Бернард Ньюмен - Шпион

• Название: Шпион
• Автор: Бернард Ньюмен
• Жанр: О войне

Оригинал: Bernard Newman, “Spy”. Victor Gollancz, London, 1^st Edition, February 1935

(Перевод текста восемнадцатого издания, вышедшего в 1947 г. Впервые книга была опубликована в феврале 1935 года.)

О книге: Воспоминания английского офицера-разведчика об его разведывательной и диверсионной деятельности в тылу немцев во время Первой мировой войны.

Об авторе. Бернард Ньюмен — известный английский журналист и писатель. Родился в 1893 году, учился в Кембридже, работал актером. Во время Первой мировой войны служил в английской разведке, после войны некоторое время был чиновником в Министерстве труда, затем занялся репортерской деятельностью, начав с публикаций путевых заметок, собранных им во время велосипедных поездок по континентальной Европе. Автобиографическая книга “Шпион”, вышедшая в 1935 году, принесла Ньюмену большой успех, и с тех пор вопросы разведки и шпионажа стали основной темой его как документальных, так и художественных произведений. Умер в 1968 году.

Несмотря на некоторые неточности и ошибочные оценки (к примеру, в своей поздней книге “Мир шпионажа” (1962) Ньюмен утверждал, что британские дипломаты Гай Бёрджесс и Дональд Маклин, члены знаменитой т. н. “Кембриджской пятерки”, сбежавшие в СССР в 1951 году, якобы не были советскими агентами), мастерство рассказчика, живой характер изложения и типично английские юмор и ирония, наряду с удивительной плодовитостью (его перу принадлежат несколько десятков произведений — от путеводителей по странам Европы до книг об НЛО) сделали Ньюмена одним из самых популярных западных авторов, пишущих на тему секретных служб и разведки.

---

В этом случае, однако, пропаганда ударила бумерангом по своим создателям. Ведь ничто не вредит духу взрослого человека так, как внезапное осознание того, что ему врали как ребенку, что он, как ребенок, верил этой лжи, не подозревая, что вышестоящие лица, лидеры нации, водили его за нос. В таком случае человек становится зол, прежде всего, на самого себя, потом, делая естественный вывод, он переходит на другую сторону, теряет раз и навсегда любое доверие к своим начальникам. Замечу, что немецкая дисциплина, несмотря на все, что было о ней сказано и написано, все же не основывалась лишь на одной грубой силе. В очень большой степени на самом деле она основывалась на доверии солдат к своим офицерам — как это и должно быть в любой армии. (Впрочем, нужно обязательно добавить, что это доверие было целиком оправданным, потому что все противники Германии, даже французы, признают, что немецкая армия располагала самыми лучшими офицерскими кадрами в мире.)

Я считаю, что все согласятся с тем, что любая армия — даже состоящая из самых храбрых солдат — для того, чтобы добиться победы в войне должна располагать двумя важными вещами: хорошими офицерами и хорошим питанием. С генералами и старшими офицерами в Германии не было проблем, но вот с младшими офицерами проблемы были — к концу войны у немцев, как, собственно, и у союзников, наблюдалась страшная нехватка командиров младшего звена, причиной чего были, разумеется, большие потери. Однако даже тогда немецкий офицер был хорош, а унтер-офицеры, получившие офицерские звания, воевали великолепно. Но по причине тисков морской блокады, установленной британским флотом, продуктовое снабжение в Германии ухудшалось с каждым днем. Лишь румынская кампания осенью 1916 года несколько улучшила ситуацию, в противном случае Германию уже поставили бы на колени, несмотря на последовавший вскоре коллапс в России. Но в начале 1918 года положение становилось просто ужасающим. Во всех городах множество людей находилось на грани голода. Это был вопрос нехватки не денег, а именно самих продуктов. Важнейших продуктов и товаров не хватало, и хотя солдаты во все времена пользовались преимуществом в снабжении, в Германии приходилось время от времени урезать и их рацион, пока еда, которую немецкий солдат получал в последний год войны, перестала даже отдалено напоминать и по количеству и по качеству ту, которой его снабжали в начале войны. Но и теперь, несмотря на аксиому Наполеона о том, что путь к сердцу солдата лежит через его желудок, немецкий боевой дух был так силен, что он мог бы еще держаться так же долго, как вера немцев в то, что положение у противника еще хуже — потому что не было лучшего средства для успокоения изможденных, уставших от лишений людей. Но вот настал момент, когда открылась правда — момент прорыва в британские тылы, который показал сотням тысяч немцев, что британские солдаты не только не страдают от голода, но питаются и одеваются намного лучше их самих. Именно тогда вся пропагандистская конструкция распалась на куски, обрушившиеся на головы ее строителей. Сообщение о сценах в районе Соммы как молния пронеслось по всему фронту. Мы получали просьбы из дивизий, воевавших в Эльзасе, перевести их на участок на Сомме. Правда, эти просьбы очень редко удовлетворялись. При проверке выяснилось, что и офицеры, и солдаты в равной мере жаждут попасть в эту страну изобилия, о которой они так много слышали. (Капитан Лиддел Гарт остроумно, но справедливо предполагает, что британскому Верховному командованию стоило бы организовать для отобранных немцев “экскурсии в сопровождении гидов” по британским тылам, а потом послать их назад, чтобы те рассказали своим товарищам! И в этом предложении содержится куда больше, чем просто забавная шутка.)

