Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

• Название: За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
• Автор: Дмитрий Стахеев
• Издательство: Типография Карла Вульфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1869

Книга посвящена путешествию автора по Забайкалью и Дальнему Востоку в 60-е годы XIX в. Внимательным взглядом всматривается писатель в окружающую жизнь, чтобы «составить понятие об амурских делах». Он знакомит нас с обычаями коренных обитателей этих мест — бурят и гольдов, в нескольких словах дает меткую характеристику местному купечеству, описывает быт и нравы купцов из Маньчжурии и Китая, рассказывает о нелегкой жизни амурских казаков-переселенцев. По отзывам современников Стахеев проявил себя недюжинным бытописателем. И действительно, через призму его восприятия мы узнаем не о великих достижениях, не об открытиях и завоеваниях, а близко знакомимся с теми, кто жил в то время, чьим трудом осваивались новые земли государства Российского. Буквально несколькими штрихами он умеет создать характерные образы участников тех событий и вдохнуть жизнь в сухие строки истории.

---

Почему китайцы не привозят своих семейств на русскую границу, это объясняют двояко: одни говорят, что в силу установившегося с начала торговли обычая, китайцы не хотят нарушать его, другие находят в этом политическую причину, что будто бы китайское правительство не позволяет своим подданным вывозить на границу их семейства во избежание эмиграции, так что семейство китайца, как будто, остается в залог и гарантирует собою его возвращение на родину. Которое из двух предположений вернее, — не могу разрешить.

За ынгорозами открывается местность ровная, безлесная; вдали синеются высокие горы, едва видимые простым глазом. Дорога вьется по степи и незаметно исчезает вдали, как будто сливаясь со степью. Вот показались на дороге черные точки и высоко над ними пыль поднялась. Точки приближаются, яснее и больше делаются они и наконец превращаются в верблюдов, мерно шагающих друг за другом. По бокам у них навьючены тюки с ящиками чая, на спинах их сидят запыленные и загорелые монголы. Караван медленно двигался вперед; войдя в предместье Маймайтчина, монголы перебросились несколькими словами со встречными китайцами, очевидно расспрашивая о месте фузы того, кому следовал чай, и затем длинная вереница верблюдов потянулась в ворота Маймайтчина и скрылась в главной улице.

Чай снимают со спин верблюдов следующим образом: по известному крику ямщиков-монголов верблюды опускаются на колена, на спинах их развязывают узлы, и тюки, зашитые в кошмы, сами собой падают на землю. Когда приходит в Маймайтчин чайный караван, тогда по узким улицам нет никакой возможности не только проехать, но даже и пройти пешему: везде лежат верблюды и такая остановка сообщения продолжается до того времени, пока со спин верблюдов не снимут всех ящиков и тогда уже развьюченные животные уводятся в предместье Маймайтчина.

III

Самое скучное и тяжелое время в Маймайтчине — это летние месяцы. Торговля совершенно прекращается, наступает жара, отовсюду несет вонью разлагающихся нечистот; на улицах, в фузах, на площадях, везде вонь, духота и пыль. Китайцы в такие дни беспрестанно поливают свои пыльные улицы водой, мочат внутри дворов полы и тем только уменьшают действие духоты и жара. По случаю летнего затишья в торговле, китайцы бо́льшую часть дня спят или дремлют, слушая, как бьются мухи, попавшиеся в фигурную башенку-ловушку. Старшие акционеры фуз, не только в летние месяцы, но и в самое горячее торговое время, спят по 18 часов в сутки, про летние месяцы и говорить нечего: положительно дрыхнут с утра до вечера и с вечера до утра. Занятий никаких нет, общественной жизни тоже, книги читать китайский купец не любит, да по правде сказать, ничего он в них для себя путного и не найдет, остается, следовательно, сон, а если сна нет, вино, наконец опиум, — надо же как-нибудь время уколачивать. Проснется китаец от сна и принимается тянуть горячий чай без сахару и курить табак; выпьет чашек десять чаю, выкурит трубок двадцать (трубки очень маленькие, менее русского наперстка) и снова заваливается спать.

Встают китайцы летом очень рано, вскоре после восхода солнца, и пьют горячую воду, — чай пить вскоре после сна натощак считают вредным, — холодного китайцы никогда не пьют и думают, что если утром, на тощий желудок, выпить холодной воды, то можно заболеть и умереть. Немало они удивлялись, смотря на русских, пьющих холодную воду со льдом: им казалось, что вот-вот человек свалится с ног и умрет. После получаса времени, проведенного после сна за чашкой горячей воды, китайцы не знают, как уколотить время; главные пайщики фуз ходят по фузам своих знакомых, пьют чай, курят табак, и думают только о том, как бы поскорее прошло время до 10 часов утра. Летом в 10 ч. у китайцев уже готов обед, и почти девять десятых из маймайтчинских жителей после этого часа заваливаются спать. Китайские приказчики, несмотря на то, что торговых дел нет, все-таки считают нужным по очереди уходить в торговую слободу Кяхту и посещать купеческие дома каждый день, для того, чтобы не прозевать какого-нибудь торгового дела, или не пропустить мимо ушей торговых сведений, получаемых русскими.

