Владимир Контровский - Нерожденный

• Название: Нерожденный
• Автор: Владимир Контровский
• Жанр: Альтернативная история

Сын японского морского офицера, выжившего в Цусимском сражения, стал гениальнейшим физиком ХХ столетия. Несмотря на некоторые успехи (в частности, в этой новой Реальности Япония выиграла битву при Мидуэе), сказалось подавляющее военно-экономическое превосходство США, и война на Тихом океане неумолимо катится к поражению империи Ямато. И тогда японцы пускают в ход супероружие, изобретённое самураем-гением – оружие, позволяющее управлять любыми физическими процессами. Останавливаются в воздухе моторы самолётов, взрываются артиллерийские погреба боевых кораблей, от наведённых коротких замыканий и пожаров на газопроводах пылают целые города. Советским учёным удаётся создать такое же оружие. Война идёт на равных, но могучее супероружие оказывается слишком могучим – оно грозит выйти из-под контроля и уничтожить всю планету.

---

Этого не произошло. «Троянские кони» вошли в поле и начали описывать широкие круги, опускаясь всё ниже и ниже, но не падая. А из их подкрыльевых баков на спящий город полились потоки мутной жидкости, быстро превращавшейся в белёсый пар, и упали на Токио сотни мелких бомб, лопавшихся на небольшой высоте и выпускавших клубы точно такого же пара.

Американцы пустили в ход химическое оружие – иприт и дифосген. Выливные баки открылись механически, и баллоны со сжатым отравляющим газом самовскрывались на заданной высоте – бомбы не взрывались в привычном смысле этого слова. Удар был страшен своей неожиданностью: если военные имели противогазы, то у сотен тысяч мирных жителей не было никаких средств защиты – за все годы войны на Тихом океане химическое оружие ещё ни разу не применялось. И теперь в кварталах Токио умирали в муках тысячи людей…

Почему вражеские самолёты не падают, японцы поняли быстро. Шумопеленгаторы не фиксировали гул моторов, а это значило, что моторов у американских машин попросту нет. И тогда по команде защитное поле было снято, и в чёрное небо поднялись десятки ночных истребителей – воины микадо не могли допустить, чтобы проклятые гайкокудзины подло и безнаказанно убивали беззащитных женщин и детей. Истребители рвали планеры на куски пушечными очередями – «троянские кони» погибали один за другим, до последней минуты продолжая опустошать свои бомбоотсеки.

…Радар «Энолы Гей», летевшей в девяноста милях позади планеров на высоте девяти километров, засёк взлёт японских ночных истребителей сразу же: лейтенант Джекоб Безер и сержант Джо Стиборик не отрывали глаз от индикаторов.

– Ну, парни, вперёд, – произнёс полковник Тиббетс, ощущая противную сухость в горле. – Наши «загнанные лошади» должны продержаться четверть часа, отвлекая джапсов, – мы или сорвём банк, или…

Что означает «или», командир «бэ-двадцать девятого» не договорил – это было ясно и так.

Бомбардировщик дал полный газ. Японские радары его, конечно, засекут, но что это изменит? Самураи решат, что это ещё один припоздавший планер, а если и услышат шум мотора, не будут они включать поле ради одного-единственного вражеского самолёта – что он может сделать? В воздухе десятки истребителей – сесть они не успеют, но сбить янки-одиночку – это запросто.

Расчёт оказался точным. Под крылом «Энолы Гей» уже потянулись кварталы Токио, затянутые ядовитой ипритной дымкой, а моторы бомбардировщика по-прежнему работали ровно, без перебоев. На самолёт Тиббетса со всех сторон устремились японские «рейдены»[66], выискивая бомбардировщик среди частокола прожекторных лучей, но атомный «Малыш» уже отделился и пошёл вниз, на обречённый город. Вспышка была ослепительной…

Полковник Тиббетс грамотно – как учили! – увёл свой самолёт от ударной волны, но вернуться на Тиниан и получить заслуженную награду ему не удалось. Ядерный гриб смёл большую часть японских перехватчиков, но лейтенант Акамацу[67] вцепился в хвост «Энолы» и сбил её: пылающий самолёт, разваливаясь, рухнул в океан. Искать и подбирать уцелевших членов экипажа японцы не стали, и, наверное, это было для пилотов большим счастьем…

Майор Томас Фереби, бомбардир «Энолы Гей», неплохо отработал упражнение под названием «ночное бомбометание по заданной цели», но главную задачу «Б-29» всё-таки не выполнил: ни императорская резиденция, ни таинственная лаборатория Тамеичи Миязака, о которой было известно только то, что она находится «где-то в окрестностях Токио», не пострадали – сила взрыва оказалась меньшей, чем ожидалось. Жертвами «Малыша» стали двести тысяч мирных жителей, но этот «успех» был более чем сомнительным.

