Милан Кундера - Жизнь не здесь

• Название: Жизнь не здесь
• Автор: Милан Кундера
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-673-5

Впервые на русском языке публикуется роман Милана Кундеры (знаменитого автора книг «Шутка», «Вальс на прощание», «Невыносимая легкость бытия», «Бессмертие», «Неведение», «Нарушенные завещания» и др.) «Жизнь не здесь», написанный в 1970 году и повествующий о судьбе молодого поэта в эпоху террора, когда «поэт и палач властвовали рука об руку». В рамках индивидуальной биографии перед читателем разворачивается рассказ о любви и предательстве, о поэтическом таланте и политическом конформизме, о столкновении лирического сознания с юношеским себялюбием, о сопряжении Поэзии и Истории. По словам самого автора, это книга о том, как поэзия в «один роковой день» превращается «в искусство, приукрашивающее зверства», улыбаясь миру «кровавой улыбкой невинности».

---

Она стояла, молчала и не могла найти слов. И перед ее глазами всплыли лошади, проходившие мимо тюремных ворот, высокие, статные лошади, сплавленные с ездоками в гордые двуединые тела. Она была так низко под ними и так несоразмерна с их звериным совершенством, что мечтала слиться с какой-нибудь ближайшей вещью, хотя бы с пнем или со стеной, лишь бы спрятаться в ее безжизненной материи.

«Что с тобой?» — все так же настойчиво спрашивал он.

«Жалко, что ты не старушка и не старичок», — сказала она наконец.

И потом еще раз: «Не надо было мне сюда приходить, потому что ты не старушка и не старичок».

16

Он долго и молча гладил ее по лицу, а потом (в комнате было уже темно) предложил ей помочь ему постелить постель; потом они лежали рядом на его широченной тахте, и он говорил с ней тихим, успокаивающим голосом, каким уже многие годы не говорил ни с кем.

Жажда телесной любви совершенно исчезла, но сочувствие, глубокое и неумолчное, не отступало и требовало своего; сорокалетний зажег лампочку и снова вгляделся в девушку.

Она лежала, судорожно вытянувшись, и смотрела в потолок. Что с ней стало? Что с ней там делали? Били ее? Стращали? Терзали?

Откуда ему знать? Девушка молчала, а он гладил ее по волосам, по лбу, по щекам.

Он гладил ее так долго, что, казалось ему, из глаз ее исчезает ужас.

Он гладил ее так долго, пока ее веки не смежились.

17

Окно гарсоньерки было открыто, и внутрь струился воздух весенней ночи; лампочка уже не горела, и сорокалетний неподвижно лежал рядом с девушкой, слушал ее дыхание, ее неспокойное забытье, и, когда ему показалось, что она уже спит, легонько погладил ей руку, счастливый тем, что сумел подарить ей первый сон в новой эре ее скорбной свободы.

И окно домика, выстроенного этой частью, все время открыто, так что сюда не перестают долетать запахи и звуки романа, с которым мы расстались перед самой его кульминацией. Вы слышите смерть, как она вдалеке нетерпеливо переступает с ноги на ногу? Только пусть подождет, мы еще здесь, в чужой гарсоньерке, спрятанные в ином романе, в иной истории.

В иной истории? Нет. В жизни сорокалетнего и девушки эта встреча скорее пауза посреди их истории, чем сама история. Их встреча едва ли сольется в общий поток жизни. Это был лишь короткий отдых, каким сорокалетний одарил девушку перед поджидавшей ее травлей.

И в нашем романе эта часть лишь тихая пауза, в которой неизвестный мужчина нежданно зажигает лампу доброты. Давайте еще чуть-чуть посмотрим на нее, на эту тихую лампу, на этот благотворный свет, прежде чем домик скроется из виду…

Часть седьмая, или Поэт умирает

1

Лишь подлинный поэт знает, сколь тоскливо в зеркальном доме поэзии. За окном слышится отдаленный гул стрельбы, и сердце томится желанием уйти; Лермонтов застегивает военный мундир; Байрон кладет в ящик ночного столика револьвер; Волькер под ритм своих стихов марширует с толпой; Галас в рифмы обращает брань; Маяковский становится на горло собственной песне; в зеркалах бушует прекрасная битва.

Но обратите внимание! Стоит поэтам по ошибке переступить границу зеркального дома, они погибают, ибо не умеют стрелять, а если и выстрелят, попадут лишь в собственную голову!

Боже, вы слышите их? Они уже едут! Лошадь скачет вверх серпантином Кавказских гор, и на ней Лермонтов с пистолетом. И вновь топот копыт и грохот экипажа! Это едет Пушкин, он тоже с пистолетами и тоже едет на дуэль!

А что слышится сейчас? Это трамвай; медленный, громыхающий пражский трамвай; в нем едет Яромил, едет из одной окраины в другую; он в темном костюме, галстуке, зимнем пальто и шляпе.

2

Какой поэт не грезил о своей смерти? Какой поэт не рисовал ее в своем воображении? Ах, коль умереть мне суждено, то лишь с тобой, любовь моя, и только в пламени, преображенным в огонь и свет… Вы думаете, это была просто случайная игра фантазии, заставившая Яромила вообразить свою смерть в пламени? Ничуть не бывало; ведь смерть — послание; смерть вещает; акт смерти имеет свою семантику, и вовсе не все равно, каким образом и в какой стихии гибнет человек.

