Александр Прозоров - Удар змеи

• Название: Удар змеи
• Автор: Александр Прозоров
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9942-0315-6

На Русь пришел 1560 год от Рождества Христова. Государь Иоанн, еще не получивший прозвища Грозного, отправляет князя Сакульского в Крым - выкупить пленников, попавших в руки татар, и втайне разведать пути наступления на Крым для будущей войны против терзающих Русь грабителей-работорговцев. Эта разведка позволит Русскому царству добиться одной из самых сокрушительных побед над своими врагами. Но Андрей Зверев даже близко не догадывается, что это будет за победа.

Русской армии она принесет славу, князю Сакульскому - обиду, Михайло Воротынскому, сосланному в Белоозеро, - свободу, а первому русскому царю - пятно кровавого диктатора.

---

Андрей похлопал холопа по ладони и вышел, прикидывая, кого из дворни лучше оставить, кого взять с собой.

– Молодые ремонтом пусть займутся, - решил он. - Таскать да рубить у них веселее получится. - И, выходя во двор, скомандовал: - Боголюб, Никита, Мефодий, Воян, Полель - со мной. Остальные при Пахоме остаются. Никита, заводных всех заберите, нечего им тут сено изводить, но оружие оставшихся выложите, пусть при них будет. Мало ли что… Все, седлайте! И так полдня потеряли. Обедать будем дома.

От Великих Лук до усадьбы Лисьиных было всего полтора десятка верст. Полный день езды с телегами, коли поспешать, либо немногим меньше дня просто верхом, или полдня - широкой рысью. Андрей одолел весь путь на рысях - лошадей можно было не беречь, все равно в усадьбе отдохнут. А потому он стремительно промчался по льду извилистого Удрая, свернул с него на узкую Окницу и еще засветло выскочил с нее на берег уже перед самой усадьбой, поднявшей свои стены на невысоком, от силы в два роста, холме с обледеневшими склонами. Холопы не поленились, залили подступы на совесть - отливающая зеленью корка была не меньше ладони в толщину.

Влетать во двор верхом князь не стал, вежливо спешился перед распахнутыми воротами, перекрестился на надвратную икону… И напрасно: боярыня Ольга Юрьевна, материнским сердцем ощутив возвращение сына, выскочила из дома, сбежала со ступеней и торопливо пошла через двор, накинув поверх серого платья с коричневой юбкой один лишь белый пуховый платок.

– Что ты делаешь, матушка! Замерзнешь! - Зверев кинулся навстречу, снимая налатник, положил ей на плечи. Боярыня, словно не заметив, крепко прижалась к груди сына:

– Родненький мой… Приехал…

Андрея удивило, сколь хрупкой и невысокой оказалась эта женщина. В налатнике она просто утонула, хоть вдвое заворачивай. А ведь еще прошлым летом казалась сильной и уверенной в себе. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. Помещица, чай, не подступись. И хоть испугалась сильно, когда его раненым привезли - хрупкой и маленькой все равно не стала.

– Матушка моя, - поверх налатника обнял он Ольгу Юрьевну. - Как я по тебе соскучился! Идем в дом, идем. Снег на улице, а ты в одних тапках!

Чуть не насильно он увлек матушку за собой, провел в дом. Здесь уже началась суета: дворня бегала, таская из кухни, из погребов в трапезную угощения, толстая девка понесла наверх стопку чистого белья, служки зажигали в коридорах светильники. Пахнуло жарким.

– Ты, видать, устал с дороги, сынок, - виновато произнесла боярыня. - А баня уж два дня не топлена, промерзла. Кабы знать…

– Ничего, матушка, - снова обнял женщину Зверев. - Я с тобой с радостью посижу, пока греется. Куда ныне спешить-то? Добрались. Ты о себе лучше сказывай. Как живешь, как здоровье, в чем помочь надобно?

– Ладно все, Андрюша. - Боярыня пошла рядом, не сводя с него глаз и поглаживая ладонью по волосам. - На здоровье жаловаться грех. Урожай ныне хороший, недоимок, почитай, не случилось. На подворье в Луках несчастье. Но и там токмо люди отошли, - она перекрестилась, - упокой Господь их душу. Добро же, по виду, все на месте. Я для пригляду Тихона оставила. Мыслю Луку из Заречья туда в приказчики соблазнить. Он хозяин толковый, уважаемый. Должен управиться.

– Это хорошо, что справно, матушка, - кивнул Зверев. - Успокоила ты мою душу. А то после твоего письма всякое в голову полезло. Пока добрался, немало мыслями истомился.

Сказал - и сам удивился тому, как успел за минувшие годы пропитаться словами и образами здешнего времени.

– Да, сынок, - со вздохом призналась боярыня. - Только тебя и дожидалась. Хоть глазком глянуть напоследок.

– Та-ак… - Андрей замедлил шаг. - Наверное, я чего-то недопонимаю.

Они как раз вошли в трапезную, и князь Сакульский решительно указал дворне на дверь:

– Закройте с той стороны! Желаю с матушкой побеседовать.

Слуги, опустив головы, заспешили в коридор, толстая сосновая дверь затворилась.