За следующие несколько месяцев, как я уже говорил, я время от времени посылал сообщения Мэйсону, используя многочисленные и разнообразные способы, и передавал ему подробные сведения о планируемых операциях. Но в то же самое время я перестал в душе рассматривать это как мою основную задачу, какой бы важной она ни была. Ведь теперь я прочно укоренился в оперативном управлении. Я своей работой добился уважения Людендорфа (я думаю, что имею право заявить это), во всяком случае, он часто использовал меня в качестве одного из своих офицеров, выезжавших в целях контроля, консультаций и сбора информации на фронт, а эту работу он поручал только тем, кому безусловно доверял. Вот это и должно было открыть для меня возможность того, чего я так долго добивался. ”Ум вражеского командующего” — вот что было моей целью. Людендорф во всех практических вопросах был вражеским командующим. Теперь у меня, как минимум, был некоторый доступ к его уму. Мне следовало расширить эту брешь, чтобы он прислушивался к моим предложениям. Конечно, это нужно было сделать очень осторожно, и если я стану описывать все те мелкие шаги, которыми я старался ослабить доверие Людендорфа к его великолепной армии, то книга об этом превратится в невероятно толстый том. Причем эта книга окажется более интересной для психолога, нежели для обычного читателя.

Я, конечно, должен сказать, что мои предложения не имели бы большого веса, если бы не подкреплялись прочной фактической основой. Людендорфу не нужны были просто мнения, ему нужны были факты. К счастью, события весны 1918 года предоставили мне достаточно фактов: на самом деле на основе каждого факта всегда можно сделать как минимум два вывода. Я мог посетить дивизию, которая по какой-то причине недостаточно хорошо проявила себя в наступлении и сообщить о причинах этого и об условиях, в которых действовала дивизия. Мой доклад вводил Людендорфа в заблуждение, поскольку был написан с пессимистической точки зрения. Я был, конечно, очень осторожен и старался не переборщить. Все, что я мог — это заставить командира дивизии согласиться с моими выводами. А это было не так трудно, как я ожидал, потому что я обычно посещал дивизию сразу после большого сражения, когда боевой дух обычно падал до самого низкого уровня. Потому очень медленно и, как я надеюсь, тонко, я преувеличивал влияние уменьшенного продовольственного снабжения на боевой дух солдат. Я также преувеличивал инциденты, которые видел в районе Соммы, где оргии грабежей и мародерства помешали успеху наступления. Должен признаться, что вначале Людендорф верил этому с трудом. Для достижения того же эффекта я доложил ему о результатах посещения участка наступления ”Жоржетты” на реке Лис, где я снова видел, как солдаты грабят фермы, вместо того, чтобы атаковать противника, который существовал, видимо, лишь в умах полуголодных победителей. В этот момент уверенность у Людендорфа пошатнулась. Но после третьего майского наступления, когда немцы прорвались до Марны, я нарисовал ему такую же картину, подкрепив свой рассказ фотографиями, снятыми мной у Суассона, с пьяными солдатами, лежавшими у обочин дорог или носившимися по улицам, пока их офицеры напрасно пытались призвать к порядку людей, дорвавшихся до огромных запасов дармового шампанского — тогда мне удалось убедить Людендорфа. Хотя у него был чисто военный ум, но он понимал кое-что в человеческой психологии и знал, что такое положение вещей является в корне неправильным, помня, что таком и помыслить нельзя было в 1914 году.

Если бы мне хотелось представить лестный анализ моего влияния на ум Людендорфа, то лучше всего сослаться на его «Мемуары», где явно показано изменение его взглядов. Порой он противоречит самому себе, говоря в одной фразе и о победе, и о поражении. Но правда состоит в том, что уже в середине лета 1918 года Людендорф знал, что только чудо может принести Германии победу на поле боя. Однако он был совершенно уверен, что сможет продержаться до 1919 года, создав непреодолимую для противника оборону. Зная о критическом военно-политическом положении во Франции, он надеялся (и обоснованно), что еще до того, как американцы будут располагать во Франции достаточными силами, французский фронт может треснуть — и ради справедливости следует сказать, что в тот момент боевой дух французов отнюдь не был высок. Когда мы впоследствии обсуждали этот вопрос, то решили, что наше наступление следовало бы направить против французского, а не против британского фронта, потому что англичане, хотя в техническом смысле и уступали французам, превосходили их в боевом духе, обладая выдержкой, которой никогда не обладали романские народы. Но британский фронт продержался даже после того, как был прорван. Этого не произошло бы, если бы наступление было направлено против французов.

На эту тему я постоянно импровизировал, создавая варианты развития событий. В моих обобщениях докладов из армий или других соединений, я при первой возможности подчеркивал низкую мораль немецких войск. Меня волновал этот спор с величайшим военным умом, противостоящим мне, хотя и не осознающим дуэли умов, в которой мы оба участвовали. Мои предыдущие успехи, вроде эпизода в Лансе, я вспоминал скорее как мелодраматические сцены. А теперь началась реальная работа — работа для мозгов. Еще никогда я не писал так тщательно, как тогда, переписывая доклады, пока каждое слово в моем резюме не получало дополнительный тонкий подтекст.