Джеффри Хадсон - Экстренный случай

• Название: Экстренный случай
• Автор: Джеффри Хадсон
• Жанр: Триллер

---

— Сомнительно, — ответил Уэстон. — Весьма сомнительно.

Вошел служитель и, обратившись к Уэстону, спросил:

— Можно зашивать?

— Да, — ответил Уэстон. — Пожалуйста!

Я повернулся к Уэстону.

— А мозг?

— На это нет разрешения, — ответил он.

Следственные власти, требуя вскрытия, редко настаивают на исследовании мозга, кроме тех случаев, когда имеется подозрение на психическое заболевание.

— Но казалось бы, что такая семья, как Рендалы, — с медицинским уклоном…

— Видишь ли, Дж. Д. был целиком за. Тут дело в миссис Рендал. Она категорически запротестовала.

Он вернулся к изъятым органам. А я ушел: я видел то, что хотел видеть, и с удивлением убедился, что на основании состояния жизненно важных органов нельзя утверждать, что Карен Рендал была беременна.

6

Мне не так-то просто страховать свою жизнь. Как, впрочем, и большинству патологоанатомов. Страховые компании содрогаются при виде нас: мы отпугиваем их тем, что постоянно соприкасаемся с туберкулезом, злокачественными опухолями и разными смертельными инфекционными болезнями. Нет, на нас много не заработаешь! Насколько мне известно, лишь один человек встречается с еще большими трудностями при страховании своей жизни — это некий биохимик по имени Джим Мэрфи. В молодости Мэрфи был полузащитником в команде Йельского университета и входил в сборную восточных штатов. Это само по себе немалое достижение, но оно тем более потрясает, если вы знаете Мэрфи и видели его глаза. Мэрфи почти слепой. Он носит очки с толстенными линзами и ходит, понурив голову, словно под тяжестью своих очков. Он и вообще-то видит плохо, но стоит ему разволноваться, и он начинает натыкаться на предметы. На первый взгляд трудно поверить, что Мэрфи когда-то был талантливым полузащитником. Чтобы понять секрет его успеха, надо видеть его в движении. Мэрфи настолько быстр, что у него даже речь похожа на стенографическую запись, словно ему некогда вставлять предлоги и местоимения. Он доводит до исступления своих секретарш и лаборанток не только манерой говорить, но и открытыми окнами. Мэрфи требует, чтобы окна были распахнуты настежь, даже зимой.

Когда я вошел в его лабораторию, расположенную в одном из крыльев родильного дома, она оказалась заваленной яблоками. Яблоки лежали на холодильниках, на столах для реактивов, на письменных столах, заменяя собой пресс-папье, обе его лаборантки, одетые под халатами в толстенные свитеры, дружно ели яблоки.

— Всё жена! — сказал Мэрфи, пожимая мне руку. — Специализируется! Хочешь? Сегодня угощаю двумя сортами. Вкусно! Правду говорю.

— Некогда, — сказал я. — Мэрф, мне нужна твоя помощь.

— Язва, наверное, — сказал Мэрфи, выбирая себе новое яблоко. — Парень ты нервный. Вечно куда-то спешишь.

— Дело в том, что это как раз по твоей части.

Он широко улыбнулся, и в глазах внезапно вспыхнул интерес:

— Стероиды? Голову даю на отсечение, что впервые в истории патологоанатом заинтересовался стероидами. — Он уселся и вскинул на стол ноги. — Весь внимание! Давай!

Работа Мэрфи связана с образованием стероидов у беременных женщин и эмбрионов. Его местонахождение в родильном доме вызвано практической — пусть не очень благовидной — необходимостью: ему нужно быть вблизи источника снабжения: будущих матерей и мертворожденных младенцев.

— Мог бы ты сделать анализ на наличие гормонов беременности при вскрытии? — спросил я.

Он почесал голову быстрым нервным движением.

— Черт! Должно быть! Но кому это может понадобиться?

— Мне.

— Я хотел сказать, неужели при вскрытии нельзя было определить: беременна или нет?

— Как ни странно, в данном случае есть неясности.

— Ну что ж! Не совсем обычный анализ, но, думаю, сделать можно. Сколько месяцев?

— Предположительно четыре.

— Четыре месяца? И ты не мог определить по матке?

— Мэрф…

— Да, на четвертом месяце, конечно, можно, — сказал он. — Юридической силы такой анализ иметь не будет, и вообще… Но сделать можно. Что у тебя? — Я не понял. — Ну, кровь, моча? Что?

— А? Кровь. — Я сунул руку в карман и достал оттуда пробирку с кровью, которую собрал во время вскрытия. — Когда ты дашь мне знать?

— Через два дня. Анализ занимает сорок восемь часов. Кровь взята при вскрытии?

