Андрей Биверов - 13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины

• Название: 13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины
• Автор: Андрей Биверов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58274-7

В нашей реальности старший сын Александра II цесаревич Николай умер от туберкулеза, так и не став тринадцатым Императором России. В этом фантастическом романе он не только выжил, но и взошел на престол благодаря «попаданцу» из XXI века, завладевшему его телесной оболочкой. Как «профессору» из будущего одолеть собственный недуг и запущенные болезни Российской Империи? На кого опереться в борьбе против придворной камарильи и чиновничьей мафии, чтобы впредь на вопрос «Как дела в России?» отвечали не «Воруют!», а «Сажают казнокрадов»? Кому доверить руководство тайной спецслужбой, призванной очистить Империю от врагов народа, террористов и сепаратистов? Как вместо социальной революции провести промышленный переворот? Удастся ли привлечь на службу Престолу гений Достоевского и Лескова, дабы «выжечь глаголом» либеральную заразу, превратив русскую интеллигенцию из «г…на нации» в ее «ум, честь и совесть»? Сможет ли Тринадцатый Император «пересдать экзамен истории» и разрушить «черную магию цифр», сделав «чертову дюжину» счастливым числом для России?

---

Ночь на четверг прошла ужасно тревожно, а к утру было новое излияние в мозгу. Весь четверг он бредил, хотя узнавал подходивших к его постели, особенно мать, которую, наконец, убедили оставаться при нем. В пятницу, к утру, он задремал и спал весь день… Доктора снова начали надеяться.

Суббота прошла очень беспокойно, мысли путались все больше и больше; с вечера пятницы он уже не спал. Он смотрел вокруг, как человек, еще воспринимающий впечатления, но абсолютно безразличный к происходящему. К вечеру он успокоился. Императрица пошла спать, приказав себя разбудить в 4 часа, т. к. Гартман (один из докторов) предполагал, что в этот именно час могло быть плохо. В самом деле, только что она подошла к нему, как к больному вдруг вернулось полное сознание. Он начал целовать ей руки и сказал ей: „Прощай, Ма, жаль мне тебя, бедная Maman!“ Гартману, подошедшему в это время, он сказал: „Прощайте, прощайте“, — и, показывая на мать: „Берегите ее хорошенько“. Его спросили, не хочет ли он приобщиться, на что он с радостью согласился. Хотя не мог он исповедаться, но пока говорили молитву, он схватил епитрахиль и приложил ее к сердцу… Когда читали молитву после причастия, бедное лицо цесаревича было залито слезами и светилось радостью; священник уверял, что никогда не видел у умирающих столь сияющего счастьем лица. Весь день и всю ночь мы молились за его выздоровление. Казалось, вся Россия с ее бескрайними просторами замерла в ожидании. Центральные газеты еще второго дня издали статьи о болезни цесаревича. Отовсюду, даже из самых удаленных краев русской земли, шли и шли телеграммы. Особенно трогательны они были из тех губерний, которые цесаревич посетил в своем недавнем путешествии. „Церкви забиты до отказа. Народ молится прямо на улице, не желая расходиться, несмотря на холод. Службы во здравие цесаревича не прекращаются ни на минуту“, — писали губернаторы. Даже в королевстве Польском наступило затишье — восстание, с новой силой вспыхнувшее после смерти императора Александра, сейчас, казалось, вовсе прекратилось.

После причастия наследник сделал всем присутствовавшим знак рукой и несколько раз повторил очень громким голосом: „Прощайте, прощайте, прощайте!“ Мало-помалу его мысли начали путаться. Я услыхала, как он еще раз сказал: „Папа, извините меня все, это все я“, — а потом: „Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!“ Это происходило в 9 часов утра, после чего он говорил все меньше и меньше, слова были все более бессвязны; два раза он засыпал. У докторов не оставалось уже и маленькой надежды спасти его, но я верила, что Бог сотворит чудо и отдаст нам его по нашим неотступным молитвам. Должно быть, столь жаркие молитвы всей необъятной Руси смогли, наконец, дойти до Него. Совершенно внезапно жар спал. А наследник уснул крепким сном выздоравливающего.

Проснувшись почти в полночь, он, впервые за последние дни, тут же признал окружающих и, едва поприветствовав, потребовал себе бульону. Радость императрицы не знала границ — впервые за неделю наследник испытал голод, верный симптом прибывающего здоровья. Мы боялись верить своему с частью. Императрица не отходила от него ни на минуту и даже кормила его с ложечки.

Весь день цесаревич крепко спал, просыпаясь лишь для принятия пищи. Его щеки залил здоровый румянец. Доктора, боявшиеся в который раз обмануть наши ожидания, объявили его спасенным лишь во вторник.

Все, как один, ощутили на себе милосердие Божие. Я чувствую себя до того окрыленною счастливым известием, как будто мы и не проводили целой недели, постоянно колеблясь между надеждой и отчаянием, снова надеясь при малейшем утешительном признаке. Болезнь миновала».

