Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

• Название: Разбег. Повесть об Осипе Пятницком
• Автор: Вольф Долгий
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Вольф Долгий не впервые обращается к историко-революционной теме. Читателям известны его повести «Книга о счастливом человеке» (о Николае Баумане) и «Порог» (о Софье Перовской), вышедшие ранее в серии «Пламенные революционеры», роман «Предназначение» (о лейтенанте Шмидте).

Перу писателя принадлежат также пьесы «После казни прошу», «Думая о нем», «Человек с улицы» и киносценарии художественных фильмов «Я купил папу», «Алешкина охота», «Первый рейс».

Повесть «Разбег» посвящена ученику и соратнику В. И. Ленина, видному деятелю КПСС и международного коммунистического движения Осипу Пятницкому. Книга охватывает почти двадцать лет жизни профессионального революционера. Немало страниц посвящено II съезду РСДРП, Пражской конференции, Кенигсбергскому процессу 1904 года.

Повесть, тепло встреченная читателями и прессой, выходит вторым изданием.

---

Зундель отвел его в сторонку — подальше, понял Осип, от чужих ушей.

— Слушай, Осип, — сказал он негромко, — мы давно приглядываемся к тебе. Мне кажется, ты стоящий парень!

«Стоящий парень» не стал возражать против такой оценки…

Потом, совсем уже шепотом, Зундель сказал, что решено испытать Осипа в настоящем деле; ему будет дано очень важное поручение — кон-спи-ра-тив-ное и потому вдвойне опасное: он разнесет по нескольким адресам пакеты с листовками. Дело это очень опасное, повторил Зундель, глядя Осипу прямо в глаза, поэтому ты можешь отказаться, еще не поздно. Имей в виду, что тебя могут задержать, даже арестовать — знаешь ли ты, как надо вести себя в участке? Тут все очень просто, сразу же объяснил он, главное — держать язык за зубами; будут пугать, будут бить — все равно надо молчать. Подумай, Осип, вечером дашь ответ… Зачем же тянуть до вечера? Я согласен; конечно, я согласен! Нет, сказал Зундель, ответ дашь вечером…

Как же долго не наступал этот вечер! В голове будто тысяча иголок, и каждая жалит, колется: а ну как Зундель передумает? Вдруг скажет: нет, что ты, я пошутил, как можно такому шалопаю доверять такие важные дела? Или: ты, конечно, стоящий парень, не спорю, но я тебя пожалел, раздумал, уж больно ты молод, пусть-ка лучше займутся этим старики! И если так случится, если вечером Зундель и правда даст ему от ворот поворот — что тогда? Как после этого жить? Осип сам не знает, что тогда сделает!.. Нет, знает; он тогда раздобудет красный флаг, пойдет с ним к дому губернатора Роговича, один пойдет, и начнет кричать так, чтобы все слышали его, в том числе и сам господин губернатор. «Да здравствует социализм!» — вот что он будет кричать! И все тогда узнают, и Зундель узнает, что он не просто Осип Таршис, портняжка из мастерской Алдониса, а борец за свободу, социалист, самый что ни есть настоящий революционер, который ничего и никого не боится — ни губернатора, ни полицию, ни самого хоть царя! И пусть его арестуют, пусть пытают — он крепко будет держать язык за зубами, ни одного имени не назовет, ни одной явки, будет нем как рыба! Вот когда Зундель пожалеет, что побоялся доверить ему пакеты с листовками… Правда, помнится, немного омрачало торжество то обстоятельство, что, собственно, ему и скрывать-то особо нечего; даже, предположим, и захоти он что-нибудь выдать — так ведь нечего, совсем нечего…

Но не понадобилось приводить в исполнение «страшную» месть. Зундель должен был прийти за ответом вечером к брату; так договорились. Но не было никакого терпения ждать, когда он надумает прийти — Осип сам отправился к нему. И первое, что сказал, переступив порог: я подумал, я согласен! Верно, чересчур громко сказал это, потому что Зундель, кивнув на дверь, приложил палец к губам. Дальше все было очень просто, даже слишком просто и буднично. Как если бы речь шла о чем-то обыдённом, Зундель дал Осипу адрес явочной квартиры, где следовало взять пакеты, велел запомнить пароль; еще сказал, что адреса, но которым нужно разнести пакеты. Осип получит на явке, где его ждут между девятью и десятью вечера… Осип был слегка разочарован даже (и до сих пор затаилась в памяти эта горчинка); так в ту минуту все звенело в нем, каждый нервик, казалось, ликовал — чем-нибудь да мог же Зундель отметить столь важное для юного его товарища событие! Не обязательно громкие речи произносить, достаточно было руку крепко пожать, улыбнуться напутственно — разве трудно?

…Ну да ладно. Так ли, иначе ли — началась у тебя в шестнадцать лет новая жизнь, сейчас это важно…

Новая жизнь, да. Осип уже не только разносил пакеты с брошюрами и листовками по городу, выпадали задания и посложнее. Нередко приходилось отвозить тюки с литературой и чемоданы с типографским шрифтом в Вильну. А однажды все тот же Зундель поручил ему перейти границу в Кибартах и в одном из приграничных селений — уже на территории Пруссии — забрать застрявший там транспорт с литературой и как можно скорее доставить его в Ковну.

