Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

И Стрешнев поспешно вышел из спальни. Он старался пересилить себя, старался заглушить призрачной надеждой того червяка, который грыз ему сердце.

Жена встретила его поцелуем. Он ответил ей тем же и заглянул в глаза. Красивые глазки Анны Григорьевны казались такими детски-веселыми, светлыми, что старый муж невольно подумал:

«Да неужли же лгут эти глаза голубиные?»

Как будто часть бремени спала с его плеч. Во весь день, до самого обеда, он ни на шаг не отходил от жены. Он старался быть веселым и достиг этого: жена то и дело залива­лась серебристым смехом в ответ на его шутки.

Едва кончился обед, он заторопился «на боковую».

— Спал, спал сегодня, а все спать хочется… Сосну сейчас страсть как! А ты, хозяюшка, не приляжешь? — сказал он, поднявшись из-за стола.

— Может быть, немного погодя. Работку кое-какую докончить хочется.

— Ну, работай, работай с Богом! — промолвил старик и вышел, тяжело вздохнув: подозрения опять усилились.

Конечно, придя в опочивальню, он только на случай прихода жены прилег на постель — до сна ль ему было? Он лежал в тяжелом раздумье, когда услышал легкие шаги жены.

Боярин притворился спящим. Анна Григорьевна наклонилась над ним, поцеловала его в лоб.

«Милая! Пришла отдохнуть… Стало быть, все неправда», — радостно пронеслось в его в голове.

Но через мгновение скрип двери, отворенной уходившей из опочивальни боярыни, даказал ему, что он ошибся. Лука Филиппович готов был броситься следом за женою; чего бы он не дал, чтобы она вернулась! Но она не вернулась. Вместо нее пришел Семен.

— Пойдем, боярин.

— Она… за работой?

— Она ушла из дому, пошла к огороду.

Огоньки сверкнули в глазах старого боярина. Лицо его словно окаменело.

— Возьми веревок… да кликни Прошку… — прибавил он.

Через несколько минут Лука Филиппович, в сопровождении Семена, несшего пук веревок, и силача-холопа Про- шки, почему-то прихватившего заступ, сторонкой пробирался в дальнюю часть огорода.

XVIII. 15 МАЯ 1591 г.

Было далеко за полдень.

— Далеко ль, дружище?

— На двор царевичев, а ты?

— Тут к боярину одному… — уклончиво ответил Тихон Степанович. — Ну, что? По Москве не соскучился?

Данило тяжело вздохнул.

— Ох, брат! Уж так-то тут нам живется, что не приведи никому Бог.

— Что так?

— Смотрят на нас тут, словно на волков. Никто хлеба-соли водить не хочет. Мы еще только из Москвы в путь тронулись, а уж тут молва шла: едут убивать царевича Димитрия. В глаза убивцами зовут. Стоит на улицу показаться — на тебя так все и уставятся… Да, вишь, и теперь. Вон стоят.

Действительно, невдалеке от разговаривающих шла толпа простолюдинов и угрюмо посматривала на них.

— Ну, дела! Чего же это они взяли?

— Молва такая пущена. Вестимо, супротив Бориса Федоровича это ведут.

— Да, у него много ворогов.

— У кого больше! Эх, жизнь! День и ночь покоя знать не приходится; упаси Бог, случится что с царевичем — не быть нам живым: в клочья разорвут. Скажут — мы это на царевича злоумыслили.

— Никто, как Бог, Данило! Авось ничего не приключится, чего дарма тревожиться?

— Все так, а только случиться многое может — сам знаешь, царевич падучей немощью одержим. Схватит его припадок, — тут он и разбиться может, и мало ли что. А все на нас свалят.

— Гм… Н-да. Ну, да авось!.. Тебе в ту сторону?

— Да.

— А мне сюда. Прощай пока.

Они разошлись. Данило направился ко двору царевича, а Топорок — к огороду дама, где жил Стрешнев.

Подходя ко двору, Данило встретил Никиту Качалова и "Осипа Волохова, сына Василисы Волоховой, мамки цареви- чевой.

Когда они втроем приблизились к крыльцу, они увидели сидевшую там боярыню Волохову. В это же время вышла «кормилица» царевича Ирина Жданова.

Царевич стоял подле крыльца. Это был худенький нервный мальчик, видимо болезненный, и к тому же он в сильнейшей степени был подвержен припадкам. Не раз во время приступов болезни он разбивался, прикусывал себе язык. Еще за сутки до того дня, о котором идет речь, с ним был припадок.

Несколько мальчиков, сыновья «жильцов», сверстники Димитрия, подошли к царевицу и заговорили с простотою детского возраста, не признающего никаких сословных различий.

— Царевич, давай играть в «тычку»?

— Ладно… А это что за ножик у тебя? — спросил Димитрий одного из них.

