Иван Панкеев - Копья летящего тень

• Название: Копья летящего тень
• Автор: Иван Панкеев
• Издательство: Терра - книжный клуб
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02015-Х

В книгу вошли произведения двух отечественных авторов, работающих в разных стилях, но в одном направлении и доказывающих, что славянское воображение способно не только осознать традиции английской «готики», но создать собственный «мягко»-готический роман в России.

---

Ничего не понимая, Воронцов включил телевизор. Сначала послышался его голос, потом появилось изображение. Да, это, безусловно, был он. Тот же костюм, тот же неправильный узел на галстуке… Но…

Но он ничего подобного не говорил! Вернее — мог бы сказать, и даже готовился. Но совершенно точно — не говорил. Да и книги эти — вот они лежат, еще недочитанные, с закладками…

— Чертовщина какая-то! — пробормотал он, вглядываясь в самого себя. — Откуда все это?

Набирая номер режиссерского телефона, он уже предвкушал ту иронию, которую готовился вложить в свой вопрос.

— Юрий Никитич? — удивился режиссер. — Что-нибудь случилось, ведь вы только что уехали?

— Откуда я уехал, батенька?

— Как откуда? От нас, из студии…

— Да я вообще у вас месяц не был, вы в своем уме? Что это сейчас на экране происходит, где вы это взяли? Что вы молчите?

Трубка действительно молчала. Наконец, после очередного воронцовского «алле!» послышался испуганно-недоуменно-раздраженный голос режиссера:

— Юрий Никитич, это вы?

— Да я же, конечно, я, кто же еще?! Как это все объяснить?

— Извините, я не понимаю, о чем вы. В эфире передача, которую мы с вами снимали на прошлой неделе. Полчаса назад мы с вами сняли очередную… — режиссер усилено подчеркивал слова «мы с вами».

— Мы с вами, — вернул ему Воронцов это «подчеркивание», — месяц не виделись. Уж точно — я с вами.

«Через неделю я расскажу о новом многотомном проекте, родившемся благодаря вашим письмам, — вещал с телеэкрана Воронцов. — Это будет поистине уникальный многотомник, о котором многие из вас мечтали. Но — всему свое время. До скорой встречи в эфире!»

На мгновение забыв о режиссере, Воронцов пристально смотрел на экран, словно пытаясь что-то разгадать. Да, вот оно! Никакого напряжения, ни единой заминки! Он никогда не говорил так легко, словно считывал текст с телесуфлера. До последней секунды он менял слова, фразы, целые блоки, мучительно пытаясь втиснуть в минимум времени максимум информации и своего отношения к книге. И вдруг — так плавно, так заученно и бесстрастно!

— Алло, Юрий Никитич! — дала знать о себе телефонная трубка голосом режиссера.

— Да-да, — снова прижал ее к уху Воронцов, — к-кажется, я п-понял, я потом вам п-позвоню.

Он еще ничего не понял, но ощутил какой-то подступ к осознанию. Это ощущение его еще никогда не обманывало. Словно сейчас распахнется какое-то окошко и пролившийся из него свет все выявит, поставит на свои места.

Ему почему-то небывало захотелось в Воронцовский парк. Наспех одевшись, даже не взяв документы, без которых обычно не выходил из дома, Юрий Никитич выскочил из подъезда и быстрым шагом направился к темнеющим вдали деревьям.

Вход, два старых дуба, аллея, пруды, купальня, спортивная площадка, развалины замка… Где-то здесь, здесь, рядом. Как в детстве — «холодно-теплее-теплее-тепло-горячо».

Никогда ранее не приходило ему в голову забредать в эти руины, стоять под перекошенной крышей, которая того и гляди обрушится. И вот — на тебе, повлекло. Зачем? Даже когда молодежная газета несколько лет назад объявила, что где-то в этих руинах специально для читателей зарыт клад, Воронцов пришел лишь с единственной целью — посмотреть, как съехавшиеся со всего города три десятка человек поднимают кирпичи, заглядывают в щели фундамента, лезут на крышу — ищут.

Кстати, клад действительно был и его действительно нашли, хотя это сопровождалось не всегда приятными приключениями — где жадность, там и неприятности.

«Но сейчас-то, сейчас что тебе тут надо? — задавал он себе один и тот же вопрос, продираясь сквозь высокие сорняки. — Кто тебя гнал сюда?»

Предощущение разгадки чего-то неведомого, таинственного, жгучего не покидало.

Уже пробравшись внутрь и видя, что никого здесь нет, он все еще напрягал зрение в надежде увидеть ответ — то самое нечто, которое и привело его сюда.

Вместо ответа — высокие обшарпанные стены, дыры в потолке и в крыше, жестяные банки под ногами…

«Но не может же быть, чтобы здесь вовсе ничего не было! Что-то вело меня, или я сошел с ума?» — он обвел взглядом заброшенное помещение.

Наверное, раньше здесь был зал. Свисали с потолка хрустальные люстры, стены были украшены живописными полотнами, позолота и лепнина ублажали взор, а до блеска натертый паркет был похож на застывший светлый воск.

