Том Годвин - Научно-фантастические рассказы американских писателей

• Название: Научно-фантастические рассказы американских писателей
• Автор: Том Годвин
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1960

Содержание:

Предисловие

Том Годвин. Неумолимое уравнение. (перевод А.Стависской)

Роберт Хайнлайн. Долгая вахта. (перевод М.Ермашевой)

Роберт Хайнлайн. Логика империи. (перевод М.Ермашевой)

Теодор Томас. Двое с Луны. (перевод М.Ермашевой)

Алан Иннес. Путешествие будет долгим. (перевод Н.Рахмановой)

Мюррей Лейнстер. Отряд исследователей. (перевод А.Стависской)

Генри Бим Пайпер. Универсальный язык. (перевод А.Стависской)

Джозеф Шеллит. Чудо-ребенок. (перевод Л.Старокадомского)

Рэй Бредбери. Детская площадка. (перевод Т.Шинкарь)

Рэй Бредбери. И камни заговорили… (перевод Т.Шинкарь)

Предисловие: Александра Казанцева

Редактор: А.Асаркан

Художник: В.Медведев

---

Ошеломленный, он выдержал первый шквал звуков. Когда же его глаза и уши были уже не способны воспринять что-либо, к ним на помощь пришло обоняние. Он ощутил едкий запах ртутной мази, липкого пластыря, камфары и свинцовых примочек. Запах был настолько сильный, что он почувствовал горьковатый привкус на языке. Сквозь железные прутья решетки, тускло поблескивавшие в сумерках уходящего дня, потянуло запахом йодистой настойки. Дети, как одержимые, метались по лужайке, налетали друг на друга, набивая синяки и шишки, оступались, падали — и все это с какой-то непонятной, необъяснимой жестокостью.

Свет на площадке был какой-то странный, слепяще-резкий — или, может быть, мистеру Андерхилу так показалось? — а фигурки детей отбрасывали сразу четыре тени: одну темную, почти черную, и три слабые серые полутени. Поэтому почти невозможно было сказать, в каком направлении мчатся эти маленькие стремительные фигурки, чтобы в конце концов на всем бегу врезаться во что-нибудь. Да, этот косо падающий, слепящий глаза свет, резко обозначая контуры предметов, странно отдалял их, и от этого площадка казалась нереальной, почти недосягаемой. Может быть, виной всему была чугунная ограда, напоминающая решетку зоопарка, за которой всякое может случиться.

“Обитель боли и страданий, — подумал мистер Андерхил. — Почему дети стремятся превратить свою жизнь в ад? А это вечное стремление истязать друг друга?” Вздох облегчения вырвался из его груди. Слава богу, его детство давно и безвозвратно ушло. Нет больше щипков и колотушек, бессмысленных страстей, обманутых надежд!

Внезапно налетевший ветер вырвал из-под руки газету. Мистер Андерхил бросился за ней. Схватив ее, он поспешно отступил назад, ибо за то короткое мгновение, что он находился по ту сторону ограды, он вдруг почувствовал, как тяжело повисло на нем пальто, как велика стала шляпа, как ремень, поддерживающий брюки, сделался слишком просторен, а ботинки сваливаются с ног. Ему показалось, что он маленький мальчик, нарядившийся в платье своего отца и вздумавший поиграть в почтенного бизнесмена. За его спиной грозно возвышались ворота парка, серое низкое небо давило свинцовой тяжестью, в лицо дул ветер, напоминавший дыхание зверя, отдававший запахом йода. Вдруг мистер Андерхил споткнулся и чуть не упал.

Выскочив за ограду, он остановился и облегченно вздохнул, словно человек, вырвавшийся из леденящих объятий океана и еще не вполне пришедший в себя от смертельного испуга.

— Хэлло, Чарли!

Мистер Андерхил круто обернулся. На самой верхушке металлической спусковой горки сидел мальчик лет девяти и приветственно махал рукой,

— Хэлло, Чарли!

Мистер Чарльз Андерхил машинально махнул ему в ответ. “Однако я совсем не знаю его, — тут же подумал он. — Почему он зовет меня Чарли?”

В серых сумерках незнакомый малыш продолжал улыбаться ему, пока вдруг вопящая орава детей не столкнула его вниз и с визгом и гиканьем не увлекла с собой. Ошеломленный Андерхил стоял и смотрел. Площадка казалась огромной фабрикой боли и страданий. Простояв у ограды даже целых полчаса, вы не нашли бы здесь ни одного детского лица, которое не было бы искажено гримасой вопля, не побагровело бы от злобы, не побелело бы от страха. Да, это было именно так. Кто сказал, что детство — самая счастливая пора в жизни человека? Нет, это — самая страшная, самая жестокая пора варварства, когда даже полиция бессильна защитить вас, а ваши родители слишком заняты собой и своим недосягаемым и непонятным для вас миром. Будь это в его власти — мистер Андерхил коснулся рукой холодных прутьев решетки, — он повесил бы здесь только одну надпись: “Юные торквемады”.[3]

Но кто же тот мальчик, окликнувший его? Отдаленно он кого-то напоминал, какого-то старого друга или знакомого. Должно быть, он сын преуспевающего бизнесмена, благополучно нажившего на склоне лет язву желудка.

“Так, значит, вот где будет играть мой Джимми”, — подумал мистер Андерхил.