– Ты откушай с дороги, сынок, - указала на кресло во главе стола Ольга Юрьевна. - С утра, поди, крошки во рту не было? Сбитеню горячего испей. Вынести, прости, не догадалась. Спохватилась поздно…

– Подожди, матушка… - Андрей взял боярыню за руки, подвел к крайней скамье, усадил, опустился перед ней на корточки. - Расскажи-ка мне лучше в подробности, отчего вдруг прощаться со мной решила?

– Как почему? - Она опять пригладила его волосы и вдруг заплакала: - Не могу я так более! Одна осталась, что сова старая. Господь детей младших забрал, муж в порубежье сгинул. Кому я ныне нужна? Из светелки в светелку хожу, горшки да снопы считаю, хлысты отписываю, а к чему сие все надобно? Зачем? Покрутилась моя судьбинушка, да вся и вышла. Уходить пора, Андрюша, уходить. Пуст ныне мир округ стал. Куда ни гляну, вроде и смердов вижу, и стены, и поля - а все едино пусто. В душе пусто. Выдохлась она, пролилась вся до капельки. Пора.

Боярыня обняла его за виски, притянула к себе, поцеловала в лоб, но Зверев вывернулся:

– Как у тебя язык повернулся, мама? Внуки у тебя растут, я тоже живой покамест. А ты мне такое сказываешь! Все ерунда, устала ты просто. Это от одиночества. И я дурак, не подумал. Я тебя с собой заберу, в Запорожское. Дворец там отстроен, не меньше усадьбы отцовской. Там и дети, и Полина, и я там всегда рядом буду. Все, решено! Лошади дня три отдохнут, соберешься и поедем. Аккурат к Крещенью поспеть можем, коли не мешкать.

– Не поеду, сынок, - покачала головой Ольга Юрьевна. - Прости, но пора мне, Андрюша, и о душе подумать, о царствии небесном. Грехи свои надобно отмолить. А грехи на мне тяжкие, страшно и подумать.

– Перестань, матушка! - Зверев отлично понимал, о чем говорит Ольга Юрьевна. - Сына своего спасти - это не грех!

– Спасти, может, и не грех, - ощутил он на щеке ее прохладную руку, - да токмо к чародейству и колдовству христианину обращаться никак не потребно. По деяниям мне и кара. Кто был родной, всех Господь прибрал, лишь тебя оставил. Пути его неисповедимы. Хоть тебя надобно мне у него отмолить. Тебя отмолить, душу спасти. Ухожу я от мира сынок. В обитель Пустынскую закроюсь, постриг приму, власяницу надену. Сколько смогу, столько обетов приму. Бог милостив, искреннее раскаяние примет.

– Чего ему принимать?! Ты же меня от смерти спасала, мама! Разве Бог за это карать может?

– Перестань, - матушка прижала ему палец к губам. - Радость у меня, сын приехал. Нечто хочешь меня в слезах видеть? За стол иди, на место отцовское. Холопы твои, мыслю, с лошадьми и грузом уж управились, сейчас трапезничать придут. Голодные, что волки. Дай посмотреть на тебя, на пиру веселом посидеть. Забудь о разговоре нашем. Опосля обсудим, как отдохнете. Дозволь вернуться дворне к столу, слово им доброе скажи. Ты им ныне хозяин.

***

Пир длился дотемна. Андрей, погруженный в свои мысли, никого не останавливал и не подгонял, только кубок поднимал, когда здравицы в его честь кричали. Ольга Юрьевна тоже молчала - глядя то на сына, то на образ Николая Чудотворца, перед которым слабо тлела красным язычком небольшая лампадка. Взгляд Зверева тоже то и дело обращался к ней. И каждый раз он удивлялся, как быстро и заметно иссохла за минувший год боярыня. Словно и правда недуг какой вселился.

Застолье прервала весть о том, что баня наконец-то прогрелась. Гости отправились туда, но попариться всласть не удалось. Время двигалось к полуночи, а это, известное дело, тот час, когда умываться является нечисть домашняя и окрестная, что человека смертного запросто до смерти упарить может али рассудка лишить. Однако же времени и воды, чтобы смыть дорожную грязь, хватило всем, после чего холопы отправились пировать дальше, а князь, не испытывая на то настроения, пошел в свою еще детскую светелку - спать.

Дорога не оставила князя и ночью. Стоило закрыть глаза - и точно так же, как все последние дни, видел он утоптанный, перемешанный с грязью, чуть коричневатый снег бесконечного тракта, гриву понурившего голову коня, мерно вылетающие вперед ноги с широкими копытами, проплывающие справа и слева заиндевевшие березняки, черные, с серебристой припорошкой, ели, голые, унылые стволы озябших сосен.

Дорога тянулась и тянулась, постепенно сужаясь, превращаясь в узкую тропу, пробитую среди высоких, сверкающих чистотой сугробов. Просека была глубокой, как ущелье, небо - пасмурным, окружающий лес - плотным до абсолютной непроглядности. И все же тропа оставалась светлой, словно залитой ярким солнечным светом. Она тянулась, тянулась, тянулась, рассекая лес тонкой прямой стрелой, пока не уперлась в ноги старца с морщинистым лицом, в длинном овчинном тулупе, в большущей шапке из горностая и со связкой мышиных черепушек, свисающих с левого плеча. Старик опирался на неровный и узловатый, зато крепкий, как сталь, посох из соснового корня.

Голова его медленно поднялась, в лицо всадника вонзился, причиняя острую боль, мертвецки-холодный взгляд, шелохнулись бесцветные губы: