Жорж Перек - Человек, который спит

• Название: Человек, который спит
• Автор: Жорж Перек
• Издательство: «ИД «Флюид»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-98358-101-5

Третье по счету произведение знаменитого французского писателя Жоржа Перека (1936–1982), «Человек, который спит», было опубликовано накануне революционных событий 1968 года во Франции. Причудливая хроника отторжения внешнего мира и медленного погружения в полное отрешение, скрупулезное описание постепенного ухода от людей и вещей в зону «риторических мест безразличия» может восприниматься как программный манифест целого поколения, протестующего против идеалов общества потребления, и как автобиографическое осмысление личного утопического проекта. «За виртуозной игрой Перека с буквами и словами, за тонкой пародией, за бурлескной стилизацией стоит не только осмысление многовековой традиции, не только развенчивающее и развинчивающее новаторство — здесь и муки самоопределения, и вся сложность быстро меняющегося мира, который требует постоянно искать и находить новые средства выражения».

---

Отныне ты не выбираешь фильмы; ты безразлично заходишь в первый попавшийся кинозал в районе восьми, девяти или десяти часов вечера и пребываешь в темном зале лишь тенью зрителя, тенью тени, наблюдающей за тем, как на продолговатом четырехугольнике появляются и исчезают различные комбинации света и тени, беспрерывно составляющие одно и то же приключение: музыка, очарование, ожидание. Отныне ты не выбираешь еду, не стараешься ее разнообразить, не пытаешься перепробовать три сотни комбинаций, которые стойка «Петит Суре» может предложить тебе за пять однофранковых монет, треть твоего ежедневного пособия, лежащего на дне твоего кармана; ты не выбираешь ни время для сна, ни книгу для чтения, ни одежду…

Ты отпускаешь себя на все четыре стороны, ты позволяешь себе плыть по течению: достаточно, чтобы толпа поднималась или спускалась по Елисейским полям, достаточно, чтобы какая-то серая спина двигалась в нескольких метрах от тебя и свернула на какую-то серую улицу; достаточно света или отсутствия света, шума или отсутствия шума, стены, группы людей, дерева, воды, арки, оград, афиш, мостовых, пешеходного перехода, витрины, светофора, таблички с названием улицы, лестницы, перекрестка, прилавка галантерейщика, красной вертикальной вывески-«ромбика», обозначающей табачную лавку…

Ты шагаешь или не шагаешь. Ты спишь или не спишь. Ты спускаешься со своего седьмого этажа или поднимаешься. Ты покупаешь или не покупаешь «Ле Монд». Ты ешь или не ешь. Ты садишься, ложишься, продолжаешь стоять, ты проскальзываешь в темный кинозал. Ты закуриваешь сигарету. Ты пересекаешь улицу, пересекаешь Сену, останавливаешься, снова идешь. Ты играешь или не играешь в электрический бильярд.

Иногда ты по три, четыре, пять или уже сам не знаешь сколько дней сидишь в своей комнате. Ты почти беспрерывно спишь, стираешь носки, две рубашки. Ты перечитываешь детективный роман, который уже раз двадцать читал и раз двадцать забывал. Ты разгадываешь кроссворд в старом завалявшемся номере «Ле Монд». Ты раскладываешь на своей кушетке четыре ряда по тринадцать карт, ты вынимаешь королей, ты кладешь червовую семерку после червовой шестерки, трефовую восьмерку после трефовой семерки, пиковую двойку на ее место, червового валета после червовой десятки.

Ты ешь джем с хлебом, пока у тебя есть хлеб, с печеньем, если у тебя есть печенье, потом джем просто так, ложкой из банки.

Ты ложишься на узкую кушетку, положив руки за голову и согнув ноги в коленях. Ты закрываешь глаза, ты их открываешь. Скрученные подтеки проплывают медленно, сверху вниз по поверхности твоей роговицы.

Ты пересчитываешь и комбинируешь трещины, шелушения, вмятины потолка. Ты смотришь на свое лицо в расколотом зеркале.

Ты не разговариваешь сам с собой, не разговариваешь пока. Ты не кричишь, до этого дело еще не дошло.

У безразличия нет ни начала, ни конца: это неподвижное состояние, груз, инертность, которую ничто не смогло бы поколебать. Разумеется, сигналы внешнего мира все еще поступают к твоим нервным центрам, но они, кажется, уже не способны затронуть весь организм, а тот — выдать какую-либо реакцию. Остаются лишь элементарные рефлексы: ты не переходишь улицу, когда горит красный свет, ты укрываешься от ветра, закуривая сигарету, ты одеваешься теплее в зимние утра, ты меняешь футболки, носки, трусы и майки приблизительно раз в неделю, постельное белье приблизительно два раза в месяц.

Безразличие распускает язык, смешивает знаки. Ты терпелив, но ты не ждешь, ты свободен, но ты не выбираешь, ты готов, но ничто тебя не обязывает.

Ты ничего не просишь, ничего не требуешь, ничего не приказываешь. Ты слышишь, хотя никогда не слушаешь, ты видишь, хотя никогда не смотришь: трещины потолка, рисунок паркета, орнамент кафельной плитки, морщины вокруг глаз, деревья, вода, камни, проезжающие машины, облака, рисующие в небе формы облаков.

Теперь ты живешь в неизбывности. Каждый день сделан из тишины и шума, из света и тьмы, из густоты, ожидания, дрожи. Речь идет только о том, чтобы — в какой уже раз — навсегда — и каждый раз все дальше — теряться, бесцельно блуждать, обретать сон, некий покой тела: оставлять, утомляться, цепенеть, плыть по течению. Ты скользишь, ты позволяешь себе погружаться, сдаваться: искать и избегать пустоты, шагать, останавливаться, садиться, опираться, облокачиваться, растягиваться.

