Карла Фридман - Два чемодана воспоминаний

• Название: Два чемодана воспоминаний
• Автор: Карла Фридман
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1094-4

В еврейском квартале Антверпена студентка Хая работает няней в семье хасида Калмана. Все чуждо девушке в этом мрачном доме, где царят строгие порядки, но лучик счастья озаряет ее жизнь, когда она всей душой привязывается к младшему сыну своих хозяев, замкнутому, обделенному любовью ребенку…

По роману Карлы Фридман был снят фильм «Оставленный багаж» с участием Максимилиана Шелла и Изабеллы Росселини, с успехом обошедший все экраны мира и получивший приз Берлинского кинофестиваля в 1998 г.

---

Растерянный Симха брел рядом со мною. В какой-то момент он раскрыл рот, и я испугалась, что сейчас раздастся рев. Но вместо этого он сказал очень серьезно: «Кряк!» И снова, широко улыбаясь: «Кряк-кряк-кряк». Я сжала его ручонку в своей. Мы шагали мимо дома, взад-вперед. Я хотела было еще раз попробовать ткнуться в дверь, но раздумала. Не показывать же привратнику, что мы зависим от его милости!

Наконец в дверях возникла госпожа Калман.

— В чем дело? — спросила она. — Уже почти шесть.

Я объяснила, что привратник запер дверь перед нашим носом.

— О, — отвечала она, — на этого человека не стоит обращать внимания.

— Боюсь, что мне придется, — вздохнула я, — по крайней мере, пока не научусь попадать внутрь через замочную скважину.

