Бернард Шоу - Майор Барбара

• Название: Майор Барбара
• Автор: Бернард Шоу
• Жанр: Драматургия

---

Однако в совершенно аналогичном случае, когда человек проникает ко мне в дом и крадет бриллианты моей жены, от меня в обязательном порядке требуется украсть у него десять лет жизни, мучая его в продолжение всех этих лет. Если, пы­таясь отвести от себя это чудовищное возмездие, он меня за­стрелит, мои наследники его повесят.

Полицейская статистика показывает, что в конечном результате, зверски расправляясь с одним пойманным громилой, мы заставляем остальных принимать самые эффективные меры, чтобы не попасться, и таким образом вместо того, чтобы убе­речь бриллианты наших жен, намного понижаем наши шансы вообще вернуть их и увеличиваем шансы быть застреленными, доведись нам, на наше несчастье, застигнуть громилу на месте преступления.

И тем не менее бездумная аморальность, с какой мы щед­ро одаряем нравственных инвалидов и энергичных бунтовщиков приговорами — тюремное заключение, пытка одиночной камерой, голодом, топчаном, поркой, — ничто по сравнению с дурацким легкомыслием, с каким мы допускаем существование нищеты, как будто нищета то ли целебное тонизирующее средство для лентяев, то ли добродетель, которую следует приять с ра­достью, как приял ее св. Франциск. Раз человек ленится — пусть живет в нищете. Раз он пьет — пусть живет в нищете. Раз он низкого происхождения — пусть живет в нищете. Раз он тяго­теет к изящным искусствам или к чистой науке, а не к торгов­ле и финансам — пусть живет в нищете. Раз предпочитает тратить свои городские восемнадцать шиллингов в неделю или сельские тринадцать на пиво и семью, а не откладывать их на старость — пусть живет в нищете. Ничего не делайте для «не­достойного» — пусть живет в нищете. Так ему и надо! И в то же время — слегка непоследовательно — благословенны будь бед­няки!

Постойте, что же означает это «пусть живет в нище­те»? Означает — пусть будет слабым. Пусть будет невежественным. Пусть будет гнездилищем болезней. Пусть буде№ живым воплощением уродства и грязи. Пусть дети у него леют рахитом. Пусть он стоит дешево и пусть стягивает своей цены ближних, продаваясь, чтобы делать их работу!

Пусть его жилище превратит наши города в ядовитые скоп­ления трущоб. Пусть его дочери заражают наших юношей бо­лезнями улицы, а его сыновья мстят за него, вырастая золо­тушными, трусливыми, жестокими, лицемерными, политически слабоумными и порождая все другие плоды гнета и голодания, чем способствуют вырождению мужского начала страны. Пусть недостойный станет еще более недостойным, а до­стойный пусть накапливает для себя не райские сокровища в не­бесах, а адские ужасы на земле. А коли так, то умно ли оста­влять его в нищете? Не причинит ли он в десять раз меньше вреда в качестве преуспевающего громилы, поджигателя, на­сильника или убийцы, — доведенных до крайнего воплощения срав­нительно слаборазвитых тенденций человечества? Предполо­жим, мы упразднили бы все виды наказаний за подобного рода деятельность и порешили, что нищета — единственное, чего мы не потерпим, что всякого взрослого с годовым доходом меньше 365 фунтов надо безболезненно, но неумолимо убивать, каждого голодного полуголого ребенка насильно откармливать и оде­вать — не внесло ли бы это невероятного улучшения в суще­ствующую систему, которая уже изничтожила так много ци­вилизаций и заметно изничтожает тем же способом, нашу?

Есть ли зачатки такого законодательства в нашей парламентской системе? Пожалуй, да, только-только прореза­лись два ростка на политической почве, которые способны вырасти во что-то стоящее. Один — введение Минимальной Дозво­ленной Законом Заработной Платы. Другой — Пенсии по Старо­сти. Но можно бы ввести и кое-что получше. Сколько-то времени назад я упомянул о Всеобщих Пенсиях по Старости в разговоре с моим собратом-социалистом Кобден-Сандерсоном, известным виртуозом переплетного и печатного дела. «А по­чему уж тогда не всеобщие пожизненные пенсии?» — спросил он. Этими словами он одним махом разрешил индустриальный вопрос.

В наше время мы бессердечно говорим каждому граждани­ну — «Хочешь денег — заработай», как будто проблема иметь деньги или не иметь их касается только его одного. Мы даже не обеспечиваем ему возможности заработать их, напротив, мы допускаем, чтобы наша промышленность была организована в откровенной зависимости от «запасной армии безработных» и поддерживала ее в целях «эластичности». Самым разумным путем был бы кобден-сандерсоновский: предоставить каждому достаточно для прожития и тем застраховать общество от случаев злокачественной нищеты, но всенепременно проследить, чтобы каждый честно отработал все, что ему положено.

