Игорь Николаев - 1919

• Название: 1919
• Автор: Игорь Николаев
• Издательство: Ленинградское издательство
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-906017-11-6

Великая Война навсегда изменила историю. Она породила XX век — эпоху невиданного взлета и сокрушительных падений, время грандиозных открытий и не менее грандиозных катастроф. В крови и смерти, в крушении миллионов судеб создавался новый мир.

Идет 1919 год, последний год Мировой Войны. Антанта собирается с силами, чтобы после четырех лет тяжелейших боев, в последнем и решающем наступлении повергнуть Германию. Грядет Битва Четырех, и никому не дано предсказать ее исход…

---

— Я пошел в армию весной четырнадцатого, — пояснил Альфред, вешая через плечо холщовую сумку с гранатами, в эту минуту он походил на уличного торговца пирожками и разной сдобой. — Патриотический долг перед рейхом, кайзером и великим германским народом.

— Я б тебе сказал, что ты дурак, — подытожил Густ, — но…

— …но я и так уже это знаю, — закончил за него Харнье с прежней злобной брюзгливостью.

Штурмовики рассаживались по лавкам. Они были снаряжены и в полной готовности. Теперь оставалось только ждать. Лейтенант получил приказ поднять взвод сразу же после начала обстрела, но куда их отправят — пока оставалось неизвестным. Впрочем, судя по всему, на этот раз взводу придется работать за простую пехоту, закрывая вражеский прорыв.

Опытные бойцы пользовались минутами передышки для отдыха, ухитряясь задремать даже в качающемся, как корабль в бурю, блиндаже, будучи обвешанными оружием и прочим инструментом. Молодежь боялась, нервничала и вообще создавала неправильную и нездоровую суету.

Хейман проверил маузер, защелкнул обойму. Впереди была работа — тяжелая, смертельно опасная, но все же работа. Как обычно, он чувствовал в душе звенящую пустоту. Был ли это страх? Он всегда затруднялся сказать. Как и любой вменяемый человек, Фридрих боялся смерти, но сколько себя помнил, это естественное чувство никогда не довлело над ним, не лишало здравости рассудка. Он просто признавал возможность, даже неизбежность гибели и по мере сил стремился избежать этого пренеприятнейшего события.

Рош отставил длиннейший ствол гевера, подхватил маленькую гитару из консервной банки и взял короткий аккорд, неожиданно приятный и чистый для такого убогого инструмента. Он пропел фразу на неизвестном языке, мелодичную и печальную, похоже, строку из какой-то песни.

— Слушай, дружище. — Наверное, Густ ободрился успехом по «разговариванию» Харнье и решил повторить триумф. — А ты откуда здесь? На шпиона не похож… Тоже патриот?

— Как тебе сказать… — Пальцы бразильца пробежались по струнам из тонкой проволоки, извлекая мелодию в такт словам. — Были причины.

— Рассказал бы уж и в самом деле, — попросил кто-то из темноты в противоположном углу блиндажа. — Интересно же…

— Друг мой, знания умножают печаль, — нравоучительно ответил Франциск, наигрывая что-то быстрое, на манер марша. — Но, учитывая, что Всевышний вполне может призвать сегодня меня…

Невысказанное «и вас» тяжело повисло в воздухе.

— Я из Бразилии, — начал Рош, все так же сопровождая каждое слово соответствующим перебором струн. — Штат вам все равно ничего не скажет, как и город нашего друга Альфреда. Семья известная, хотя родовитыми токантинских Рошей назвать нельзя.

— И небедные, небось… — завистливо протянул кто-то.

— Не без того, — согласился Рош. — Дед в свое время решил вложиться в сахар и гевею, а каучук нынче в большой цене…

Хейман поневоле вспомнил обычные в последние месяцы пружинные колеса. Да, если и у Антанты дефицит резины хотя бы вполовину от немецкого, торговцы каучуком должны сказочно обогатиться.

— И случилось так, что меня в самое сердце уязвил… Амур. — Рош говорил нараспев, словно читал балладу, при этом в его голосе не было ни капли наигранности или экзальтации. — Она была юна, божественно красива, как ангел или сама Мадонна, но безжалостна, как демон.

— Бабы — злые, жестокие стервы, — вынес суровый приговор фельдфебель. Уж на что Зигфрид был твердолоб и лишен фантазии, но и его поневоле захватило повествование бразильца, да еще под музыку.

— Нет, друг мой, — печально ответил Рош. — В том-то и дело, что она не была ни жестокой, ни злой. Ребенок, отрывающий крылья бабочки, — жесток ли он? Нет, он просто не думает, что причиняет страдания живому существу. Он не жесток, он безжалостен. Так и Ангелика… Она не была жестока, просто для нее все мужчины — как бабочки, созданы природой для того, чтобы собирать их крылья для своей коллекции…

Он отложил инструмент. Легкий вздох разочарования пронесся по укрытию — солдаты решили, что на этом история закончится. Но Рош, сев поудобнее, продолжил.