Едва проснувшись, я обнаружил себя одетым в пижаму, как две капли воды похожую на ту, что была на мне в первый день. Похоже, раздевание меня в бессознательном состоянии скоро войдет моим адъютантам в привычку. На этот раз я лежал посреди огромной кровати, похожей на настоящий полигон, тусклый свет освещал просторную комнату, а за огромными, высокими окнами, немного прикрытыми шторами, противно моросил осенний дождь вперемежку со снегом. Рядом со мной сидела какая-то женщина, ее лицо показалось смутно знакомым, верно, Николай не раз видел ее во дворце. Увидев, что больной открыл глаза, она тут же упорхнула из комнаты, громко шурша своей пышной юбкой.

Я быстро провел ревизию своему организму — вроде все относительно нормально. Похоже, жив, слияние успешно закончено, и тело контролирую Я.

Скрипнула дверь.

— Коленька, как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Ты нас всех до смерти напугал! — произнесла вихрем ворвавшаяся ко мне женщина, в которой Николай во мне сразу распознал свою мать. Подбежав, приподняв юбки к кровати, она потрогала мой лоб холодной рукой. — Всю неделю мы неотступно молились за твое выздоровление.

— Не волнуйтесь, мама, я чувствую себя гораздо лучше, — ответил я и, с трудом скрывая изумление, поцеловал ее руку, лежащую на моей щеке. Оказывается, я пролежал в постели больше недели! Для меня же весь этот кошмар слился в одну сплошную непрекращающуюся ночь. Вот это да! Наверное, нервы всем истрепал жутко. Мама вон на пять лет постарела. На заднем фоне промелькнула запоздалая мысль, что, похоже, самим собой мне остаться все же не удалось.

— Еще ночью, в день твоего приезда, лейб-гвардии Преображенский, Семеновский и Измайловский полки присягнули тебе на верность, Коленька, а днем и остальные полки в столице последовали их примеру. Все верят и молятся за твое скорейшее выздоровление и ждут твоего помазания на царствие… — Она не договорила, но я живо ощутил ее страх за меня. Страх, что я снова впаду в беспамятство.

— Не волнуйтесь, мама. Со мной все в порядке, думаю, что в самом скором времени я совершенно поправлюсь.

То, что мать обрадовалась, было видно невооруженным глазом, хотя ничего толкового я ей точно не сказал. Только то, что она так хотела услышать. На ее все еще красивом, несмотря на возраст, лице робко расцвела грустно-счастливая улыбка, та самая, которая, вероятно, возможна только у наших матерей.

Вскоре ко мне пустили троих моих братьев (еще двое были слишком малы) и сестру Марию. Они окружили меня трогательной заботой и любовью, радовала искренность их чувств — никакого намека на зависть к высокому положению. «Никса, Никса»,[9] — нежно называли меня они, а в их глазах блестели слезы от переживаний за меня. Особенно привлек мое внимание восемнадцатилетний брат Саша, тот самый, который должен был бы стать следующим императором, если бы история пошла своим чередом.[10] Решив отвлечь их от переживаний из-за внезапной смерти отца и моей тяжело протекавшей болезни, я принялся балагурить и рассказывать им разные выдуманные истории из недавнего путешествия.

— Раз как-то ночью, будучи в Самаре, мы вместе с Владимиром Барятинским — ну вы же его знаете, решили попробовать местных вин, — бессовестно врал я. — Переодевшись в женское платье служанки, я в лучших традициях рыцарских романов вышел из квартиры у губернатора. Встретившись в условленном месте неподалеку от дома N с князем, я сменил платье на костюм конюха, впрочем, Вовка и вовсе оделся в простую рубаху, подпоясавшись одной веревкой. Так вот, едва переодевшись, мы вышли на улицу и отправились в ресторацию, испытывая отчаянное желание погулять, однако же были завернуты прочь стоящим у дверей швейцаром. Мы, будучи слегка навеселе после званого ужина по случаю моего приезда в город, стали звенеть перед носом у швейцара кошельками. Однако же он все равно не пускал нас, говоря, что сюда может прийти цесаревич со свитой и видеть в ресторации столь бедно одетую публику ему будет не по нутру. На самом деле швейцар выразился гораздо грубее, но не ругаться же при дамах, — весело подмигнул тут же покрасневшей сестренке и продолжил: — Однако же все слова швейцара проходили у нас мимо ушей, и мы, разгоряченные вином, необдуманно стали совать ему золотые монеты. Он же, в свою очередь, из-за нашей настойчивости заподозрив нас в грабеже или вовсе в желании нанести вред цесаревичу, вдруг бросился от нас к проходившему мимо приставу и закричал «Караул! Караул!» Пристав тут же бросился к нам и, уже схватив за шкирку Володю, видимо, узнал меня и, испуганно отступив на два шага, взял под козырек и как гаркнет с перепугу: «Простите, ваше высочество, обознался!», после чего развернулся и бегом бросился прочь. Надо было видеть лицо швейцара. Если бы Володя не поддержал его, тот непременно сполз бы по стене прямо в лужу, рядом с которой стоял.

Дождавшись, когда все отсмеются, я решил хоть как-нибудь прикрыть свой обман от раскрытия. А то выйдут за дверь, вспомнят про Барятинского, а он-то ни сном ни духом о наших подвигах.

— Вина в тот день попробовать нам так и не удалось, а Володька до сих пор не любит вспоминать эту историю. Стоит спросить его о ней, и он, как заправский артист, делает непонимающее лицо с такой неподкупной искренностью, что, не будь меня вместе с ним в тот вечер, непременно бы поверил ему.