, которые должны получать отклик государства. Он скорее стерпит оскорбления, нанесенные его чести, чем, начав войну, поставит под угрозу свои экономические интересы; в то же время для того, чтобы подкрепить эти интересы, она развяжет несправедливую войну под надуманным и лживым предлогом, а ее свободный народ с радостью сольется в едином порыве со своими деспотами, чтобы сокрушить экономического соперника, который посмел отвергнуть притязания чужих правителей и избрал собственных.

Следовательно, холодный расчет и бесстыдный эгоизм целых алчных народов всегда в конце концов замещают сентиментальные и возвышенные импульсы чести и великодушия, за счет которых эти народы достигли своего величия, которые сделали Елизавету и Кромвеля защитниками протестантского исповедания за всеми четырьмя морями Англии от венценосной тирании и преосвященного преследования; а ведь, правь они и дальше, эти люди вполне могли бы, по логике истории, вступить в порочные содружества с разного рода властителями, самодержцами, бурбонами для того, чтобы вновь превратить свое правление в обычную тиранию Бессилия и вернуть инквизиции ее орудия пыток. Душа обуянного алчностью народа умирает, как умирает и душа всякого человека, сделавшего золото своим идолом.

Иногда деспот все же руководствуется в своих поступках принципами чести и поддерживает слабых в борьбе с сильными, правых – в борьбе с неправыми. Но алчность по сути своей эгоистична, скупа, бесстыдна, длиннорука, изворотлива, холодна, подла, самовлюбленна и расчетлива: ею управляют лишь соображения личной выгоды. Бессердечна я и безжалостная, она неспособна на сочувствие, милосердие, проявления чести, ибо все эт о может лишь задержать ее на пути к выгоде; она сметает на своем пути все, что кажется ей препятствием, и под ее острым килем стонут и разлетаются брызгами беззащитные волны.

Справе д лива я война ра ди высокой и деи с л у жит чес ти нации. Война ради коммерческой выгоды, развязанная под незначительным предлогом, отвратительна и ярче, чем все остальное, может показать, в какие глубины порока может опуститься целый народ. Алчность ценит человеческую жизнь не выше муравьиной. Торговля людьми для обуянных этой страстью так же приемлема и, более того, естественна, как торговля слоновой костью или пряностями, если она приносит прибыль. Со временем, правда, эта государственная алчность может «пойти на компромисс» с Господом, заставив тех, кому она предавала украденных у Свободы людей, отпустить их на волю, но только лишь затем, чтобы потом тысячами убивать вольноотпущенников, если те выказывают недостаточную благодарность за этот «акт доброй воли».

Справедливость ни в коей мере не состоит в применении к кому-либо поощрения или наказания в той степени, в какой он заслужил его своим подвигом или тем, что мы обычно считаем преступлением и что на деле чаще всего является лишь ошибкой. Справедливость любящего отца неотделима от прощения заблуждений, ошибок и проступков любимого ребенка. Бесконечная справедливость Господа ни в коем случае не состоит в установлении раз и навсегда определенных мер наказания за людские грехи и проступки. Мы тоже можем сформулировать для себя свои собственные ничтожные и узкие понятия о том, что верно и справедливо, и затем настаивать на том, чтобы Бог принял их как Свой закон; мы можем измерить что-то своей несовершенной линейкой, а затем назвать это Господней Справедливостью. Мы постоянно стараемся обелить нашу порицания достойную пристрастность и жажду мести, ошибочно полагая их проявлениями справедливости.