Буало-Нарсежак - В тесном кругу

• Название: В тесном кругу
• Автор: Буало-Нарсежак
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56433-0

Классический криминальный роман о том, как судьба зачастую безжалостно коверкает человеческую жизнь.

«В тесном кругу» — рассказ о двух сестрах, гениальной скрипачке и известной пианистке. История подарков, которые дарят друг другу состоятельные люди в тесном кругу, подарков, которые могут доставить радость и вызвать улыбку, а могут уязвить в самое сердце и причинить невыносимую боль. Роман о ненависти и изощренной мести, растянувшейся на несколько десятилетий…

---

— А Глория?

— Она была вне себя. Вы бы к ней зашли. Я помогла ей лечь в постель. Она отказалась от ужина.

Жюли пошла к сестре и нашла се уставшей, с кругами под глазами, в которых еще догорал едкий огонь гнева.

— Больше такого не повторится! — сказала она. — Столько народу, столько шума — для меня это слишком. И для нее тоже. Она еле волочила ноги, когда пришла пора уходить. Если бы этот Хольц не тащил ее на себе!.. Наконец-то все позади и каждый у себя дома. Я приму две таблетки могадона, иначе мне не уснуть.

Жюли тихонько вышла. События принимали хороший оборот, но пускать их на самотек было рано. Благодарение Богу, идей Жюли было не занимать. Перед тем как раздеться на ночь, она выкурила еще сигарету. Но почему, едва она забилась в любимое кресло, на нее навалились воспоминания о Фернане Ламбо? Он погиб в 1917 году, на пути в Дамаск. Тогда ее руки виртуозной пианистки были еще при ней. Так почему же она написала ему письмо, из-за которого он умер?

Спускалась ночь. Закат за окном горел неправдоподобно яркими красками. С моря доносился неспешный перестук моторной лодки. В такие вот вечера люди расстаются — без причин, без обид, без сожалений. Почему? Может быть, одна лишь музыка могла бы объяснить. Может быть, анданте из «Трио Эрцгерцога»… Когда печаль поднимается из такой глубины, которая глубже самой печали… «Бедная моя жизнь, — думала Жюли. — Скверная жизнь». Она поднялась и широко распахнула окно. Глории в 1917 году был тридцать один год, а сколько же было бедняге Фернану? Двадцать два или двадцать три. То, что она была его крестной матерью, еще можно было бы понять. Но его любовницей! А она стала его любовницей сразу же, едва этот мальчик прибыл в свое первое же увольнение, а потом из ее постели отправился прямо на войну, уверенный, что когда-нибудь потом она выйдет за него замуж. Почему она написала то письмо? А главное, почему воспоминание о нем с головокружительной тошнотой всплыло в ее памяти именно сегодня, именно в этот вечер? С чего она взяла, что должна предупредить его, рассказать ему, что Глория не любит и никогда не полюбит никого, кроме самой себя, что в ее жизни имеет значение только скрипка, только известность и зарождающаяся слава? Письмо не было анонимным. Она подписалась под ним. Тогда она была уверена, что выполняет свой долг. Значит ли это, что именно она повинна в том, что вскоре он погиб? Как знать, может быть, он, поняв, что в жизни ему нечего больше терять, нарочно бросился навстречу опасности? Глория проронила несколько слезинок и согласилась дать концерт в пользу раненых.

Награжденный посмертно, Фернан Ламбо был похоронен на военном кладбище, куда теперь водят туристов. Жюли смотрела, как в сгущающихся сумерках понемногу исчезают аллеи. Зачем прошлое вышло к ней из ночи? Ведь не потому же, что ее разбередила стычка между Глорией и Джиной? Конечно не поэтому. Это ерунда, не стоящая внимания. Унизить, задеть Глорию, заставить ее почувствовать себя побежденной — это было вполне законно. Быть может, не слишком красиво, но все-таки законно. Так же как вполне законно было честно предупредить молодого лейтенанта со слишком горячей головой. Но почему только сейчас, глядя на догорающий летний закат, Жюли поняла, что она начала мстить еще до того, как лишилась рук? А главное, за что мстить? Что такое отняла у нее сестра до того, как отнять руки? Она не знала. Понимала только, что начала сводить с сестрой счеты задолго до того, что произошло во Флоренции в 1924 году, и, значит, тому была какая-то смутная причина. Чем закончится ее месть? Нет, она не хотела! Просто оказалось, что она начала играть какую-то загадочную партитуру… Она трогала клавиши, но почему-то слышалось совсем не то, чего она ждала. Но не фальшь, нет… Это был похоронный марш.