Куда все подевалось, почему исчезло, зачем надо было разрушать размеренное течение жизни? Чтобы превратить дворцы в руины и потом, через века, снова восстанавливать их — уже ложные, музейные, якобы настоящие?

— И ты ведь раньше был другим, зачем же надо было изменять, разрушать себя? — раздался голос.

Воронцов на мгновение застыл, чувствуя, как по коже побежали мурашки, потом медленно повернул голову в ту сторону, откуда доносился голос.

Если бы не многолетнее прослушивание самого себя, Воронцов, конечно, не узнал бы, кто говорит. Но теперь он спутать не мог — это был его, воронцовский баритональный бас, его интонации.

И стоял в проеме двери тоже он.

— Знаю, что не испугаешься, — продолжал Воронцов-второй, — потому что уже почти все понял. Зачем тебе над этим было голову ломать? Таких как ты — сотни, тысячи, и нормально ведь живут, потому что не пытаются лезть туда, куда их не просят. Ну, есть образ и есть, были эмоции — и нет их, тебе-то какое дело? Отработал свое, и гуляй. Нет же, мы не такие, во всем нам «хочется дойти до самой сути…»

— Зачем ты меня позвал? — устало и как-то обреченно спросил Воронцов, понимая, кто в этом диалоге будет победителем.

— Если я скажу, что нас стало слишком много, ты не поверишь, да и возмутишься.

— Конечно, ты ведь без меня никто и ничто.

— Так уж и никто? — поиграл голосом Воронцов-второй. — А как же ты со мной разговариваешь? Тебе же сообщили, что преспокойно, без твоего участия, я могу и передачу вести, и лекции читать, и еще кое-что делать.

— Можешь, — согласился Воронцов, — пока есть я. Без меня тебя надолго не хватит.

— А с чего ты взял, что мне надо надолго? Я не тщеславен, да и потом, мне ни к чему ваши условности — еда, например, жилье, проезд в транспорте…

— Тогда зачем ты вообще?

— Как тебе сказать… Наверное, для наказания. Вот если гений — парадоксов друг, то получается, что парадоксы — тоже друзья гения? И поэтому все ваши гении так часто сходят с ума.

— Слава Богу, я не гений, — парировал Воронцов.

— Это неважно. Главное, что я — парадокс твоего сознания. Ты же не можешь смириться с тем, что нас — двое? Я даже подозреваю, что ты и вовсе не хочешь верить в мое существование.

— Ты прав, не хочу. Все это — временно, я просто очень устал и ты воспользовался этим, все вы воспользовались тем, что я временно не могу сопротивляться.

— Так не надо уставать до такой степени. Можно подумать, что без тебя все на свете остановится, замрет, прекратится! Вот не выходил ты из своей кельи, и что изменилось в мире? Ни-че-го. Разве я не доказал это тебе? Доказал. Значит, все твои дела — ерунда. Ты же не кормящая мать, чтобы без тебя ребенок от голода страдал. Впрочем, и на сей счет искусственное питание предусмотрено.

— Значит, ты — мое наказание. А за что, позволь полюбопытствовать? — Воронцову вдруг действительно стало интересно услышать ответ на этот вопрос.

— Я же сказал — за то, что ты лез туда, куда не просили. Ну ладно, так уж и быть, пооткровенничаю, теперь мне это ничем не грозит. Понимаешь ли, уважаемый профессор, все эти твои размышления о публичности — довольно-таки опасная штука. Потому что мысль, как тебе известно — материальна. Но поскольку она материальна, то способна производить на свет подобных себе. Вот это в твою лысую голову не приходило. Ну да ладно, это ответвление, так сказать, нелирическое отступление от темы. А если по теме, то все просто — Всемирная Память так устроена, что в ней хранится действительно все. Кажется, умер человек — и нет его, ничего не осталось. Ан нет — вся его жизнь, от рождения до смерти, все мысли, эмоции хранятся в своей ячейке. Маленькая такая ячеечка, как атом. Ты думаешь, в среднем больше накапливается за вашу жизнь? Не обольщайся. Почти все одинаковы. Поэтому во Всемирной Памяти числители хранятся отдельно, а знаменатель — общий, зачем на него место тратить?

— Ну и зачем ты все это говоришь мне?

— Затем, что ты сам уже к этому подошел, да вот незадача — время еще не наступило для обнародования. Ты ведь догадался, что тебя «сканируют», что часть тебя уже тебе самому не принадлежит…

— А знаешь что, — решил схитрить Воронцов, — я тебе не верю, потому что ты — это мое собственное порождение, не более того. И ни одной новой мысли ты не изрек — только те, которые и без тебя были в моей голове. Тебя — нет.

— Фома неверующий. Вот там пруды. Вода. Кто уверен, тот, как тебе известно, пройдет по воде, аки по суху, и не утонет. Не хочешь ли попробовать? Вот я — пройду.