* * *

В передней, повесив шляпу и, как обычно, рассеянно взглянув в мутное зеркало на свое вытянутое и расплывчатое отражение, мистер Андерхил вдруг почувствовал озноб и усталость, и, когда навстречу ему вышла сестра, а за ней, мягко ступая ножками, бесшумно, словно мышонок, выбежал Джимми, мистер Андерхил был менее приветлив с ними, чем обычно. Сынишка как всегда забрался к нему на плечи и начал свою любимую игру в “короля гор”. А мистер Андерхил, сосредоточенно глядя на кончик сигары, которую никак не мог раскурить, откашлялся и сказал:

— Я думал о детской площадке, Кэрол.

— Завтра я отведу туда Джима.

— Отведешь Джима? На площадку? Ты действительно решила?

Все возмутилось в нем при этой мысли. Воспоминания о площадке — даже все ее запахи — были слишком свежи в его памяти! Царапины, ссадины, разбитые носы… Там, как в кабинете зубного врача, самый воздух напоен болью и страхом. А этот ужасный топот множества бегущих ног, а копошащиеся в пыли дети — и ведь он всего лишь какую-то секунду пробыл там, погнавшись за унесенной ветром газетой! Как испугало, потрясло его все это!

— Ты против того, чтобы я отвела его туда?

— Да ты-то видела эту площадку? — И мистер Андерхил вдруг в замешательстве умолк. — Черт возьми, Кэрол, я хотел сказать, видела ли ты детей, что играют на ней? Да ведь это же банда живодеров!

— Это все — дети из приличных семей.

— Ио они толкаются и дерутся, как настоящие гестаповцы! — промолвил Андерхил. — Это все равно что отвести Джима на мельницу и сунуть головой в жернова. При одной только мысли, что Джим должен играть на этой живодерне, у меня кровь стынет в жилах!

— Ты прекрасно знаешь, что это — самая приличная детская площадка поблизости.

— Мне безразлично, какая она. Я знаю, что никаких других игрушек, кроме палок, биток и духовых ружей, я там не видел. К концу первого же дня от Джима останутся рожки да ножки. Он будет изжарен живьем, как новогодний поросенок!

— Ты преувеличиваешь.

— Нисколько, я говорю совершенно серьезно.

— Но не можешь же ты лишить Джимми его детства. Он должен пройти через это. Ну и что же, если его немножко поколотят и он сам поколотит других. Ведь это же мальчишки! Они все таковы.

— Мне не нравятся такие мальчишки.

— Но ведь это — самая счастливая пора их детства!

— Чепуха. Когда-то я с тоской и сожалением вспоминал о детстве. Но теперь я вижу, что был сентиментальным дураком. Этот сумасшедший визг и беготня, напоминающие кошмарный сон, и возвращение домой, когда ты весь с головы до ног пропитан страхом. Если бы мне только удалось уберечь Джима от этого!

— Неразумно и, слава богу, невозможно.

— Говорю тебе, что я и близко не подпущу его туда. Пусть лучше растет отшельником.

— Чарли!..

— Да, да! Посмотрела бы ты на этих маленьких зверей! Джим — мой сын, не так ли? Он мой сын, а не твой, запомни! — Мистер Андерхил чувствовал, как хрупкие слабенькие ножки сына обхватывают его шею, а нежные пальчики копошатся в его волосах. — Я не отдам его на эту живодерню.

— В таком случае ему придется пройти через это в школе. Лучше пусть привыкает сейчас, пока ему всего три года.

— Я уже думал об этом, — мистер Андерхил крепко сжал ножки сына, свисающие с его плеч, как две толстенькие теплые колбаски. — Я, возможно, даже пойду на то, чтобы взять для Джима частного репетитора…

— Чарльз!..

Они обедали молча. После обеда сестра ушла в кухню мыть посуду, а мистер Андерхил, взяв сына, пошел погулять.

Путь их лежал мимо детской площадки, освещенной теперь мутным светом вечерних фонарей. Был прохладный сентябрьский вечер, один из тех, когда в воздухе уже чувствуется сухой пряный запах осени. Еще неделя — и дети будут собраны в школы, словно сухая листва с полей, чтобы запылать там новым, ярким пламенем, и всю их шумную энергию постараются тогда направить на более разумные цели. Однако и после школы они будут приходить сюда, чтобы снова, как одержимые, носиться по площадке, словно метательные снаряды, пущенные невидимой рукой, будут натыкаться друг на друга и взрываться, и каждое такое миниатюрное сражение будет оставлять после себя след боли и страданий.

— Хочу туда, — вдруг промолвил маленький Джимми, уткнувшись лицом в ограду парка, глядя, как не успевшие еще разойтись по домам дети в бешеном беге сталкиваются друг с другом и разлетаются прочь.

— Нет, Джим, нет, ты не хочешь туда!

— Хочу играть, — упрямо повторил Джим, и глазенки его засверкали, когда он увидел, как большой мальчик ударил мальчика поменьше, а тот в свою очередь дал пинка совсем крошечному малышу.

— Папа, хочу играть!..

— Идем, Джим. Ты никогда не будешь там, пока в моих силах помешать этому! — И мистер Андерхил еще крепче сжал ручонку сына.

— Хочу играть! — уже захныкал Джимми. Глаза его наполнились слезами и стали похожи на мокрые мутные пятна, а лицо покраснело и искривилось гримасой плача.