Идет очередной приказчик в Кяхту, лениво переступает с ноги на ногу, потому что торопиться ему некуда, — он знает, что бо́льшая часть купцов выехали из Кяхты на дачи и оставили для китайцев незапертой одну комнату в доме, для того, чтобы они могла приходить в нее и дремать. Придет китаец в пустую комнату, накурится своего мелко искрошенного табаку, насыплет пеплу на пол, наплюет и уйдет в другой дом, где, также не видя хозяина, посидит, подремлет, а пожалуй даже и выспится, если не помешают ему свои же товарищи китайцы, любящие порой подшутить над своим собратом: привязать его длинную косу к стулу, спрятать фуражку, пощекотать в носу или испугать громким криком.

Иногда в пустую комнату соберется человек десять-пятнадцать, — сидят, покуривают, дремлют; иной вытягивает себе под нос тоненьким фальцетом китайскую песню: «ши-чи, ши-па» — про девушку, которая шестнадцати лет оставила родительский дом и скоро забеременела. Эта песня, по крайней мере в Маймайтчине, пользуется большой популярностью и ее знает каждый китайский мальчишка.

Стоит только кому-нибудь из русских купцов объявить китайцам, что он желает купить чаю, как на другой же день зал его наполнится китайскими приказчиками, которые положительно будут осаждать купца с предложением чаю. По этому случаю русский купец и не выходит сам в комнату, назначенную в его доме для китайцев, а впускает их по одному в свой кабинет и за каждым запирает дверь. Для того, чтобы соблюдать очередь, все китайцы усаживаются на стулья, стоящие у стен комнаты, и крайний к двери кабинета, по выходе оттуда китайца, заменяет его место в кабинете; лишь только он поднялся и освободил свой стул, как сидевший с ним рядом пересядет на его место, его сосед тоже и так все китайцы пересядут стулом ближе к двери кабинета. Точно на исповедь ходят они в комнату хозяина, и продолжается такая исповедь иногда с утра до вечера: все китайцы побывают в кабинете, а купец дела все-таки не сделал; назавтра опять та же история, и продолжается она до того времени, пока купец не выйдет из своего кабинета в зал и не скажет: — ну, господа, дело кончено, я чай выменял, больше мне не надо.

Китайцы начинают приставать, просят объяснения, у кого выменял чай, на какой товар, почему у него, а не у меня и т. д.; но купец, долго не думая, уходит и запирает дверь кабинета. Иногда, после его ухода, китайцы еще долго стоят у дверей и кричат: «отопри, тоненький слова есть», и, не дождавшись открытия дверей, уходят с бранью из дому; а завтра опять идут и опять ждут торгового дела. Летом, вообще, такие случаи редки, потому что кяхтинцы выжидают решения дела на нижегородской ярмарке; зимой же каждый день во всех купеческих домах с утра до вечера комната полна китайцами и производятся торговые сделки.

С 10 часов утра до 12 Кяхта пустеет: китайцы ушли обедать и отдыхают. Акционеры фуз после обеда спят часов по пяти, и, напившись чаю в 3 часа дня, снова дремлют с трубкой в зубах. В продолжение пяти лет моего знакомства с китайцами, я только однажды видел китайца, читавшего книгу. Это меня удивило, как явление редкое.

— Какую это ты книгу читаешь? — спросил я его, вглядываясь в непонятные для меня китайские знаки.

— Книга мудрена! Тута все писал, как подериза военна (как на войне дрались).

И китаец пустился рассказывать содержание книги; наговорил он мне множество чудес о китайском военном искусстве, о силе китайских богатырей, прославившихся в истории своими невероятными подвигами и доблестями, вроде того, например, как один богатырь размалевал себе рожу красками, сделался похож на страшного зверя, взял в руки меч и, бросившись на неприятеля, в один час истребил все его многочисленное войско.

— О, тута нама богатыри, жестоки! — добавил китаец, воодушевляясь рассказанными подвигами. Подвиги китайских богатырей, — про которые мне пришлось слышать самодовольный, многоречивый рассказ китайца, — эти подвиги и богатыри, совершающие их, относятся не к народному эпосу, т. е. не к тому времени, в которое всякий народ, в безыскусственных словесных произведениях, поэтически выражает свой взгляд на окружающую природу; нет, рассказы, слышанные мной, составляли эпизоды из китайской истории последнего столетия и потому я считал совершенно разумным остановить разболтавшегося китайца и сказал ему:

— Все, брат, это вздор, сказки нелепые!..

— Како сказки! Тиби дураки! Тута книги государи дело, его воля спрашива, когда книга писати! — кричал китаец, размахивая книгой.

— А все-таки в книге твоей только одна чепуха.

— Тиби сам чипуха! — гневно сказал китаец и спрятал книгу в ящик.

Он долго потом сердился на меня за то, что я выказал недоверие к его книге. Вообще китайцы склонны ко лжи и часто врут так, что, как говорится, мухи дохнут от их вранья, таково оно тошно. Например, на вопросы: — сколько верст до Урги? — китаец скажет немного-немало тысяч пять, тогда как до Урги всего 300 верст. Или, — каковы китайские пушки? — китаец скажет, что у них есть пушка, из которой если выпалить, то ядро пролетит прямо в Москау (в Москву). И как ни старайся разуверить, — ничего не сделаешь, китаец будет божиться, клясться и не сознается во лжи. Ложь их всего более развита в тех случаях, когда разговор идет о их отечестве, или при сравнении предметов русских с китайскими. Были, например, в Кяхте маневры, двигались правильные колонны войск, гремела музыка; китайцы смотрели, разинув рты, и дивились, но как только спросили их: что, хорошо? — Худа! Нама печински лучше! (У нас в Пекине лучше). — И так во всем: что бы ни показали китайцу, как бы ни заинтересовала его показанная вещь, но только стоит спросить: что, хороша?