— Я был уже не так уж и юн, но при одном взгляде на нее кровь моя превращалась в чистый огонь. А надо сказать, что она происходила из немецких аристократов. Какая-то побочная ветвь прусских не то Шацинтов, не то Шейсингов, они покинули Европу еще при наполеоновских войнах, но кичились своим происхождением даже спустя век. И вот однажды, на приеме, как раз в августе[85] я неудачно столкнулся со своим злейшим соперником в сердечной страсти. Слово за слово, мы решили выяснить, кто из нас достойнее внимания и благосклонности такой родовитой особы. Тем более что ее фатерлянд нуждался в помощи… — Франциск криво усмехнулся и продолжил уже резкими, рублеными фразами, откинув лоск и шарм поэта: — Будь мы оба трезвы и одни… Наверное, засунули бы потом в задницу фамильную гордость. Сделали бы вид, что ничего не было. Но вокруг было общество, и рядом была она.

— Полная жопа, — резюмировал учитель литературы Харнье.

— Она самая, — согласился Рош. — И мы отправились доказывать прекрасной фемине, что смелы, сильны и вообще достойны. На войну, где же еще доблестный муж может показать меру своей храбрости? Ну кто же тогда знал, что после августа будет сентябрь, октябрь и прочие месяцы. А вернуться я уже не мог — конечно, в лицо никто сказать не осмелится. Но репутация фамилии погибла бы сразу, а у нас доброе имя семьи — это все.

— А этот твой соперник, где он теперь? — неожиданно спросил лейтенант Хейман.

— А черт его знает, — с безразличной меланхолией отозвался бразилец. — Хотя говорили — дезертировал и вернулся обратно…

— И плевал он на доброе имя семьи, — резюмировал Густ.

— Он — может быть, — сурово ответил Рош. — Но я — не он.

Стукнула дверь, точнее, хлипкое сооружение из тонкой фанеры на ременных петлях, отделяющее блиндаж от крутой лестницы, уходящей вверх.

— Господин лейтенант, к полковнику, — сказали в приоткрывшуюся щель. — Есть приказ.

Хейман поднялся с топчана и шагнул к выходу, провожаемый взглядами взвода, сдержанно-ожидающими у ветеранов и по-собачьи отчаянными у новичков. Всем было понятно, что командир скоро вернется, а вместе с его возвращением закончится и ожидание.

Ожидание такое нервирующее и такое безопасное…

* * *

— Головы ниже, — кричал Дрегер. — Где мы, смотреть по сторонам, быстро!

В первые мгновения было все равно, что командовать, главное, чтобы приказы были четкими, настраивающими на бой и безвредными. Нужно было загнать себя и солдат в привычный режим схватки. Лежа за гусеницей и приподнявшись на локте, лейтенант озирался по сторонам, пытаясь понять, куда их завезли «Марки». Жар от горящего «Шершня» уже ощутимо припекал сквозь китель и брюки.

Как обычно, место высадки долго и тщательно планировалось, чертилось на подробных картах, прикидывалось на макетах и ящиках с песком. И как обычно, их высадили не там, где следовало. Дрегер понимал танкистов: проложенный по гладкому листу пунктир на практике оборачивался почти ксенофонтовским «Анабазисом» по пресловутому «лунному пейзажу», перекопанному снарядами, многократно пересеченному траншеями и рвами, зачастую просто непроходимому даже для гусеничных машин. Водители должны были сообщать десанту об изменениях курса, но делали это редко и плохо, и их опять-таки можно понять: управление танком и без того — тяжелейшая и изматывающая работа, здесь не до топографических измерений и дополнительного инструктажа.

Однако, каждый раз оказываясь непонятно где, но неизменно под огнем, пехотинцы искренне желали погонщикам железных коней встать в один ряд к расстрельной стене. Впрочем, и обойтись без танков никто не пожелал бы.

«Марк» сдавал назад, судорожными рывками, похоже, танк намотал на ведущие колеса хороший пучок проволоки. Экипаж пытался вывести машину из боя, но не успел. Грохнуло — коротко и гулко, по всей округе пошел глухой металлический звон, от «морды» танка полетели обломки. Внутри «свиньи» пронзительно заскрежетало, словно все шестеренки сразу бешено провернулись, стачивая друг о друга зубцы, и машина разом встала. Из открытого десантного люка вырвался плотный клуб дыма, пронизываемый длинными языками пламени, в нос ударила вонь горящего бензина. Чем подбили «Марк», лейтенант так и не понял, но танку однозначно пришел конец.

Несколько минут назад Уильям испытал бы два всеподавляющих чувства. Ужас оттого, что, задержись они хоть самую малость, и сейчас весь полувзвод жарился бы в железной печи вместе с экипажем. И желание броситься в огонь, спасая заживо сгорающих танкистов. Но сейчас, полностью включившись в горячку боя, он не чувствовал ни того, ни другого. «Кроты» избежали смерти — это хорошо. Танкисты погибли — это плохо, но им уже не помочь.