Бернард Шоу - Майор Барбара

• Название: Майор Барбара
• Автор: Бернард Шоу
• Жанр: Драматургия

---

Казенс. Если б я стремился к власти, то не пришел бы за ней сюда. Какая у вас власть!

Андершафт. Конечно, своей власти у меня нет.

Казенс. У меня больше власти, чем у вас, и больше воли. Вы не управляете этим городом, он правит вами. А что правит этим городом?

Андершафт (загадочно). Воля пославшего меня.

Барбара (в изумлении). Отец! Понимаете ли вы, что говорите? Или вы расставили силки моей душе?

Казенс. Не слушайте его мудрствований, Барбара. Заводом правит самая подлая часть общества: охотники за день­гами, за удовольствиями, за чинами, и он — их раб.

Андершафт. Не обязательно. Вспомните правила оружей­ника. Я приму заказ от честного человека с такой же охо­той, как и от негодяя. Если ваши честные люди предпочитают проповедовать и прятаться в кусты, вме­сто того чтобы покупать мое оружие и драться с него­дяями, меня винить не за что. Я фабрикую пушки, но не храбрость и стойкость убеждений. Ах, Еврипид, как вы мне надоели, торгуясь из-за морали! Спросите Барбару, она понимает. (Неожиданно берет Барбару за руки властно смотрит ей в глаза.) Скажи ему, дорогая, что такое настоящая власть.

Барбара (словно под гипнозом). Пока я не вступила в Ар­мию спасения, я не знала над собой власти, кроме своей собственной, и потому не знала, куда себя девать. Koгдa я вступила в Армию, у меня не хватало времени, чтобы сделать все, что нужно.

Андершафт (одобрительно). Совершенно верно. А почему это, как ты думаешь?

Барбара. Вчера я ответила бы: потому, что я была во власти бога. (Овладев собой, она вырывает свои руки из рук Андершафта с силой, которая не уступает его собствен­ной.) Но вы пришли и доказали мне, что я была во вла­сти Боджера и Андершафта. А сегодня я чувствую... О, как высказать это словами? Сара, ты помнишь землетря­сение в Каннах, когда мы были детьми? Каким нич­тожным казалось смятение после первого толчка сравни­тельно с ужасом ожидания второго! Вот это я и чувствую сегодня. Я стояла на скале, которую считала незыблемой, и вдруг без всякого предупреждения она за­качалась и рухнула подо мной. Всемогущий разум охра­нял меня, я шла к спасению вместе с Армией, и в одно мгновение, одним росчерком вашего пера в чековой книжке вы отняли у меня все, я осталась одна — и небеса опустели. Это был первый толчок землетрясения, теперь я жду второго.

Андершафт. Ну, ну, Барбара! Эта твоя трагедия выеденно­го яйца не стоит. Что мы здесь делаем, когда, потратив годы работы, массу умственной энергии и тысячи фунтов звонкой монеты на новое орудие или воздушный ко­рабль, мы в конце концов видим, что наши расчеты ока­зались на какой-нибудь волосок неверны? Ломаем все. Ломаем, не тратя больше ни времени, ни денег. Ты со­здала для себя нечто такое, что называешь моралью, ре­лигией или еще как-нибудь. Оказалось, что она не со­ответствует действительности. Что ж, сломай ее и добудь себе новую. В этом сейчас и заключается заблуждение всего мира. Он ломает устарелые паровозы и динамо, но не хочет трогать старых предрассудков, старой морали, старой религии и старых политических установлений. Ка­ковы результаты? В области техники все обстоит благо­получно, но в области морали, религии и политики мы с каждым годом все ближе к банкротству. Не упорствуй в этом заблуждении. Если твоя старая религия вчера по­терпела крах, создай сегодня новую, лучшую.

Барбара. С какой радостью я раскрыла бы свое сердце перед лучшей религией! Но ты предлагаешь мне худшую. (Повернувшись к нему, с неожиданной силой.) Оправдай­ся : покажи мне хоть проблеск света во тьме этого страш­ного места, в красивых, опрятных мастерских, в образцовых домах, где живут степенные рабочие.

Андершафт. Опрятность и степенность не нуждаются в оправдании, Барбара: они говорят сами за себя. Я не вижу здесь ни тьмы, ни ужаса. В твоем убежище я видел нищету, холод и голод. Ты давала им хлеб с патокой и мечту о небесах. Я даю им от тридцати шиллингов в неделю до двенадцати тысяч в год. Мечту они найдут себе сами; мое дело следить за канализацией.

Барбара. А их души?

Андершафт. Я спасаю их души так же, как спас твою.

Барбара (возмутившись). Вы спасли мою душу! Что вы хо­тите этим сказать?

Андершафт. Я кормил тебя и одевал, и дал тебе приют. Я заботился о том, чтобы ты жила в достатке, — давал денег больше, чем нужно, так что ты могла быть расто­чительной, щедрой, великодушной. Это спасло твою ду­шу от семи смертных грехов.