«Транспорт» (оказавшийся попросту рогожным мешком с какими-то книгами) хранился на чердаке у Войцеха; этот контрабандист служил на железной дороге в Эйдкунае. Осип отдал ему деньги, пятнадцать рублей; тот взял их, не пересчитав даже. Наверное, он не чаял поскорее избавиться от опасною груза. Сразу же приволок мешок и, не дав промокшему насквозь Осипу (в тот день лил сумасшедший дождь) хоть немного передохнуть, сказал, мешая польские, немецкие, литовские и русские слова: пошли, парень, нужно торопиться! Осип, люто злясь на него, взялся было за мешок, но Войцех грубовато оттеснил его и, казалось, без малейшего усилия взвалил тяжеленный этот мешок себе на загривок. И, вывернув из-под мешка голову в сторону Осипа, ворчливо бросил: еще натаскаешься, парень! Так и пер мешок до ближнего лесочка, версты две; приходилось чуть не бежать, чтобы поспеть за ним, — здоровенный мужик был, этот Войцех!

За лесочком, как понял Осип, начиналась граница. Скинув мешок на землю, Войцех достал из кармана веревку и, ловко управляясь, привязал ее к двум нижним углам и горловине мешка. Объяснил: так способней будет. И подержал мешок на весу, пока Осип просовывал руки в лямки.

Осип и сейчас мог поклясться, что ничем не обнаружил, сколь непомерна для него эта тяжесть, но Войцех должно быть, что-то заметил все же или догадался, посочувствовал вполголоса: уж больно ты хилый! Осип отмахнулся: э, чепуха, жилистый зато… Войцех вывел ею к лощине, а дальше велел уже ползти. Долго ль? Да нет, не очень, успокоил Войцех: как увидишь три дуба по правую руку — там уж Россия. Возможно, те три дуба и правда не так уж далеко были, Осипу же эта лощинка (ползком ведь! и по раскисшей, цепкой глине, от которой не оторваться! да дождь садит непрестанно! да сердце вдобавок холодеет — как бы на стражу не наткнуться!) показалась бесконечной. Но ничего, дополз. И потом, когда в целости и сохранности доставил в Ковну этот первый свой транспорт, не было на свете человека счастливее, чем он…

Тем временем очередной его хозяин, на этот раз пан Микульский, отказал Осипу в месте. Заявил при расчете, что не намерен держать работника, который позволяет себе самовольные отлучки, когда ему вздумается. Но Осип понимал: это только повод, зацепка; портных нехватка, загуляй кто другой — нипочем не уволил бы его. Просто хозяину совсем ни к чему держать в работниках человека, пользующегося репутацией «смутьяна», это все равно как на пороховой бочке сидеть…

Сколь помнится, oн, Осип, не очень-то переживал по этому поводу. Не беда, решил он; была бы шея — хомут всегда найдется. Но, вопреки ожиданиям, «хомут» не находился. Куда ни обращался — отказ. Видно, не только у пролетариев — у хозяев тоже своя солидарность…

Сколько можно жить нахлебником у брата? И так он концы с концами едва сводит: трое детей, жена, теща-старуха. Решил попытать счастья в Вильне. Ковну покидать было боязно. Бессонными ночами бередил себя: кому я нужен там, в чужой Вильне? Кто мне доверит что-нибудь путное? И ведь что любопытно: не столько волновало его тогда, найдет ли в Вильне работу, сколько то, примут ли его в свои ряды тамошние социалисты; да, одно лишь это заботило.

Но страхи были напрасны. Все в Вильне сложилось как нельзя лучше. Работа сыскалась почти тотчас по приезде (особенно не выбирал, впрочем: в первой же мастерской, где предложили сносные условия, пять рублей в неделю, и остался). Но прежде установил связи с виленскими социалистами — спасибо Зунделю, снабдил нужными адресами. Жизнь вновь обретала смысл и весомость.

Вступил в нелегальный профсоюз дамских портных, неожиданно для себя вскоре оказался выбранным сразу на две должности — секретаря и кассира этого профсоюза. Не иначе, за прыть свою великую отмечен был. Это уж точно: невероятно деятелен был и активен, до чрезмерности даже! Сто дел — и все разом. День ли, ночь — готов бежать по первому зову. И нет дела, которое показалось бы непосильным, непомерным. Теперь-то ясно, что подчас суеты было больше, чем дела. Но все ж — если быть справедливым — и полезного сделано было немало.

Однажды — было это в апреле 1899 года — Осипу сказали, что его ждут на одной квартире, где-то на окраине города. Там было собрание представителей союзов, обсуждался вопрос о праздновании 1 Мая. Решали, где собраться в этот день — как всегда в лесу, скрытно от полиции, или же на какой-нибудь улице города, на виду у властей? После долгих прений договорились провести демонстрацию в центре города. Предварительно каждый союз должен был собрать всех своих членов и убедить их в желательности такой вот — открытой — демонстрации.

В назначенный день и час Осип созвал собрание, ждали оратора-интеллигента, который сделает соответствующий доклад, а оратора этого, как на грех, все нет и нет. Пришлось самому выступить перед товарищами: не срывать же собрание! То была первая его речь, и как же он волновался!.. Не оттого даже, что в свои семнадцать был намного моложе всех остальных, и не оттого, что понятия не имел, как произносятся такие речи. Больше всего он боялся, что не сумеет толком объяснить, почему нынешнюю маевку решено провести по-новому, и убедить согласиться с этим решением. Сложность тут была немалая: до той поры рабочие знали лишь одно — экономическую борьбу с хозяевами; теперь же предстояло обосновать необходимость перехода к борьбе политической. Судя по результату, все же ему удалось растолковать главное. Подробности той речи, конечно, стерлись, только основная мотивировка запомнилась. Поскольку, говорил он, стачки, особенно за последнее время, фактически ничего нам, рабочим, не дали, ибо с таким трудом вырванные копеечные уступки, как правило, сменяются новыми притеснениями, нам остается последнее — показать, и не отдельному хозяину, а властям, в первую очередь высшему правительственному чину в городе, губернатору фон Валю, что рабочие недовольны своим положением и активно протестуют.