Тыльной стороной затянутой в перчатку руки она с силой надавила на мокрые от слез веки. Бедный лейтенант. Какой он был светлый, какой красивый! На нее он даже не взглянул. Он любил одну скрипку, ее сентиментальное, ласкающее вибрато…

Она закрыла окно, чтобы не напустить комаров, и в темноте стала раздеваться. Потом, устав от борьбы с особенно недостижимыми застежками, вытянулась на постели. Она не старалась уснуть. Ей хотелось одного: загнать назад и больше не выпускать рой ставших непослушными воспоминаний, заставить их молчать, уйти в небытие. Как было бы хорошо научиться ничего не видеть, ничего не слышать, превратиться в ничто. Это совсем не трудно. Это умеют делать гуру, монахи, проводящие жизнь в созерцании, отшельники-анахореты… Что ж, я протянула Джине руку помощи, теперь пусть действует сама. Я самоустраняюсь.

События между тем набирали обороты. Уже на следующий день Джина объявила о своем намерении купить «Подсолнухи», и весь «Приют отшельника» пришел в волнение. Совет домовладельцев собрался под председательством мадам Женсон-Блеш в общей библиотеке, куда Глория попросила себя отнести. Господин Хольц сам предложил позвонить Жюли и держать ее в курсе, поскольку ее на совет не приглашали — она ведь была всего лишь жиличкой у собственной сестры. Сказать заранее, чем закончится собрание, было невозможно. Если кандидатуру Джины отклонят, то Глория по-прежнему останется королевой. Если же ее примут… Жюли нервно шагала между телефонным аппаратом и диваном в гостиной, на который время от времени вынуждена была присаживаться, ожидая, пока не утихнет боль в боку. Глория не осмелилась открыто выступить против Джины. Но она высказалась в том смысле, что присутствие на острове такой знаменитости, как Монтано, непременно повлечет за собой наплыв журналистов, фотографов, писателей и артистов, особенно во время проведения фестивалей в Каннах, Ницце и Монако. Многим этот аргумент показался решающим, но тут очень ловко вступил господин Хольц:

— Джина Монтано известна в мире не больше вас, а вы тем не менее принимаете ничуть не больше гостей, чем каждый из нас. Кроме того, я уверен, что Джина Монтано прежде всего стремится к спокойной жизни. Не забывайте о ее возрасте.

Мадам Лавлассэ воскликнула:

— Но мы понятия не имеем о ее возрасте!

Общий шум и восклицания. Снова пришлось вмешаться господину Хольцу и призвать к тишине.

— Мне кажется, что я могу ответить на этот вопрос. Мы подолгу разговариваем между собой, и совершенно случайно я узнал, что ее тетка когда-то служила в гардеробе миланской Ла Скала. И якобы она уверяла, что Джина родилась в тот самый вечер, когда Верди создал своего «Отелло». Впрочем, с уверенностью ничего утверждать нельзя, потому что в это время в Неаполе случилось сразу несколько извержений Везувия, а следом за ними и землетрясений и мать Джины вынуждена была срочно покинуть город и переселиться к сестре. В спешке она забыла даже окрестить ребенка. Вот почему само рождение Джины невольно оказалось окутанным некоей тайной. Достоверно известно лишь одно: она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году.

— Тогда же, когда и я! — с внезапной тревогой в голосе воскликнула Глория.

— Совершенно верно, — подтвердил Хольц, — но если хотите знать мое мнение, то мне кажется, что вся эта история с созданием «Отелло» оказалась настолько в ее вкусе, что она ухватилась за нее из самого обыкновенного кокетства. Она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, это бесспорно. Какого числа? А так ли уж это важно? Надеюсь, вы не собираетесь организовывать расследование в Неаполе? Лично я убежден, что она намеренно прибавляет себе годы, потому что это выглядит достаточно шикарно — дожить до ста лет. Что вы об этом думаете, мадам Глория?

— Я думаю, что единственная, кто доживет до ста лет, — это я, — кисло ответила Глория.

Все присутствующие громко засмеялись, приняв ее слова за остроумную шутку. Они глубоко заблуждались. Вечером, придя навестить сестру, Жюли застала ее в самом мрачном расположении духа.

— У тебя что-нибудь болит?

— Ничего у меня не болит.

Жюли машинально протянула руку, чтобы пощупать у Глории пульс.

— Не прикасайся ко мне! Оставьте меня наконец в покое! Нет у меня температуры! Это все из-за этой интриганки! Она выводит меня из себя!

Она села в постели и теперь уже сама схватила Жюли за запястье.

— Она совершенно заморочила своего дорогого Юбера! Этот искренний болван в конце концов убедил все собрание. Большинство проголосовало за Джину. Больше того! Скажу тебе честно, за нее были все, кроме меня. Понимаешь, в какое положение я попала? Они подумают, что я испугалась этой развалины! Что я ей завидую! Я — завидую!

— Успокойся, прошу тебя.

Но Глория ее не слышала. Ее душил гнев.

— Они хоть знают, откуда она взялась? — кипятилась она. — Даже Хольц вынужден был признать — раз уж об этом заговорили, ему просто некуда было деваться, — что Джина сама выдумала себе романтическое происхождение, потому что она прекрасно понимала, что подобная жалостливая легенда может помочь ей в карьере. И что ты думаешь? Даже Кейт, даже Симона проглотили наживку!