Барбара (в смущении). Or семи смертных грехов!

Андершафт. Да, от семи смертных грехов. (Считает по пальцам.) Пища, одежда, дрова, квартирная плата, нало­ги, респектабельность и дети. Ничто, кроме денег, не мо­жет снять эти семь жерновов с шеи человека, а дух не может воспарить, пока жернова тянут книзу. Я снял их с твоего духа. Я помог Барбаре стать майором Барба­рой, я спас ее от преступления нищеты.

Барбара. Вы называете нищету преступлением?

Андершафт. Тягчайшим из преступлений. Все другие пре­ступления — добродетели рядом с нею, все другие поро­ки — рыцарские добрести в сравнении с нищетой. Нищета губит целые города, распространяет ужасные эпидемии, умерщвляет даже душу тех, кто видит ее со стороны, слышит или хотя бы чует ее запахи. Так называемое пре­ступление — сущие пустяки: какое-нибудь убийство или кража, оскорбление словом или действием. Что они зна­чат? Они только случайность, только вывих; во всем Лондоне не наберется и пятидесяти настоящих преступ­ников-профессионалов. Но бедняков — миллионы; это опустившиеся люди, грязные, голодные, плохо одетые. Они отравляют нас нравственно и физически, они губят счастье всего общества, они заставили нас расстаться со свободой и организовать противоестественный жестокий общественный строй из боязни, что они восстанут против нас и увлекут за собой в пропасть. Только глупцы боятся преступления; но все мы боимся нищеты. Ба! (Барбаре) Тебе жаль твоего полуспасенного хулигана из Вестхэма, ты обвиняешь меня в том, что я подтолкнул его душу на путь гибели. Что ж, приведи его сюда, и я толкну его обратно, на путь спасения. Не словами и не мечтой, а постоянной работой, хорошим жильем в здоровой местно­сти, тридцатью восьмью шиллингами в неделю. Через три недели он заведет себе пестрый жилет, а через три месяца — цилиндр и место на церковной скамье; не пройдет и года, как он будет пожимать руку какой-ни­будь герцогине на заседаниях Лиги Подснежника и всту­пит в партию консерваторов.

Барбара. И от этого он станет лучше?

Андершафт. Ты сама знаешь, что да. Не лицемерь, Барба­ра. Он будет лучше есть, жить в лучших условиях, лучше одеваться, лучше держать себя, дети его прибавят в весе. Это лучше, чем клеенчатый матрас в убежище, колка дров, хлеб с патокой вместо обеда, за каковые блага он обязан то и дело становиться на колени и благодарить бога; у вас это, помнится, называют «коленопреклонение в строю». Какая дешевка — обращать ко Христу го­лодных людей! С Библией в одной руке и с куском хле­ба—в другой. На таких условиях я взялся бы обратить Вестхэм в магометанство. Попробуй-ка обратить моих рабочих: душа их голодает, потому что тело сыто.

Барбара. А Ист-Энд обречь на голодную смерть?

Андершафт (тон у него меняется под влиянием горьких и печальных воспоминаний). Я сам родом из Ист-Энда. Я голодал и философствовал, пока в один прекрасней день не поклялся, что буду сытым и свободным челове­ком, что меня не остановят ни доводы рассудка, ни мо­раль, ни жизнь мне подобных, а разве только пуля. Я сказал ближнему: «Умирай с голоду, лишь бы мне остаться в живых» — и с помощью этих слов стал сво­бодным и сильным. Пока я не добился своего, я был опасный человек, а теперь я полезный член общества, благодушный и доброжелательный джентльмен. Такова, мне думается, история большинства миллионеров-само­учек. Когда она станет историей каждого англичанина, Англия будет страной, в которой стоит жить.

Леди Бритомарт. Довольно ораторствовать, Эндру. Здесь это не к месту.

Андершафт (задетый за живое). Милая, я не знаю другого способа передавать свои мысли.

Леди Бритомарт. Твои мысли — вздор. Ты выдвинулся потому, что был эгоистичен и ничем не гнушался.

Андершафт. Вовсе нет. Я больше всего гнушался нищеты и голода. Ваши моралисты их не гнушаются: и то и дру­гое они возводят в добродетель. Я скорее стал бы вором, чем попрошайкой, скорее убийцей, чем рабом. Я не хочу быть ни тем, ни другим, но если вы принуждаете меня выбирать — клянусь богом, я выберу то, что честнее и нравственнее. Я ненавижу нищету и рабство больше, чем самое гнусное из преступлений. И позвольте мне ска­зать вам следующее: ваши проповеди и газетные статьи в течение веков не могли уничтожить нищету и рабство, а мои пулеметы уничтожат их. Не разглагольствуйте о них, не спорьте с ними. Убейте их.