Энни Пру - Горбатая гора

• Название: Горбатая гора
• Автор: Энни Пру
• Жанр: Современная проза

---

«Ты знаешь, друг, это чертовски неудовлетворительная ситуация. Ты запросто сваливаешь. Это выглядит как редкое явление Папы Римского».

«Джек, я получил работу. В былые времена я бросал работу. У тебя есть жена с деньгами, хорошая работа. Ты забываешь, как это все всегда портило. Ты когда-нибудь слышал об алиментах? Я их плачу годами и буду платить еще долго. Послушай меня, я не могу бросить работу снова. И я не могу взять отпуск. Получить отпуск в этот раз было дико сложно — вот-вот многие коровы отелятся. Тогда ты не можешь их бросить. Ты не можешь. Стоутамайр — буян, и он устроил разнос мне за эту неделю. Я не обвиняю его. Он, скорее всего, не спал и ночи с момента моего отъезда. В обмен я отдал август. У тебя есть идея получше?»

«Я предлагал однажды». Тон ответа был жестким и обличительным.

Эннис не сказал ничего, медленно выпрямился, потирая лоб; лошадь заперта внутри трейлера. Он прошел к своему трейлеру, положил на него руку, сказал кое-что, что только лошади могут услышать, развернулся и подошел обратно неторопливым шагом.

«Ты был в Мексике, Джек?» Мексика была Местом. Он слышал. Он ломал забор, переходя границу запретной зоны между ними.

«Да, черт возьми, был. В чем проблема?» Все это копилось долгие годы и теперь прорвалось, запоздало и неожиданно.

«Я собираюсь сказать тебе это только раз, Джек, и я не шучу. То, чего я не знаю, — сказал Эннис, — все эти вещи, которые я не знаю, могут убить тебя, если мне придется узнать о них».

«Попробуй сам, — сказал Джек, — и я сказал — это было только один раз. И еще скажу тебе, что мы могли бы замечательно жить вместе, настоящей хорошей жизнью. Ты не хочешь этого Эннис, и вот что у нас в результате — Горбатая гора. Все построено на этом. Это все, что мы получили, все, так что надеюсь, ты узнал все то, что ты типа не знал. Посчитай те чертовы несколько раз, что мы были вместе за двадцать лет. Посмотри на тот короткий поводок, на котором ты меня держишь, потом спроси меня про Мексику и потом скажи мне, что убьешь меня за то чего я желаю, но практически не получаю. У тебя нет ни одной идеи, как паршиво с этим жить. Я — не ты. Я не могу трахаться раз или два раза в год. Ты — это слишком много для меня, Эннис, ты, сукин сын. Я жалею, что не придумал, как бросить тебя».

Как огромные облака пара вырываются зимой из термальных источников, несказанные за все эти годы слова, и теперь безвозвратно выпущенные на волю — досказанности, заявления, позорные вещи, обвинения, опасения — выплеснулись вокруг них. Эннис стоял как пораженный сердечным приступом, с посеревшим лицом в глубоких изломах, с гримасой, зажмуренными глазами, сжатыми кулаками, и его ноги подкосились, он упал на колени.

«Господи», — охнул Джек. «Эннис?» Но, прежде чем он выскочил из грузовика, пытаясь понять, был ли это сердечный приступ или проявление сильного гнева, Эннис поднялся на ноги и каким-то образом выпрямился — как разгибается вешалка, когда ею открывают запертую машину и потом снова принимает свою первоначальную форму, и они завертелись вновь в том, где они и были, потому что они не открыли друг другу ничего нового. Ничто не закончено, ничто не начато, ничто не разрешено.

То, что Джек помнил и желал больше всего, чего не мог ни понять, ни объяснить — то далекое лето на Горбатой горе, когда Эннис подошел к нему сзади и притянул его к себе, молчаливым объятием, приглушившим некую общую для них, не имеющую отношения к полу, жажду, тоску.

Так они и стояли, долго, у огня, и его пламя отбрасывало яркие блики, тень от их тел была единственной фигурой против скалы. Часы в кармане Энниса отсчитывали минуты, превращая поленья костра в угли. Звезды мерцали сквозь колышущиеся струи горячего воздуха над огнем. Дыхание Энниса было медленным и тихим, он мурлыкал, немного покачиваясь в свете искр, и Джек, прислушиваясь к ритмичному биению сердца, вибрациям мурлыкания, похожим на слабое электричество, Джек проваливался в сон стоя, в сон, который был и не сон, но что-то другое, усыпляющее и вводящее в транс, пока Эннис не откопал в памяти старую, но все еще годную к употреблению фразу из детства, из времени, когда его мама еще не умерла, и сказал: «Время косить сено, ковбой. Мне пора. Очнись, ты спишь стоя как лошадь», — и встряхнул, пихнул Джека, и скрылся в темноте. Джек услышал, как звякнули его шпоры, когда он вскочил в седло, слова «увидимся утром», фырканье лошади, стук копыт по камням.