— Да. Я боялся, что гормоны могут изменить свои свойства или еще что-нибудь…

— Какая у нас плохая память, — вздохнул Мэрф. — Изменить свои свойства могут только белки, а стероиды ведь не белки, так, кажется? Никаких сложностей. Понимаешь, при беременности содержание прогестерона возрастает в десять раз, содержание эстриола — в тысячу раз. Уж такое-то увеличение мы можем измерить. Запросто. — Он посмотрел на своих лаборанток: — Даже в этой лаборатории.

Одна из лаборанток не осталась в долгу:

— Я никогда не делала ошибок, пока не отморозила пальцы.

— Чья это? — спросил Мэрфи.

— Что?

Он нетерпеливо помахал передо мной пробиркой.

— Чья кровь?

— А-а, да так, одной пациентки, — пожал я плечами.

— Четырехмесячная беременность, и ты не уверен? Джон, мой мальчик, ты не откровенен со своим старым другом.

— Пожалуй, будет лучше, — ответил я, — если я скажу тебе потом.

— Ладно, ладно! Не в моих привычках совать нос в чужие дела. Как хочешь. Но потом-то ты мне скажешь?

— Обещаю.

— В обещании патологоанатома, — сказал он, вставая, — есть что-то от вечности.

7

В последний раз, когда кто-то удосужился их пересчитать, на земле числилось двадцать пять тысяч поименованных человеческих болезней, из которых излечению поддаются приблизительно пять тысяч. И тем не менее каждый молодой врач непременно мечтает найти еще какую-нибудь новую болезнь. Это быстрейший и вернейший способ сделать себе имя в медицине. Если уж на то пошло, куда спокойней открыть новую болезнь, чем найти средство против какой-нибудь старой: ваш метод лечения будет исследоваться, обсуждаться, оспариваться годами, тогда как новая болезнь будет охотно и быстро принята всеми.

Льюис Карр, еще будучи стажером, сорвал банк — он открыл новую болезнь. Болезнь оказалась довольно редкая — наследственная дисгаммаглобулинемия, воздействующая на бета-фракцию, которую он определил у четырех членов одной семьи. Но не это важно. Важно то, что Льюис открыл эту болезнь, исследовал ее и опубликовал результаты в «Медицинском журнале Новой Англии». Шесть лет спустя он стал профессором в Мемориальной больнице. Собственно, ни у кого никогда не возникало сомнений, что он им станет — нужно было только подождать, пока кто-нибудь из штата уйдет в отставку и освободит место.

По своему положению Карр имел в Мемориалке неплохой кабинет. Можно сказать, идеальный для новоиспеченного профессора: во-первых, он был очень тесен и вдобавок завален журналами, брошюрами и научными докладами, которые грудами лежали буквально всюду. Во-вторых, он был грязен и ободран и притулился где-то в темном уголке, неподалеку от лаборатории, где велись урологические исследования. В качестве последнего штриха посреди всей этой грязи и запустения восседала красавица секретарша, казавшаяся весьма соблазнительной, деловитой и совершенно неприступной: бесцельная красота в противовес целенаправленному безобразию кабинета.

— Доктор Карр делает обход, — сказала она без улыбки. — Он просил вас подождать его в кабинете.

Я вошел и уселся, предварительно убрав с кресла груду старых номеров «Американского журнала экспериментальной биологии». Через несколько минут появился Карр. На нем был белый халат нараспашку (профессора никогда не застегивают халаты), на шее болтался фонендоскоп. Воротничок рубашки был потрепан (профессора зарабатывают не так уж много), но черные ботинки сверкали (профессора знают, что бросается в глаза). Как всегда, он был спокоен, сдержан, дипломатичен.

Злые языки утверждали, что Карр не просто дипломатичен, а что он бессовестно подлизывается к начальству. Но и то сказать, многие имели против него зуб из-за его быстрых успехов. Лицо у Карра было круглое и ребяческое, щеки гладкие и румяные. Он улыбался обаятельной мальчишеской улыбкой, имевшей у пациенток неизменный успех. Сейчас он дарил такой улыбкой меня.

— Здорово, Джон, — Карр закрыл дверь в приемную и сел за стол. — Ты интересуешься Карен Рендал, — сказал он таким тоном, словно только что пришел к какому-то важному выводу. — Интересуешься по личным соображениям?

— Да!

— И все. что я тебе скажу, останется между нами?

— Да!

— Ладно. — сказал он, — я скажу тебе. Я не присутствовал при этом, но осведомлен полностью.

В этом можно было не сомневаться. Льюис Карр знал больничные сплетни не хуже любой сиделки. Он вбирал сведения о том, что делается вокруг, инстинктивно, подобно тому, как другие вдыхают воздух.