Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

• Название: Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
• Автор: Густаво Беккер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0227-9

Рыцари, встречающиеся один на один с жуткими кровожадными призраками из-за прихотей прекрасных дам; красавицы, заставляющие своих кавалеров совершать неслыханные преступления; бароны, чьи деяния вызывают ужас и отвращение у простолюдинов; мачехи, готовые пойти на сговор с убийцами с целью избавиться от ненавистных им падчериц; грешники, которых лишь личная встреча с Богом способна наставить на путь праведный и отвратить от дьявольских соблазнов… — какие только образы не порождает богатая народная фантазия. Слушай да записывай! Были и небылицы, жуткие сказки, мистические легенды, таинственные предания составили основу многих художественных произведений таких выдающихся испанских литераторов XIX — начала XX века, как Густаво Адольфо Беккер, Рамон дель Валье-Инклан, Эмилия Пардо Басан и Антонио Мачадо.

Многие тексты были переведены специально для данного издания и публикуются впервые.

---

И никто из входящих в число постоянных воздыхателей доньи Инес де Тордесильяс — ибо так звали эту знаменитую красавицу, — несмотря на ее высокомерие и надменный нрав, никогда до конца не отчаивался: одному придавала бодрости улыбка, которую он, кажется, уловил на милых устах; другому — нежный взгляд, вроде бы обращенный к нему; третьему — мимолетная похвала, едва проявленная благосклонность, туманное обещание… каждый втайне рассчитывал, что рано или поздно его предпочтут всем прочим. Но двое в толпе поклонников особенно выделялись упорным, самоотверженным служением — их, по всей видимости, и можно было счесть если не избранниками прекрасной, то, во всяком случае, наиболее близкими к тому, чтобы завоевать ее сердце. Этих двоих рыцарей, равных по рождению, отваге и благородству, принесших присягу одному королю и домогавшихся одной и той же дамы, звали Алонсо де Каррильо и Лопе де Сандоваль.

Оба они родились в Толедо, вместе получили боевое крещение и в один и тот же день, встретив взгляд доньи Инес, воспылали к ней тайной страстью, которая зрела какое-то время в тишине и уединении, а потом обнаружила себя и в речах, и в поступках.

Во время турниров на Сокодовере, на цветочных играх[37] при дворе, везде, где представлялся случай померяться удалью либо остротой ума, эти рыцари не упускали его, желая отличиться в глазах своей дамы. Вот и нынче вечером, обуреваемые, очевидно, тем же стремлением, сменив боевой меч на пышные перья и кольчугу на парчу и шелк, стоя рядом с креслом, на спинку которого ненадолго откинулась красавица, утомленная прогулкой по залам, молодые люди наперебой обращались к ней с изящными, искусно составленными речами любви или обменивались полными тайного смысла язвительными фразами.

Меньшие светила этого блестящего созвездия, золотым полукругом обступив двух кавалеров, встречали смехом каждую колкую шпильку или тонкий намек, а красавица, ради которой и был затеян сей словесный турнир, едва заметной улыбкой поощряла изысканные либо полные скрытой насмешки речи, которые то слетали с уст ее обожателей волнами фимиама, ласкавшего ее тщеславие, то устремлялись безжалостными стрелами к самому уязвимому месту соперника — его самолюбию.

Куртуазное состязание в острословии и галантности становилось с каждым разом все грубее; фразы, еще облеченные в изящную форму, делались все более краткими и сухими; и хотя при их произнесении губы растягивались в некое подобие улыбки, в глазах уже явно сверкали молнии, выказывая гнев, кипевший в груди.

Страсти накалились, и положение делалось опасным. Дама поняла это и, поднявшись с кресла, собралась было вернуться в залы, как вдруг непредвиденный случай окончательно сломал преграду почтительной сдержанности, за пределы которой влюбленные до сих пор не выходили. Нарочито либо же по рассеянности донья Инес держала на коленях одну из своих раздушенных перчаток и во время беседы забавы ради отрывала одну за другой золотые пуговки. Когда она встала, перчатка скользнула между широких складок шелковой юбки и упала на ковер. Увидев это, все кавалеры из ее блестящей свиты поспешили к тому месту, оспаривая друг у друга высокую честь — удостоиться мимолетной похвалы в награду за оказанную любезность.

То, как поспешно они склонились над упавшей перчаткой, вызвало на устах у горделивой доньи Инес улыбку удовлетворенного тщеславия. Небрежно кивнув кавалерам, выказавшим столько пыла, едва глядя на них, с надменным и презрительным видом красавица протянула руку в том направлении, где стояли Лопе и Алонсо: именно они, эти два соперника, первыми подоспели к месту, куда упала перчатка. В самом деле, оба они одновременно заметили, как изящная вещица опустилась к ногам доньи Инес; оба нагнулись с одинаковым проворством, а когда выпрямились, оказалось, что оба крепко вцепились в злополучную перчатку с разных концов. Видя, что соперники словно бы вросли в пол и молча сверлят друг друга взглядами, полные решимости не уступать добычу, дама невольно испустила слабый крик, который потонул в ропоте изумленных зрителей. Все ожидали, что вот-вот произойдет бурная сцена, — а здесь, в замке, в присутствии короля, это было бы проявлением крайней непочтительности.