Решительной походкой прошли мы по коридору, впереди — госпожа Калман с Симхой, за нею — я с детской коляской. Привратника не было видно. Но стоило нам войти в лифт, как он высунул свой костлявый череп из привратницкой и проскрипел: «Свиньи жидовские!»

~~~

С учебой дела мои шли — хуже некуда. Я должна была готовиться к экзаменам, но не могла заставить себя углубиться в изучение Сократа и Платона. Тексты сливались перед глазами, и сквозь них проступало лицо Симхи.

Я хотела узнать как можно больше о мире, в котором жил он и от которого сама я была столь безусловно отгорожена. И я начала изучать по вечерам Моисеев закон. Я читала отрывки из Мишны и Гемары, молитвенники. До рассвета гнула спину над псалмами. Углублялась в книги пророков и документы Хроник.

И все это — из-за необоримого сердечного влечения к худенькому мальчику в вечно мокрых штанишках. Ради него покупала я хасидскую музыку, ради него самозабвенно танцевала под тягучие ритмы по комнате, ударяясь по пути то о стол, то о шкаф, то о стул.

Я, конечно, добыла книги Баал-Шем-Това, основателя хасидского движения, жившего в первой половине XVIII века и совершившего, по словам его учеников, множество чудес. Стоило мне погрузиться в труды самого мэтра, как оказалось, что господин Калман не так уж точно придерживается основ хасидизма.

«Не позволяйте человеку демонстрировать, что он лучше, чем ближний его, — писал Баал-Шем-Тов, — если даже он с большей преданностью служит Богу. Ибо каждый служит Ему по возможностям своим, полученным от Самого Творца. Даже червяк исполняет свою роль — в пределах возможностей, данных ему Богом». Может быть, господин Калман считал, что я хуже червяка? Кем же была я в его глазах? Инфузорией? Или бактерией?

Приходилось выбирать одно из двух. Либо считать, что господин Калман пренебрегает уроками Баал-Шем-Това. Тогда он — плохой хасид. Либо — что он доверяет заботу о собственных детях существу, которое сам же ставит ниже червя. Тогда он — плохой отец.

Одна из историй Баал-Шем-Това показалась мне особенно интересной. Это была притча о могущественном короле, выстроившем огромный дворец с множеством комнат, окруженный бесконечными стенами и имевший всего одни ворота. Когда строительство было завершено, король расположился во внутренних покоях и пригласил всех важных сановников посетить свой дворец. Они прибыли вовремя, но ворота оказались запертыми. Вправо и влево, насколько хватало глаз, простирались стены. Как же войти во дворец? — гадали они, пока не появился сын короля. Он сказал: «Вы не видите, что дворец этот — лишь плод воображения? Нет ни стен, ни ворот, одна бескрайняя пустота. Король, мой отец, перед вами».

Я думаю, что правильно поняла эту притчу: под королем подразумевался Бог. Аллегория могла быть полезной для таких безбожников, как я. Почему гости в этом рассказе не смогли увидеть короля? Они долго были в пути, преодолели множество препятствий и так живо представляли себе дворец, что выдумка стала реальностью. История науки пестрит подобными примерами. Каждому кажется, что новая интерпретация фактов откроет новый путь, что воображаемые стены и окаменевшие традиции будут сломаны и король во всем своем величии предстанет перед нами. Но тысячи лет прошло, прежде чем мы проникли в самую дальнюю комнату. При помощи Кеплера, Декарта, Ньютона и других мы только попытались отворить следующую дверь, а сам король долго еще будет скрыт от наших взоров.

По утрам, работая у цветочника, я думала о книгах, которые буду читать вечером. Мне не удалось проникнуться откровениями иудаизма. Мне казалось, что дети Израилевы набились в вагон a streetcar named Desire[5]. За рулем — Моисей, в багажнике — Тора, и пассажиры все еще лелеют великую надежду проскользнуть без больших потерь вместе со своим испытанным лоцманом сквозь мировую историю.

Бог же остается загадкой, как я всегда и думала. У Него нет ничего общего с людьми. Тора утверждает, что Он не был рожден и, значит, никогда не умрет. Как может Бог, никогда не простужавшийся и не страдавший поносом, хоть что-то понимать в человеческих недугах? Как может Он знать наши страхи, наши страсти, наши надежды и безнадежность? Он действовал по плану, лежащему вне нашего понимания. Имя Его чересчур свято и не должно произноситься, Его изображения запрещено создавать. Фотографий Бога тоже никто не видел. Все это напоминает историю с монстром Лох-Несского озера, который то и дело является пьяным шотландцам, но ни разу не позировал перед камерой: увидеть его могут лишь те, кто верит в его существование. Конечно, я могу изучить Его законы. Но они были записаны тысячелетия назад еврейскими мистиками при помощи арамейской стенографии. И мистиков этих мне труднее понять, чем разобраться в первобытных племенах, населявших эту страну до нашей эры.

Едва затворив за собою дверь цветочного магазина, я увидела отца. Я подбежала к нему и потащила за угол.

— Что ты здесь делаешь?

— Жду, что на меня вот-вот налетит дикарка с цветочным горшком в руках, — отвечал он, разглядывая желтые примулы, которые я прижимала к груди.

— Получила от хозяина, — объяснила я. — Потому что поставила сегодня рекорд: шесть венков за одно утро.

— Так много?

— Да, умирать стало очень модно. Ты и представить себе не можешь, что ты пропустил. Текст на одной из лент был такой: «Покойся, душа, в ожидании сладостнейшего назначения». Тебе это ничего не напоминает?

Мы шли к югу, в сторону Шельды. Интересно, что делал отец рядом с цветочником, подумала я, не спрятаны ли где-то неподалеку его чемоданы? Но, ни о чем не спрашивая, повисла на его руке и стала рассказывать о своей работе у Калманов, их строгих жизненных правилах, моей нежной любви к Симхе и Симхиной любви к уточкам.

Когда я кончила, отец сказал:

— Плохо, что хасиды кажутся характерными представителями иудейской религии не только гоям, которые страшно довольны, что могут узнать еврея издали, по одежде, но и самим евреям. В этом есть что-то от ностальгии. О чем, черт побери, они тоскуют? О Средневековье?

Я возмутилась и бросилась защищать Симху Калмана.

— Ты не можешь не признать, что хасиды, сохраняя древние традиции, помогают иудаизму преодолеть трудности.

Отец рассмеялся:

— Древние традиции? Совсем наоборот! Во времена греков евреи носили греческое платье, в арабском государстве одевались как мусульмане, в Италии эпохи Ренессанса — как итальянцы, а в Голландии — как голландцы. Убранство их синагог в Испании времен мавров почти не отличалось от убранства мечетей. Зато в Германии, при Лютере, синагоги были скромнее протестантских кирх. Веками влияли евреи на свое окружение и вдохновлялись им. И менялись под влиянием окружения, от Филона Александрийского до Эйнштейна, от Маймонида до Фрейда. Ассимиляция и связь с окружающим миром помогли евреям выжить. А хасиды со своими пейсами, лапсердаками и замшелыми идеями окарикатурили самих себя. Хасидизм — порождение европейских гетто, столетий замкнутости и унижений. Хасиды носят тюремную одежду, доставшуюся им от прошлого. Зачем? Я ведь не ношу полосатую робу, которую на меня надели в Маутхаузене? И сегодня ни один еврей, если у него с головой все в порядке, не нацепит на грудь желтую звезду!

— А ты не преувеличиваешь?

— Но ведь так оно и было! Стены гетто давно разрушены, но твои святые хасиды выстроили их заново. И не воображай, что сможешь хоть на йоту изменить маленького мальчика, с которым ты ходишь гулять в парк. Даже и не пытайся. Хочешь раздразнить привязанного жеребенка запахом молока? Кто дал тебе на это право? Уж точно, не сам жеребенок.

За разговором мы дошли до набережной, где грузчики нагромоздили тюки хлопка высоченными штабелями. Ветер гонял комочки ваты, выпавшие из упаковок. Мы подошли к реке. Чайки парили белыми парашютами, снижаясь, чтобы выловить из воды мусор.

Молча поднялись мы на променад. Там стоял человек с шарманкой и наяривал «La vie en rose»[6]. На плече у него сидела чахлая обезьянка на цепочке. Отец бросил в кастрюльку у его ног несколько монеток.