Андершафт, герой «Майора Барбары», постиг, что бед­ность есть преступление, и понимает, что, когда общество предлагает ему на выбор бедность или прибыльную торговлю смертью и разрушением, оно предлагает выбор не между преус­певающим злодейством и смиренной добродетелью, а между ак­тивной предприимчивостью и трусливым бесчестьем. Его пове­дение выдерживает испытание кантовским императивом, а поведение Питера Шерли не выдерживает. Питер Шерли — это тот, кого мы называем честный бедняк. Андершафт — тот, кого мы называем нечестивый богач. Шерли — Лазарь, Андер­шафт — бессердечный богач, у чьих ворот лежал Лазарь. Так вот, причина горестей мира в том, что большая часть людей поступает и думает, как Питер Шерли. Если бы они поступали и думали, как Андершафт, немедленным следствием явилась бы революция, несущая неисчислимые блага. Быть богатым, за­являет Андершафт, для меня дело чести, и ради этого я готов убивать, рискуя собственной жизнью. Эта готовность, по его словам, есть конечное испытание на искренность. Подобно сред­невековому герою Фруассара, понимавшему, что грабить и оби­рать — значит хорошо жить, Андершафт не находится в пле­ну всеобщего чувства ужаса перед убийством, ужаса, внушае­мого теми, кого иначе убили бы в первую очередь; он не считает нужным лебезить перед нищетой и покорностью, как это делают богачи и своевольные бездельники, которые желают грабить бедняков, не проявляя отваги, и помыкать ими, не про­являя чувства превосходства. Фруассаровский рыцарь, ставя перед собой задачу хорошо жить прежде всех других обязанно­стей, которые, приходя в столкновение с хорошей жизнью, пере­стают быть обязанностями и становятся чистым безобра­зием,— вел себя храбро, превосходно и в конечном счете гражданственно. Средневековое же общество, со своей сто­роны, вело себя, в сущности, очень плохо, организовав себя та­ким образом, что для хорошей жизни приходилось грабить и обирать. Будь современники рыцаря так же решительны, как он, грабеж и обирание стали бы кратчайшим путем на висели­цу, и, равным образом, будь мы столь же решительны и прони­цательны, как Андершафт, попытка жить с помощью так на­зываемого солидного дохода стала бы кратчайшим путем к камере смертников. Но так как благодаря нашему политиче­скому тупоумию и личной трусости (и то и другое — плоды ни­щеты) наилучшая имитация хорошей жизни, нам доступной, это жизнь с помощью как раз солидного дохода, то все здра­вомыслящие люди стараются обеспечить себе этот доход, вся­чески заботясь о том, чтобы сделать законными и нравственными и доход, и действия, и чувства, к нему ведущие и поддерживающие его как установление. А что еще они могут еде гать? Они, безусловно, знают, что богаты потому, что дру­гие бедны. Но изменить этого они не в силах: дело самих бедня­ков отказаться от бедности, когда они ею сыты по горло. Сде­лать это достаточно легко: вся аргументация, доказывающая обратное, которую приводят экономисты, юристы, моралисты и сентименталисты, нанимаемые богачами за деньги для за­щиты своих прав или даже совершающие свою работу безвоз­мездно, по глупости и пресмыкательству,—аргументация эта обманывает только тех, кто хочет быть обманутым.

Причина, по которой налогоплательщики с солидным дохо­дом не в состоянии с уверенностью защищать свое положение, состоит в том, что мы не средневековые бродяги, шатающиеся по редконаселенной стране, и нищета тех, кого мы грабим, ме­шает нам вести хорошую жизнь, ради которой мы приносим их в жертву. Богачи или аристократы с острым ощущением жиз­ни — такие, как Раскин, Уильям Моррис и Кропоткин, — обла­дают непомерными общественными аппетитами и очень приве­редливыми личными вкусами. Им мало красивых домов — им подавай красивые города. Им мало того, что жены их увешаны бриллиантами, а дочери цветут, — они жалуются на то, что поденщица плохо одета, от прачки несет джином, белошвейка малокровна, не каждый встречный мужчина им друг, а не каж­дая женщина — любовница. Они зажимают носы, недовольные канализацией у соседа, и заболевают от того, что их не устраивает архитектура соседского дома. Товары широкого по­требления, рассчитанные на вульгарного покупателя, им не по вкусу (а где взять другие?), они не могут ни спать, ни сидеть с комфортом на мебели, купленной по низкой цене у мелкого краснодеревщика. И воздух-то им не нравится — слишком дым­ный. В довершение всего, они требуют всяких абстрактных ус­ловий: справедливости, чести, благородной нравственной атмо­сферы, мистических уз взамен денежных отношений. И наконец, они заявляют, что грабить и обирать собственными руками, сидя верхом на лошади, в стальной кольчуге, может быть, и ве­дет к хорошей жизни, но грабить и обирать руками полицейского. судебного исполнителя и солдата, да притом еще оплачи­вать их труд так низко — это не только не приводит к хорошей жизни, но отрезает всякую возможность хотя бы сносного су­ществования. Они начинают призывать бедняков к бунту, а когда те приходят в ужас от их неджентльменского поведения, то с отчаяния принимаются бранить пролетариев за «проклятое отсутствие потребностей» (verdammte Bedurfnislosigkeit).