Позже то сонное объятие застряло в его памяти как единственное мгновение безыскусного, магического счастья в их отдельных и трудных жизнях. Ничто не могло испортить это воспоминание, даже знание, что Эннис не повернул его тогда лицом к своему лицу, потому что не желал ни видеть, ни чувствовать, что это был именно Джек — которого он обнимал. И возможно, думал он, за эти годы они никогда не были так близки, как тогда. Пусть так, пусть так.

Эннис не знал о несчастном случае многие месяцы, пока его открытка Джеку о том, что ноябрь все еще, похоже, ближайший шанс встретиться, не вернулась обратно со штампом ПОЛУЧАТЕЛЬ УМЕР. Он набрал номер Джека в Чайлдресс, что он делал только однажды, когда Альма развелась с ним и Джек тогда неправильно понял причину звонка, проехав двенадцать сотен миль на север впустую. Все будет в порядке, Джек ответит, должен ответить. Но он не ответил. Это была Лорин и она говорила — кто? кто это? и когда он повторил, она сказала обычным голосом — да, Джек мчался по проселочной дороге на грузовике, когда взорвалась покрышка. Радиатор каким-то образом оказался поврежденным и взрыв отбросил его, с силой ударил железяками по его лицу, сломал ему нос и челюсть, и разворотил ему спину, когда он был уже без сознания. К тому времени, когда кто-то появился поблизости, он утонул в собственной крови.

«Они все-таки добрались до него с монтировками» — подумал Энис.

«Джека часто вспоминал вас», — сказала она. «Вы — его рыбак-приятель или охотник-приятель. Я должна была бы сообщить вам», — продолжала она, — «но не была уверена в том, как вас зовут и какой адрес. Джек держал большинство адресов своих друзей в голове. Это была ужасно. Ему было всего тридцать девять лет».

Вся бесконечная грусть северных прерий навалилась на него. Он не знал наверняка, как это произошло, монтировки или настоящий несчастный случай, кровь, заливающая горло Джека и никого рядом, чтобы перевернуть его. В шуме ветра он слышал сталь, ломающую кости, глухое дребезжание спиц обода колеса.

«Он похоронен у вас?» Он хотел проклясть ее за то, что она позволила Джеку умирать на грунтовой дороге.

Тихий техасский голос донесся по проводам. «Мы поставили памятник. Он говорил, что хочет быть кремированным, а пепел должен быть развеян на Горбатой горе. Я не знаю, где это. Так что он был кремирован, как он и хотел, и как я и сказала, половина его пепла была предана земле здесь, а оставшееся я отправила его родителям. Я подумала, что Горбатая гора была где-то там, где он рос. Зная Джека, это вполне могло быть место, где поют синие птицы и есть родник из виски».

«Мы пасли овец на Гобатой горе одним летом», — сказал Эннис. Он едва мог говорить.

«Его родители все еще в Лайтенинг Флат?»

«О да. Они будут там до смерти. Я никогда не видела их. Они не приезжали на похороны. Вы можете встретиться с ними. Я полагаю, что они были бы рады, если бы его воля была исполнена».

Без сомнения, она была вежлива, но тихий голос был холоден как снег.

Дорога к Лайтенинг Флат пролегала через пустынные земли с покинутыми ранчо, встречающимися через каждые восемь-десять миль — строения, зияющии выбитыми окнами сквозь сорняки, упавшие заборы загонов. На почтовом ящике можно было прочесть — Джон К. Твист. Ранчо было небольшим захудалым местечком, заросшим молочаем. Загоны были слишком далеко, чтобы рассмотреть в каком они состоянии, видно было только, что они в темных проплешинах. Крыльцо перед фасадом вело к крошечному, оштукатуренному коричневым дому из четырех комнат — две внизу, две наверху.

Эннис сидел за кухонным столом с отцом Джека. Мать Джека, крепкая и осторожная в движениях, как выздоравливающая после операции, сказала, «Хотите немного кофе, да, наверное? Кусочек вишневого пирога?»

«Спасибо, мэм, я бы выпил чашку кофе, но я не смогу сейчас съесть никакого пирога».

Старик сидел тихо, его руки были сцеплены поверх пластиковой скатерти, уставившись на Энниса с сердитым, знающим выражением. Эннис узнал в нем распространенный тип людей, желающих быть затычкой в каждой бочке. Он не смог разглядеть много от Джека в любом из них. Вздохнул с сожалением.

«Я очень расстроен из-за Джека. Невозможно передать, как плохо я себя чувствую. Я знал его очень долго. Я приехал, чтобы сказать вам, что, если вы хотите, чтобы я развеял его пепел там, на Горбатой горе — его жена говорит, что он так хотел — то я был бы рад сделать это».

Повисла тишина. Эннис прочистил горло, но больше ничего не добавил.