— У отца стащил, — усмехаясь ответил тот. — Потому, может понадобиться, так про случай.

— Покажь-ка! — сказал Димитрий, взял ножик и попробовал лезвие. — Нож добрый.

В это время к Димитрию подошел Осип Волохов.

— Здравствуй, царевич. Как здоровенек?

— Ничего себе.

— Кажись, у тебя новое ожерельице надето?

— Нет, старое, — ответил царевич, поднимая голову и оттягивая ожерелье тою же рукой, в которой держал нож.

Едва успел он это промолвить, как упал на землю в сильнейшем припадке. Рука его, судорожно сжимавшая нож, несколько раз в конвульсиях полоснула лезвием по горлу. Волохов растерялся. Он постоял некоторое время и пустился бежать. Ирина Жданова, увидев кровь, завопила неистово: «Убили! Убили!» — охватила царевича и прижала к себе. Данило Битяговский с Качаловым кинулись к ней.

— Что ты делаешь? Пусти! Дай нож от него вырвать. Убьет он себя! — кричали они.

Но Ирина не слушала их и продолжала вопить:

— Убили! Убили!

Тогда Никита Качалов силою отнял от нее царевича, Данило хотел вынуть из рук Димитрия нож; это ему удалось не сразу, и царевич успел еще несколько раз поранить себя.

Волохова металась по двору, Жданова продолжала вопить.

— Чего стоишь? — крикнул Качалову Данило. — Укрыться надо. Ишь, она орет — подумают, что и впрямь мы убили.

Они побежали к воротам.

Испуганные «жильцовы» мальчики и вторая кормилица с криком разбежались и по двору, и на улицу.

— Убили царевича! — этот клик дошел до слуха пономаря соборной церкви. Он опрометью бросился на колокольню и затрезвонил набат.

Толпы всполошившегося люда наполнили улицы.

— Пожар? Где горит?

— Царевича убили!

Людские бурные волны понеслись ко двору царевича. Народ увидел мертвого царевича, увидел раны на горле. «Кормилица» и Волохова лежали без памяти рядом с ним.

— Убит! Держи злодеев! — пронесся яростный клик.

Данило Битяговский и Качалов слышали набат, слышали

клики народа. В ужасе, не зная, куда кинуться, они укрылись в Разрядную избу. Тысячи человек бежали следом за ними. Дверь избы была мигом выбита.

— Злодеи! Признавайтесь! — завопили на них. Тысячи кулаков опустились на их головы, плечи. Смятенные, оглушенные, они несвязно бормотали:

— Неповинны, видит Бог.

— Признавайтесь! — кричали им.

Данило решился на отчаянное средство, чтобы спасти жизнь.

— Борис Федорович приказал. По его воле, не по своей… крикнул он.

— А-а! Борис Федорович!

Вмиг и он, и Качалов были смяты толпой. Их били чем попало, топтали ногами. Скоро их тела представляли бесформенную кровавую массу.

Осип Волохов укрылся в доме Михайла Битяговского. Его схватили, привели к тому месту, где лежал царевич, вымучили признание и убили. Михайло Битяговский не испугался народного смятения. Прежде всего он попытался унять пономаря, бившего набат; когда это не удалось, он явился к трупу царевича.

— Чего вы? Ошалели, что ль? Цареви. ч сам себя заколол в' припадке, — грубо крикнул он толпе.

— Бей его, душегуба! Бей злодея! — раздались крики.

Целый град камней осыпал его. Спасаясь от каменного

града он вбежал во дворец. За ним вломились туда и убили. Убили также слуг Михайла Битяговского, трех местных жителей, водивших с ним знакомство, и «женку юродивую», жившую в его доме.

XIX. КАРА

— Что долго не шел, Тихонушка? Я ждала, ждала.

— Прости, голубка. Заговорился тут с приятелем, — ответил Анне Григорьевне Тихон Степанович. — Скучала?

— Еще бы нет. Да, признаться, мне теперь часто скучно бывает.

— Давно ли?

— С той поры, как в Углич перебрались. Все я жду словно беды какой.

— Э, полно! Чем в Угличе хуже Москвы?

— Ой, хуже! Там нас в саду кто заприметить мог? А не в саду, так еще лучше, в светелке моей, куда тебя тайком Марфуша проводила. А здесь, глянь — место открытое, чуть не за версту нас видно. В дом же тебе пробираться и думать нечего — тесно живем теперь, в каждом углу по холопу ютится. Пока еще ничего, а как зима придет…

— До зимы еще далеко…

— Далеко, далеко, а все подумывать надо. Знаешь, надо нам как-нибудь иначе устроиться. Сдается мне, что старый Семен что-то заприметил,

— Да неужели? — с беспокойством промолвил Топорок.