Владимир Савченко - Час таланта

• Название: Час таланта
• Автор: Владимир Савченко
• Жанр: Научная Фантастика

14 мая в Таращанске, основной достопримечательностью которого являлся завод генераторных ламп, начали происходить странные события. Сначала большому количеству людей начали сниться одинаковые сны, затем в разных местах люди неожиданно принимались делать невообразимые вещи. В местном ресторане оркестр вдруг несколько часов кряду заладил играть румбу «Кукарачу», а тихий бухгалтер вдруг ни с того ни с сего посреди рабочего дня как заправский артист запел украинские песни. Тогда же ничем не выделяющийся их толпы начальник лаборатории по проверке ламп сделал важное научное открытие и даже приударил за своей лаборанткой. И так далее. Некоторые жители Таращанска начинали жить не так как все, другие же, наоборот, превращались в безликую однородную массу, жизнь которых начала проистекать в одном направлении с одними и теми же помыслами. А затем все стало на свои места.

---

…Две машины встретились на равнозначном перекрестке: «Москвич» выехал с Трегубовской, грузовой ЗИЛ с Космонавтов. Затормозили опешив. Грузовик рыкнул мотором. «Москвич» тоже рыкнул да так, что окутался синим дымом. ЗИЛ поднатужился, рыкнул еще страшней. Порычав друг на друга, машины разъехались.

…Штукатурка на здании «Сельхозтехники» осыпалась внизу, обозначив контуры бычьей головы с устремленными на врага рогами-трещинами. «Все-таки не профиль, мимолетно подумал Григорий. Впрочем, я мог бы и такое вырезать из черной бумаги».

У него, несмотря на усталость, сохранялось состояние предельной наполненности, в котором любой намек на образ порождает образ, любой намекающий звук вызывает в памяти мелодию. Мир был полон всем этим, мир был интересен. Тысячи раз прежде Кнышко видел, как чихают дети, смеются девушки, порыкивают друг на друга машины, дыры в штукатурке и многое другое, а все будто не видел. «Прохлопал, что называется, сорок лет глазами!»

Он второй час слонялся по улицам без всякой цели. Собственно, цель была: сохранить это радостное чувство наполненности жизнью, чувство раскованности, свободы, соразмерности всего сущего. А для этого не надо возвращаться домой. Скульптор и думать не хотел, что пора идти домой. Он чувствовал себя мальчишкой, удравшим сразу и из школы, и из дому от всех обязанностей. «Будьте как дети» это ведь не зря сказано.

Так он забрел в городской парк. В павильоне съел четыре черствых пирожка, запил пивом натрудившееся тело благодарно приняло пищу. Потом сидел на скамье, смотрел на облака в синем небе, на деревья, слушал, как шелестят листья под ветром. В шелесте тоже угадывались образы. «Ныне отпущаеши…» прошумел порыв ветра от края до края парка. «Вот ты и пришло ко мне, настоящее, думал Григорий. Теперь я хоть знаю, какое ты, как это бывает. Ныне отпущаеши… нет, не отпускай, не надо. Пусть остальное все отпустит, а ты нет. Да я теперь и сам тебя искать буду. Еще не вечер!..»

Посидев так, скульптор поднялся. Усталость прошла, тело снова наполняла бодрость. Он вышел из парка, на секунду остановился: как же дальше-то быть?.. И вдруг счастливо понял, что застарелая проблема, мучившая его еще сегодня утром, более не проблема; никогда он теперь не расстанется с этим чувством жизни, потому что легко принесет в жертву ему все: благополучие, заработки, соблюдение приличий, сытость… Лишь бы так, как сейчас, легко шагалось, дышалось, думалось, лишь бы так чувствовать, чувствовать до стеснения в сердце образную суть мира в каждой линии тела человеческого, в жилках листка, в каждой складке земли, в красках заката или восхода. Он теперь не сможет иначе!

Придя домой, Григорий Иванович быстро и беспечно собрался. Разговор с женой тоже вышел непринужденный и короткий. Резус-отрицательная Тамара в ярости вылетела за ним во двор и за калитку:

Ну и проваливай, куда хочешь, придурок жизни! Хоть на все четыре стороны! Ее высокая прическа сбилась набекрень, как папаха. Это ж надо, на старости лет в босяки подался! И не вздумай вернуться… чтоб я тебя больше не видела!

Но скульптор, удаляясь по Уютной, понимал, что кричит она так больше от растерянности, а также для впечатления на соседей, чтобы была видимость, что не сам ушел, а она выгнала. И когда через полквартала услышал за спиной плачущее:

Гриша! Гри-ша, ну куда же ты?! Гри-иша, господи… жалость резанула сердце. Он замедлил шаги. Но мотнул головой, снова наддал. «Нет, ничего хорошего здесь не будет ни мне, ни ей».

Он снова вышел на бульвар Космонавтов, зашагал в сторону вокзала. Пройдя с километр, успокоился. Солнце садилось. Пряно пахли тополя, их просвечивающая молодая листва казалась золотистой. Чемодан не тяготил руки.

Путь Кнышко пересекли две девушки. Они шагали в ногу, четко цокая по асфальту каблуками-шпилями, задорно скосились в сторону скульптора: что, пожилой, слабо приударить за нами?.. Григорий только усмехнулся им вслед. Удаляющееся кастаньетное цоканье сразу вызвало из памяти музыку фламенко, а затем и «Арагонской хоты». Он сам зашагал более упруго, насвистывая отрывок из «Хоты». Встречный старик неодобрительно глянул, пожевал запавшими губами, покачал головой:

Бедный будете, молодой человек. Григорий и ему улыбнулся на ходу. «А я и есть бедный, дедушка. Дома нет, жены нет, работы нет. И самый богатый тоже я!»