«Теперь война пойдёт без пощады!» – гласил специальный императорский рескрипт, вышедший на следующий день.

Строчки рескрипта микадо сочились кровью…

Глава четырнадцатая. Щит и меч

Париж лета сорок пятого года чувствовал себя неплохо. Город, в отличие от многих других европейских столиц, избежал разрушений – и немцы в 1940-м, и американцы в 1944-м взяли его без боя, без грохота орудий, без тяжёлых фугасных бомб. Германская оккупация Парижу не повредила – она была и прошла, растаяла, стекла мутной водой в канализацию, и древний город вернулся к обычному своему бытию: на его бульварах и улицах по-прежнему работали маленькие кафе и магазинчики, суетились люди, озабоченные своими житейскими делами, и художники на Монмартре снова выставляли на продажу свои картины с цветами и девушками. И не было на этих картинах никаких танков, пушек и прочих ужасов войны – война кончилась. То есть она не совсем кончилась – говорят, на Тихом океане ещё стреляют, – но какое дело французскому обывателю до выстрелов и взрывов, грохочущих за тысячи лье от Франции, где-то в Юго-Восточной Азии? Не каждый из них знал, где она вообще есть, эта Азия Юго-Восточная.

Париж, 1945 год

Франция оживала. Генерал де Голль, энергичный патриот своей страны, избавлялся от назойливой американской опеки, грозившей обернуться зависимостью прекрасной Франции от желчного Дяди Сэма, возрождал былое величие страны Ришелье и Наполеона, и никто из парижан нисколько не сомневался в том, что американские патрули на улицах Парижа скоро исчезнут: вы нас освободили от бошей – спасибо, но пора вам и честь знать.

Вероятно, такого же мнения придерживался человек в мягкой шляпе, лёгком сером плаще, распахнутом по летнему времени, и с небольшим желтым саквояжем (добротным, сейчас таких не делают), шагавший по бульвару Рошешуар. Он неодобрительно покосился на группу американских солдат, развалившихся в плетёных креслах на веранде маленького кафе и усердно потреблявших пиво. Возможно, миловидная официантка этого кафе также не испытывала к бравым «джи-ай» особо тёплых чувств, но обслуживал она их проворно и даже улыбалась в ответ на двусмысленные шуточки, отпускаемые ими в её адрес, – янки платили, и платили щедро.

Человек в плаще шел не спеша, но целеустремлённо. Он то и дело поглядывал на номера домов, явно отыскивая нужный адрес, и вскоре нашёл, что искал: не доходя квартала до Плас Пигаль с её знаменитой «Красной Мельницей»[68], он остановился у одного из домов и толкнул входную дверь.

– Что угодно мсье? – спросила его седенькая благообразная консьержка, услышавшая треньканье дверного колокольчика.

– Мсье угодно найти квартиру номер семнадцать, – ответил человек в плаще. Голос у него был приятный, и консьержка это отметила. А ещё она отметила, что этот мсье – человек порядочный: не забыл положить монетку на столик перед консьержкой.

– Третий этаж, мсье, и направо, – проворковала консьержка, удалив монету со стола одним движением руки, напоминавшей птичью лапку. – По-моему, её хозяйка сейчас дома.

– Благодарю вас, мадам.

«Ах, какой мужчина… – подумала она, глядя вслед незнакомцу, поднимавшемуся по лестнице. – Будь я лет на тридцать помоложе, я бы… Ах, молодость, молодость… А Жанет времени зря не теряет, и правильно делает: женщина она красивая, а муж её неизвестно где».

Поднявшись на третий этаж, человек с саквояжем остановился у двери с медными цифрами «1» и «7», секунду помедлил и решительно нажал кнопку звонка. Не похоже было, что он явился на любовное свидание – человека в плаще привело сюда что-то другое.

За дверью послышались лёгкие шаги, звякнула дверная цепочка. Дверь приоткрылась, и человека в плаще встретил внимательный взгляд серых женских глаз.

– Мадам Беранже?

– Это я. Кто вы такой, и что вам нужно?

– Меня зовут Андрэ Нуарэ. Я писатель, – с этими слова человек с саквояжем извлёк из внутреннего кармана визитную карточку и протянул её хозяйке, настороженно смотревшей на него. – Я хочу с вами поговорить, а нужно мне это для моего нового романа, прототипом главной героини которого, – мужчина широко улыбнулся, – будете вы, мадам Беранже. Вы позволите мне войти?

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе – её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

– Ячменный, – сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. – Извините, другого нет. Я вас слушаю.

– Это я вас буду слушать, мадам, – Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. – Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера «Ламотт-Пике», а ныне командира линкора «Ришелье», направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette[69] Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже – Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ – именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.