Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств

• Название: Сто тысяч Королевств
• Автор: Н Джеймисин
• Издательство: Самиздат
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2012

Йин Дарр — изгнанница с варварского Севера, энну своего народа. Когда же при загадочных обстоятельствах умирает её мать, девушку неожиданно призывают в высокий Небесный город. Здесь её ждёт шокирующее известие — теперь она Наследница Престола.

---

— Так ты его ждёшь? — спросил он недоверчиво. Перекатывая это "его" на языке, лелея, словно драгоценнейшее из сокровищ, обиду, негодование, отдаюшееся в каждом звуке. — Верно?

Дёрнувшись, я с силой отодрала от плеч пальцы, решительно отбросив прочь, подальше от себя.

— На место. Немедленно.

Повинуясь этому недвусмысленному приказу "немедленно", его отбросило, шаг — два — три, и усадило на кровать. Ни на секунду он не спустил свирепо горящих неприкрытой злостью глаз. Я развернулась к окну, предоставив спине сносить этот бурлящий, но бесполезный приступ ненависти.

— Да, — ответила Нахье. — Я жду его.

Молчание. Оглушительное. Ошаращенное. ошеломлённое.

— Ты же… втюрилась в него. Тогда ещё — нет, но теперь-то — точно! Скажешь — неправда?

***

Ты противишься правде.

***

Мне следовало обдумать его слова. Взвесить. Разобрать по косточкам.

— Втюрилась в него, говоришь? — медленно, почти по слогам, проговорила. Каждое слово странно отдавалось под рёбрами, стоило только допустить саму эту мысль; подобно стиху, читанному столь часто, что поневоле выучилось наизусть. — Влюбилась. В него.

***

Иные воспоминания поглощают тебя.

***

Удивительно было слышать гнездяшийся в голосе Нахьи неподдельный страх.

— Не будь дурой. Сознаешь, сколько раз подряд, я приходил в себя, а рядом валялся покойник? Если в тебе есть сила, сопротивляйся ему! Дерись с ним, как можешь.

— Уже. Ты запоздал с советами. Я и прежде говорила ему — "нет".

— Тогда… — Смущённое замешательство.

Внезапно я прозрела насчёт того, что есть, была и есть его жизнь, его существование: в виде другой личины, нежелательной (нежеланной) — лишнего Ньяхдоха. День за днём — игрушкой Арамери. Ночь за ночью — не сон, но забвение; ближе смерти, но глубже беспамятства; как всякий смертный, с выдранным клоком воспоминаний. Ни спокойствия, ни подлинного покоя. А утро за утром — леденящее кровь открытие. Таинственные разверстые раны. Мёртвые любовники. И перемалывающее душу, гнетущее разум осознание: и несть тому конца. Вечная, бесконечная, бессмысленная цепь не-смерти, но и не-жизни. Существования.

— Ты грезишь? — спросила я.

— О чём ты?

— Сны. Видения. Ночью, когда ты… в нём. Его. Так что?

Он хмурился долгие-долгие минуты, Ньяхдох, словно пытаясь выискать в моих словах двойное дно. Хитрость, ловушку. Наконец ответил коротко:

— Нет.

— Совсем ничего?

— Разве что… вспышки, иногда. Озарения. — Пара невнятных жестов, взгляд в сторону, подальше от меня. — Воспоминания, может быть. Я не знаю, что есть это.

Я улыбнулась, чувствуя, как в груди внезапно разгорается нежданное тепло. Он походил на меня. Две души, или, по меньшей мере, два "Я", заточённые в одном теле. Может, отсюда Энэфадех и загорелись самой мыслью этой.

— Выглядишь устало, — сказала, — тебе надо немного поспать.

Он нахмурил брови.

— Да нет. Я и ночью порядком отсыпаюсь…

— Засыпай, — скомандовала я, и он, как подкошенный, повалился на бок. (В иных обстоятельствах при виде этой картины я бы посмеялась от души.) Подойдя к кровати, я подхватила Нахью за ноги, перекинув и те на постель, а после, устроив погружённого в сон поудобнее, опустилась рядом, на колени, и, почти касаясь губами уха, приказала отчётливо:

— Приятных снов тебе. — Черты лица неуловимо изменились, смягчившись и сгладивши морщинки, испещрявшие лоб и виски.

С чувством глубокого удовлетворения, я поднялась на ноги и вернулась к окну. Ждать. Мне оставалось только ждать.

***

Почему я не могу вспомнить, что случилось дальше?

Ты как раз вспоминаешь…

Нет, почему я не помню сейчас? Они возвращаются ко мне, воспоминания, покуда я говорю о них, но лишь тогда и только тогда. А всё, что кроме, — пустынная, бездонная бездна. Громадная, зияющая чёрная дыра.

Ты вспоминаешь.

***

В тот миг, когда красновато-алый солнечный изгиб потонул за узкой полосой горизонта, комната ощутимо дрогнула, а с нею затрясло и весь дворец. Столь сильно, что у меня даже непроизвольно заклацали зубы. Волны за спиной проносились одна за другой, казалось, стремясь наружу, вон из комнаты; и когда наконец сошли на нет, тьма в комнате сгустилась. Я терпеливо ждала, заговорив, лишь когда волоски на загривке встали дыбом.