В семь вечера Юрий Иванович записал в журнал окончательный режим. При нем после импульса в пятьсот ампер вспышка держалась в трубке не менее четырех секунд.

Им не хотелось покидать лабораторию. Спугнула уборщица, которая, громыхая щеткой о ведро, пришла мыть пол. Она так понимающе взглянула на Зосю, что та засмущалась и стала собираться. Закруглился и Передерий.

На улице становилось сумрачно: с востока на город надвигалась первая в этом году гроза. Она захватила их на полпути к Зосиному дому; пришлось укрыться под широким кленом. В шуме дождя и орудийной пальбы молний ничего не было слышно, и, когда Зося что-то сказала, Юрий Иванович придвинулся к ней. Их снова притянуло друг к другу. Они обнимались и целовались, пока не кончился дождь, пока не стало невмоготу только целоваться.

Потом молодой инженер и лаборантка брели по умытым булыжным улицам. Юрий Иванович глазел по сторонам, критиковал вывески.

Ну что это «Ателье индпошива No З»? Надо назвать по существу: «Не платье красит человека». Или вот: «Таращанская контора загса», фи, как скучно! Назвали бы: «Брачная контора имени Сократа и Ксантиппы», была такая милая супружеская пара. А это? «Магазин головных уборов»… надо бы «Дадим по шапке»! Он был в ударе. Зося смеялась и соглашалась. Потом Юрий Иванович читал ей стихи любимых поэтов: Блока, Есенина, Маяковского а напоследок, не назвав автора, и свои, которые написал еще студентом и до сих пор никому не прочел.

Около полуночи, когда инженер возвращался домой с Зосиной окраины, гроза сделала второй заход на город. Снова полыхали сиреневые молнии, озаряли темные лужи, мостовую, над которой поднимался пар. Сладко пахли расцветающие маслины. Юрий Иванович спокойно посматривал на молнии: сегодня он видел кое-что поярче.

Дома его ждал прозаический холодный ужин на кухне. Прозаическим был и сдвоенный храп тестя и тещи в спальной. Прозаическим был вопрос жены Передерихи: «Это где ж ты пропадал до такой поры? Уж не сгулял ли налево?»

Юрий Иванович смутился, поперхнулся картошкой. Но вспомнил о сделанном сегодня, воспрял:

Понимаешь, Нинок, я сегодня такое открыл… И рассказал ей об опыте, о вспышке, послесвечении.

Ну, ты ж у меня умничка, смягчилась Нина, я всегда это подозревала. Вот теперь и диссертацию сделаешь хорошую.

Диссертацию?! Передерий недоуменно посмотрел на жену. Ах, да!.. Странно, что он сегодня ни разу не вспомнил о своей заветной мечте. Да, конечно, еще бы сгрохаю под первый сорт!

Может, тогда и квартиру дадут, мечтательно потянулась Нина. Или вовсе уедем отсюда хоть в Харьков. Вот бы славно!.. Она обняла инженера, чмокнула его в лоб. Давай-ка спат-ки, Юрчик.

Вечером Дробот отправился ужинать в ресторан и встретил там Андрея Кушнира. Хотя деть был будний и неполучечный, в зале было людно, шумно, дымно. Оркестр наяривал вовсю; дядя Женя, выпятив живот и лучезарно сияя побагровевшей лысиной, выделывал на своем саксофоне и вариации, и синкопы, и хриплые отрывистые форшлаги что душа пожелает. С ним соперничал ударник, который давал работу и тарелкам, и треугольнику, и колокольчикам; а уж главный его инструмент, большой барабан гахал посетителям в самую душу, в бога… словом, во все. Действие оркестра усиливала заезжая певица Глафира Потомак; когда Федор Ефимович вошел, она как раз исполняла «Червону троянду» и голос ее, усиленный микрофоном, был похож на начинающееся землетрясение:

Черр-р-рвону тр-роянн… ду!.. дар-р-рую я вамммм…

Танцующие у эстрады волновались всеми частями своих тел.

Однако Дробот, не поддаваясь общему настроению («Долой корреляцию!»), заказал к шницелю только бутылку минеральной воды. Мы обращаем внимание на это незначительное обстоятельство, чтобы подчеркнуть, что намерения Федора Ефимовича были самые трезвые, а в том, что он вел себя не так, повинен лишь выпитый им днем чистый спирт. Дело в том, что эта жидкость, будучи употребленной человеком внутрь, ведет себя странно: выпивший может проспаться, быть, что называется, ни в одном глазу… но стоит ему хлебнуть даже через сутки простой воды, как процесс начинается по новой. Теоретически это еще не объяснено, пока идет лишь накопление экспериментальных данных. Во всяком случае этот факт хорошо известен тем, кто, подобно автору, бросил пить и призывает других.

Как бы там ни было, но после бутылки минеральной воды Дробота основательно развезло.

Счетовода-солиста он заметил за сдвинутыми столами у стены в развеселой мужской компании. Андрея Степановича поздравляли, пили за его будущее, за искусство вокала; он соглашался и не отставал. «Готов, спекся», понял Федор Ефимович. Досада и минеральная вода так разгорячили его, что он, не раздумывая, втиснулся в компанию со своим стулом, сел напротив Кушнира. Ему тотчас налили. Андрей Степанович дружелюбно смотрел на Дробота посоловелыми голубыми глазками.