Автоматические жесты: подниматься, мыться, бриться, одеваться. Поплавок на воде: плыть по течению, следовать за потоками, брести; летом — в густой тишине — закрытые ставни, мертвые улицы, липкий асфальт, почти черная зелень неподвижной листвы; зимой — в холодном свете витрин, фонарей — запотевшие стекла дверей кафе, черные обрубки мертвых деревьев.

Ты заходишь в жалкие забегаловки, закусочные, рюмочные, плохо освещенные лавки «Вино и Уголь» с кислым и прогорклым запахом. Ты бродишь по грязным улицам в районе Шарль Мишель или Шато-Ландон вдоль заборов, заклеенных обрывками афиш. Ты садишься на скамейки скверов и парков, как пенсионер, как старик, но тебе всего лишь двадцать пять лет. Ты садишься на диваны из кожзаменителя в гостиничных холлах, ты смотришь на входящих и выходящих людей, ты просматриваешь каталоги, афиши, туристические брошюры и проспекты, рекламирующие ночной Париж и круиз в Индию, ты пролистываешь оставленные журналы «Эхо французских отелей», «Ревю дю Туринг-Клуб де Франс»; ты подходишь и читаешь газеты, вывешенные на стендах перед типографиями и редакциями «Ле Монд», «Ле Фигаро», «Ле Капиталь», «Ла Ви Франсез». Ты ходишь по муниципальным библиотекам, ты заполняешь формуляры, ты читаешь книги по истории, ученые трактаты, мемуары государственных деятелей, альпинистов, священников.

Ты идешь вдоль тротуаров, ты смотришь в канавы, в то более или менее широкое пространство, что отделяет припаркованные машины от парапета. Ты находишь там шарики, пружинки, кольца, монетки, иногда перчатки; однажды ты подобрал бумажник: в нем ты обнаружил немного денег, документы, письма, фотографии, при виде которых у тебя на глазах едва не выступили слезы.

Ты смотришь на карточных игроков в Люксембургском саду, на большие пруды у Дворца Шайо, по воскресеньям ты ходишь в Лувр. Не останавливаясь, ты пересекаешь все залы, чтобы в итоге застыть перед одной-единственной картиной — невероятно экспрессивным портретом мужчины эпохи Возрождения с маленьким шрамом над верхней губой слева, то есть слева для него, справа для тебя, или же склониться над одним-единственным экспонатом — гравированным камнем либо маленькой египетской ложечкой, дабы, выстояв час, два, уйти не оборачиваясь.

Постоянное, неутомимое хождение. Ты ходишь как человек, несущий невидимые чемоданы, ты ходишь как человек, преследующий свою тень. Походка слепца, сомнамбулы, ты движешься механическим шагом, бесконечно, так, что даже забываешь, что идешь.

Терпеливый бродяга, законченный никтобат,[11] эктоплазма, которую бесполезно — пусть даже с парящей простыней — выдавать за привидение, поскольку оно не испугало бы и ребенка.

Неутомимый ходок, ты пересекаешь Париж из конца в конец, каждый вечер, выползая из черной дыры своей комнаты, гнилых лестниц, безмолвного двора; пересекая большие зоны света и шума — Оперу, Бульвары, Елисейские поля, Сен-Жермен, Монпарнас — ты погружаешься в районы мертвого города: Перейр или Сент-Антуан, бульвар де л'Опиталь, улицы Лоншан, Оберкамф, Версинжеторикс.

Открытые ночью кафе. Ты стоишь почти неподвижно, поставив локоть на стеклянную стойку — толстую прозрачную пластину с закругленными краями, прикрепленную медными болтами к цементному основанию, — полуобернувшись в сторону электрического бильярда, за которым усердствуют три моряка. Ты пьешь красное вино или сваренный кофе.

Жизнь без сюрпризов. Ты защищен. Ты спишь, ешь, идешь, ты продолжаешь жить, как лабораторная крыса, которая из-за забывчивости легкомысленного сотрудника осталась в своем лабиринте и теперь каждое утро и каждый вечер бежит, никогда не ошибаясь и никогда не сомневаясь, к своей кормушке, сворачивает налево, затем направо, нажимает два раза на педаль с красной каймой, чтобы получить свою порцию каши.

Никакой иерархии, никакого предпочтения. Твое безразличие неподвижно: для серого человека серый цвет не означает никакой серости. Не бесчувственный, но нейтральный. Вода притягивает тебя точно так же, как камень, тьма — так же, как свет, тепло — так же как холод. Существует лишь твое хождение, твой взгляд, что останавливается и скользит, не ведая красивого, безобразного, знакомого, удивительного, не удерживая ничего, кроме игры света и комбинаций форм, которые складываются и раскладываются, беспрерывно, везде, в твоих глазах, на потолке, на твоих ступнях, в небе, в твоем расколотом зеркале, в воде, в камне, в толпе. Площади, проспекты, скверы и бульвары, деревья и ограды, мужчины и женщины, дети и собаки, очереди, толпы, автомобили и витрины, здания, фасады, колонны, капители, тротуары, канавы, серые или почти красные, почти белые, почти черные или почти синие песчаные мостовые, блестящие под изморозью, тишина, гул, шум, толпы на вокзалах, в магазинах, на бульварах, переполненные улицы, переполненные набережные, пустынные улицы по воскресеньям в августе, утро, вечер, ночь, заря, сумерки.