Но, несмотря ни на что, Лопе и Алонсо не трогались с места, с ног до головы меря друг друга взглядами; и о буре, бушевавшей в их душах, можно было догадаться лишь по легкой лихорадочной дрожи, внезапно объявшей их.

Ропот и восклицания становились все громче, вокруг участников драмы уже скопилась изрядная толпа; донья Инес, не то окончательно потеряв голову, не то желая продлить миг своего торжества, металась из стороны в сторону, словно желая укрыться от любопытных взглядов зевак, число которых все увеличивалось. Катастрофа казалась неминуемой: молодые люди уже глухо, вполголоса сказали друг другу какие-то слова; судорожно вцепившись в перчатку, каждый нащупывал свободной рукой золотую рукоять кинжала — но тут толпа зрителей почтительно расступилась, и появился король.

Чело его оставалось безмятежным, не было заметно ни возмущения в лице, ни гнева в жестах.

С первого взгляда он понял, что происходит. С непревзойденной галантностью самого совершенного рыцаря он отобрал перчатку у кавалеров, чьи руки, словно движимые пружиной, мгновенно разжались от соприкосновения с королевской десницей, и, повернувшись к донье Инес де Тордесильяс, которая опиралась на руку дуэньи и, казалось, была близка к обмороку, проговорил твердо, хотя и без излишней строгости:

— Держите, сеньора, вашу перчатку да постарайтесь впредь не ронять ее там, где она к вам вернется, запачканная кровью.

Едва король произнес эти слова, как донья Инес — то ли от пережитых треволнений, то ли оттого, чтобы с честью выйти из затруднительного положения, нам об этом судить трудно, — упала без чувств на руки тех, кто ее окружал.

Алонсо и Лопе, один — комкая в руках бархатный берет с пером, волочившимся по полу, другой — до крови кусая губы, обменялись цепким, пронзительным взглядом.

Такой взгляд в подобный момент равнялся пощечине; перчатке, брошенной в лицо; вызову на смертельный бой.

II

К полуночи королевская чета удалилась в свои покои. Торжество завершилось и ротозеи из горожан, которые большими и малыми группами скапливались у дворца, с нетерпением дожидаясь этой минуты, поспешили занять места на склонах, ведущих к замку, на Мирадорес и на Сокодовере.

Час или два на улицах, прилегающих к названным местам, царило неописуемое оживление. Видно было, как разъезжают туда-сюда оруженосцы на скакунах в богатой сбруе; гордо выступают герольды в роскошных плащах, расшитых гербами и девизами; музыканты в ярких нарядах бьют в литавры; выступают воины, облаченные в сверкающие латы; суетятся пажи в бархатных накидках и беретах с пышными перьями; слуги, освещая факелами путь, шествуют перед паланкинами, занавешенными богатой тканью; в багровом сиянии факелов можно было различить, как, разинув в изумлении рты и широко распахнув глаза, дивился городской люд на цвет кастильской знати, окруженной в этот вечер сказочным великолепием и блеском.

Затем шум и суета понемногу прекратились; цветные витражи в высоких стрельчатых окнах дворца померкли; между плотных рядов зевак проскакали последние всадники; зрители, в свою очередь, тоже стали расходиться в разные стороны, исчезая между теней, которыми полнился запутанный лабиринт темных, узких и кривых улочек, и ничто уже не нарушало глубокую тишину ночи, лишь часовые перекликались вдали, брел по проулку какой-нибудь припозднившийся прохожий да со стуком щеколд запирались последние двери, когда наверху широкой каменной лестницы, которая вела к дворцу, появился кавалер. Озираясь по сторонам, словно отыскивая кого-то, кто должен был бы его ждать, он не спеша спустился по склону замкового холма, а оттуда направился на Сокодовер.

Придя на площадь, он остановился на мгновение и снова огляделся вокруг. Ночь выдалась темная ни единой звезды на небе, ни единого огонька на площади; и все же вдали, в том самом направлении, откуда доносился еле слышный звук приближающихся шагов, кавалер вроде бы различил очертания человека, несомненно того самого, кого он ждал с таким нетерпением.

Кавалер, только что оставивший замок и пришедший на Сокодовер, был Алонсо Каррильо; принадлежа к почетной свите короля, он поневоле пробыл в его покоях до этого часа; навстречу ему из густого мрака, скопившегося под арками, что окружали площадь, вышел Лопе де Сандоваль. Встретившись, кавалеры вполголоса обменялись несколькими фразами.

— Я так и думал, что ты дождешься меня, — проговорил один.

— Я надеялся, что ты так подумаешь, — отозвался другой.

— Куда пойдем?

— Куда угодно, лишь бы там было четыре пяди ровной почвы, где развернуться, да хоть крохотный лучик света.