В 1948 году Ян Масарик расстался с жизнью, выброшенный из окна во внутренний двор пражского дворца, — так его судьба разбилась о твердый киль Истории. Тремя годами позже поэт Константин Библ, преследуемый теми, кого считал своими товарищами, выпрыгивает с шестого этажа на мостовую того же города (города дефенестрации), чтобы погибнуть, подобно Икару, от земной стихии и запечатлеть своей смертью трагическую распрю между воздушным пространством и силой тяжести, между сном и пробуждением.

Магистр Ян Гус и Джордано Бруно не могли умереть от петли или меча, а исключительно на костре. Таким образом, их жизнь превратилась в сигнальный огонь, в свет маяка, в факел, сияющий далеко во времени, ибо тело эфемерно, а мысль бесконечна и трепещущее бытие пламени отображает ее. Ян Палах, который спустя двадцать лет после смерти Яромила, облившись на пражской площади бензином, поджег себя, едва ли мог взывать к совести народа окажись он утопленником.

А вот Офелия немыслима в пламени и должна была кончить жизнь в водах, потому как глубина вод означает то же, что и глубина в человеке; вода есть смертоносная стихия тех, кто потерял себя в себе, в своей любви, в своем чувстве, в своем безумии, в своих зеркалах и водоворотах; в воде тонут девушки из народных песен, к которым не вернулся с войны любимый; в воду прыгнула Гарриет Шелли; в Сене утопился Пауль Целан.

3

Он вышел из трамвая и направился к вилле, из которой когда-то так опрометчиво убежал от красивой темноволосой девушки.

Он думает о Ксавере:

Сперва он, Яромил, был только один.

Потом Яромил создал Ксавера, своего двойника, а с ним и свою вторую жизнь, полную сновидений и приключений.

И сейчас наступила минута, когда уничтожено противостояние между сном и бдением, между поэзией и жизнью, между поступком и мыслью. Исчезло и противостояние между Ксавером и Яромилом. Оба они слились в одно существо. Мужчина сновидений стал мужчиной поступка, приключение сна стало приключением жизни.

Приближаясь к вилле, он ощущал свою былую неуверенность, усиленную еще и тем, что першило в горле (мамочка не хотела отпускать его на вечеринку, дескать, лучше было бы лежать ему в постели).

Перед дверью он заколебался, пришлось перебрать в уме дела последних великих дней, чтобы набраться смелости. Он думал о рыжуле, о том, как ее допрашивают, думал о полицейских и о череде событий, которым он дал ход своей собственной силой и волей…

«Я Ксавер, я Ксавер…» — повторял он себе и наконец позвонил.

4

Общество, собравшееся на вечеринке, состояло из молодых актеров, актрис, художников и студентов пражских школ изящных искусств; отдав в распоряжение гостей все комнаты виллы, ее хозяин и сам принимал участие в развлечениях. Киношница представила Яромила некоторым людям, дала ему в руку бокал, чтобы он сам наливал себе вино из бутылок, которых тут было вдосталь, и удалилась.

Яромил казался себе в вечернем костюме с белой рубашкой и галстуком неуместно чопорным; все окружающие были одеты непринужденно, небрежно, многие были просто в свитерах. Он вертелся на стуле, пока уже не смог дольше выдержать; снял пиджак, повесил его на спинку стула, расстегнул на шее рубашку и опустил галстук; почувствовал себя немного свободнее.

Все лезли из кожи вон, чтобы обратить на себя внимание. Молодые актеры вели себя, как на сцене, разговаривая громко и неестественно, каждый старался поразить своим остроумием или оригинальностью взглядов. И Яромил, выпив уже несколько бокалов вина, пытался приподнять голову над гладью веселья; подчас ему удавалось бросить фразу, казавшуюся ему дерзко остроумной и на мгновение привлекшую чье-то внимание.

5

Через стену доносится громкая танцевальная музыка, передаваемая по радио; недавно национальный комитет выделил третью комнату на верхнем этаже семье квартиросъемщика; две комнаты, в которых проживает вдова с сыном, — раковина тишины, со всех сторон осаждаемая шумом.

Мамочка слышит музыку, сейчас она одна и думает о киношнице. Увидев ее в первый раз, она уже издалека почуяла опасность любви между нею и Яромилом. И стремилась подружиться с ней, чтобы заранее занять выгодную позицию, с которой впоследствии можно будет бороться за сына. А теперь со стыдом понимает, что все было напрасно, что все ее усилия гроша ломаного не стоили. Киношнице и в голову не пришло позвать ее на вечеринку. Девица запросто отшвырнула ее.

Однажды киношница откровенно призналась ей, что работает в клубе КНБ лишь потому, что происходит из богатой семьи и нуждается в политической протекции, чтобы продолжать учиться. И мамочка сразу поняла, что эта расчетливая девица использует все в своих интересах; мамочка служила ей только ступенькой, на которую та поднялась, чтобы приблизиться к ее сыну.