— Доброго вечера, лорд Ньяхдох. Вам уже лучше?

Единственное, что пришло в ответ, — низкий, перекатывающийся полувыдох-полухрип. Вечернее небо по-прежнему нависало, испещрённое разномастными полосами солнечного света — ржаво-золотистыми, и багрово-рдяными, и лилейно-фиолетовыми, — мерцающими столь насыщенно, ровно сколы драгоценных камней. Падший всё ещё был не в себе.

Я обернулась. Он ссутулился на кровати. По сию пору обретаясь в невзрачной, человеческой личине; одни только волосы, извиваясь, кружились и реяли вкруг падшего, хотя в комнате господствовало безветрие. Стоило мне осторожно всмотреться в это тёмное мельтешение, и оно как по мановению ока сгустилось, расползлось, всё больше и больше подёрнулось сумраком, — спрядаясь, сплетаясь ночным покровом. Плащом тьмы. Чарующим, и потрясающим в своём великолепии. Падший отворотил лицо от тягучих, медлительных разноцветных лучей и оттого пропустил мгновение, покуда я придвигалась поближе, — пока не застыла у него перед носом. Тогда он и поднял взгляд, отгородясь рукой, словно щитом. От меня? Удивлённо вскинув брови, я улыбнулась.

И весь этот долгий мой взгляд руку его сотрясала крупная дрожь. Я взялась за ладонь, убеждаясь, сколь суха холодная прежде кожа. (Только сейчас я заметила, что та была коричневой. Моя работа?) Прикрытые рукой, виднелись глаза, уставясь прямиком на меня, ныне — два сгустка тьмы, немигающие и безмолвные. Бездумные, как у зверя.

Обхватив его за подбородок, всей своей волей повелела ему вернуться к себе, из безумия — к здравому уму. Недоумённо заморгав ресницами, он слегка нахмурился, а после глянул на меня прояснившимися, словно путаница в его голове улеглась, глазаии. Напрягшаяся в руке ладонь стала прежней, прохладной.

Как только я убедилась, что всё в порядке, то высвободила его пальцы. Расстегнув ворот блузы, сдёрнула с плеч, сбрасывая комком на пол. Расщёлкнув застёжками юбки, стянула, вместе с бельём, и смахнула туда же, вниз. Нагая, я ждала, предлагая, нет, принося в жертву всё, что у меня оставалось.

24. Если я попрошу…

И тогда… тогда…

Ты помнишь.

Нет. Нет, я не могу, никогда.

Отчего ты боишься?

Я не знаю.

Он причинил тебе боль?

Я не помню!

Так сделай это. Думай, дитя. Ты сильнее этого, я создала тебя такой. Звуки? Ароматы? Каковы они на вкус? Как ты их ощущаешь? Чему подобны воспоминания?

Как… словно лето.

Да, верно. Вот они — душные, парящие, влажные от росы и перегноя, долгие летние ночи. Знаешь ли ты… Земля поглощает всё дневное тепло — и возвращает назад, сумрачными ночными часами. Всю ту энергию, что попросту парит, пропитывая воздух, ожидая, чтобы пригодиться. Пятнами взвеси оседая на коже. Открой рот и она совьётся на языке.

Я помню. О боги, я вспомнила.

Я так и знала. Знала, что ты вспомнишь.

***

Тени по углам, казалось, сгустились ещё сильнее, когда Ньяхдох поднялся с кровати. Он навис надо мной тёмным пятном, и в этой клубящейся завеси, в этой темени я поначалу не могла различить даже его глаз.

— Зачем? — спросил он.

— Я так и не дождалась ответа.

— Ответа?

— Сможешь ли ты убить меня? Убьёшь, или нет, если я попрошу?

Что толку притворяться, что колени мои не подрагивали от страха? Что тот не копошился — в колотящемся до одури сердце, в сбившемся, учащённом дыхании? Эссуй, сладостное предчувствие угрозы; эссуй, предкушающий трепет каждой клеточки тела. Но потом он потянулся, медленно, неторопливо (так что тысячи возможных картин промелькнули, терзая меня, в воспалённом воображении), — и кончики пальцев цепко ухватились за мою руку, притягивая ближе. Одно лишь касание, и весь страх мой обратился нечто иным. Другим. Боги… Богиня.

Ослепительная вспышка белизны вспугнула вязкую черноту. Устрашающий оскал белоснежных резцов. О да, жест, бывший далеко за гранью того, что именуют угрозой.

— Верно, — сказал он. — Попроси вы, и я убью вас.

— Вот так просто?

— Не имея власти над собственной жизнью, вы, на худой конец, стремитесь удержать хотя бы право выбора на смерть. Мне… знакомо это. — Столь много недосказанной сути крылось за сплетением тщательно подобранных слов. И за последующей паузой. Меня вдруг как осенило: Владыка Ночи… а не жаждал ли он сам смерти?