Торгни Линдгрен - Похвала правде. Собственный отчет багетчика Теодора Марклунда

• Название: Похвала правде. Собственный отчет багетчика Теодора Марклунда
• Автор: Торгни Линдгрен
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0681-7

В маленьком провинциальном городе жили-были двое: мальчик, которому суждено быть багетчиком, и девочка, уже ребенком ставшая известной певицей. Две чистые, любящие души. И вот однажды на аукционе багетчик обнаруживает картину знаменитого художника, которая в конце концов переворачивает жизнь обоих.

Роман «Похвала правде» одного из самых популярных писателей Швеции Торгни Линдгрена на русском языке публикуется впервые.

---

Когда совсем стемнело, я установил за драпировкой, отделяющей мастерскую от магазина, маленькую зеркальную лампочку и направил ее за окно. Погасив в магазине верхний свет, я отчетливо видел их всех, как в аквариуме.

В семь пришел Гулливер. Протолкался вперед и чуть что лицом к стеклу не прилип. Он не шевелился, только глаза двигались туда-сюда, придирчиво рассматривая триптих. Думаю, он понимал, что я смотрю на него из магазина. Но ему было все равно. Или же он хотел, чтобы я его видел.

И я видел. Не знаю почему, но я ни на миг не смел оторвать от него взгляд.

Из других я тоже кой-кого узнал. Двух местных врачей и губернского ветеринара. Священника. И директора Сберегательного банка, и учительницу приготовительных классов из народной школы, которая однажды купила у меня две картины. И репортера «Губернской газеты». Он не иначе как проверял, какое действие произвела его статейка. Хотел увидеть ее как бы в зеркале.

Гулливер задержался дольше всех. К десяти часам он остался в одиночестве. Но еще полчаса торчал у окна, потом выпрямился, резко повернулся, будто его кто окликнул, вразвалку прошел к своей машине и тоже уехал.

Тем вечером я прицепил к раме «Мадонны» медный провод, протянул его к своему матрасу на полу и перед сном обмотал вокруг левого запястья. Сплю-то я крепко. Если вообще возможно судить о собственном сне.

В два часа ночи меня разбудил телефонный звонок. И я подумал: что-то случилось с Паулой. Я всегда так думал. Хотя, собственно говоря, никто понятия не имел, что, случись с Паулой какая беда, надо звонить мне. Я отмотал провод, бросился к телефону и поднял трубку.

Звонил репортер одной из вечерних газет.

— Слава Богу! — сказал я, вернее, крикнул.

Он ненароком заглянул в «Губернскую газету» и теперь засыпал меня вопросами: я ли тот самый багетчик? Почему я уверен, что это Дардель? Первый ли раз спекулирую искусством? Сколько мне лет? Продам ли я эту картину в Швеции или за рубежом? Почему я, сняв трубку, сказал «слава Богу»? Какие еще художники представлены в моем собрании? От усталости у меня хватило терпения спокойно, прямо-таки дружелюбно ответить на все его вопросы.

Потом пришлось выпить полстакана водки, иначе бы я не заснул.

~~~

Спроси меня кто-нибудь, что происходило в последующие дни, я ответить не смогу. Ко мне наведывались какие-то люди — вот все, что я помню. Но не помню, в каком порядке они появлялись, зачастую не помню и чего они хотели, я начисто забыл их имена и внешность их описать не сумею. Меня снедали усталость, смятение и возбуждение. Ночами я обвязывал запястье проволокой от «Мадонны» и спал час-другой, все тело у меня ломило, а сны снились такие, что лучше бы вовсе не спать. Приезжали съемочные группы четырех телеканалов, снимали репортажи обо мне и «Мадонне». Я был как в лихорадке — то дрожал от озноба, то вдруг обливался потом. Но чувствовал себя здоровее, бодрее и оживленнее, чем когда-либо. Мы были во всех газетах — «Мадонна» и я.

В тот вечер, когда новостные телепрограммы показали меня и «Мадонну», народ толпами приходил к мастерской и заглядывал в окна. Им хотелось поглазеть на меня, а не на «Мадонну». И я стал у окна — пускай смотрят.

Шопенгауэр где-то писал, что прекрасной жизнь не бывает никогда.

А вот мне жизнь казалась дивно прекрасной.

Паула прислала мне цветы — желтые и красные тюльпаны, как у Дарделя на картине «Визит к эксцентричной даме».

Заезжали и музейщики — научные сотрудники, управляющие. Много рассуждали об этом периоде в жизни Дарделя. Он потерял тогда единственную женщину, которую любил по-настоящему, скитался по Европе, беспробудно пьянствовал и писал картины, пил большей частью виски, крутил романы с мужчинами и с женщинами, а вероятно, и с демонами, все вперемешку, не разберешь, так уж получалось, и в его творчестве это был самый плодотворный период, причем иные работы остались неизвестны, тут ученые мужи сходились во мнениях. И все знатоки выражали готовность провести экспертизу.

— Да-да, спасибо, — говорил я.

Где-то у меня до сих пор лежит крафтовый конверт с семью рукописными заключениями, что «Мадонна с кинжалом» бесспорно написана Нильсом Дарделем. Вне всякого сомнения. На конверте стоят цифры: 38 47. Размеры той спичечной мозаики.

Еще приезжал Петер Даль. Крупнейший из ныне живущих шведских художников.

— Мне кажется, — сказал он, — эта картина говорит о современности нечто такое, чего не знал никто. Кроме Дарделя. — И добавил: — Ныне уже не создать произведения искусства, которое сообщит людям о чем-то, дотоле им неизвестном. Мы первые из людей знаем о своей современности всё.

Вроде бы ничего особенного здесь нет. Но он так сказал. И это чистая правда.

Многие приходили фотографировать. И мы позировали, «Мадонна» и я. Денег мы не брали. У нас и в мыслях не было взимать плату. На всех снимках я улыбался, хвастливо и глупо, многие газеты меня попросту отрезали.

Один из фотографов задержался на три дня. Вообще-то он был не фотограф, но тогда я об этом не знал. Снимки он сделал в первый же день, а после только сидел на венском стуле и смотрел на «Мадонну», ради репортеров я повернул ее лицом в магазин. Человек этот был маленького роста, лысый, с короткими, толстыми пальцами, с эспаньолкой и в очках с широкими черными дужками. Остановился он в пансионе Лундгрена возле автобусной станции. Мы с ним разговаривали, и, к примеру, он спросил:

— Сколько тебе лет?

— Тридцать один, — ответил я. — Но мне кажется, будто за последние дни я стал старше. Или больше.

— Ты словно опять начал расти, да? Хотя уже близок к среднему возрасту.

— Да, — кивнул я.

— Изменился не ты, — сказал он. — Твоя судьба выросла, стала больше.

— Но ведь отыскать настоящий шедевр удается не каждому, верно?

— Найти ее мог кто угодно. Картина могла упасть на пол, и рама раскрылась бы. Так что не задавайся.

— Однако каким-то образом я был к этому готов, — сказал я. — Будто все время чувствовал: что-то случится.

Это была ложь, и больше ничего.

— Любой человек чувствует, что с ним должно что-то случиться, — заметил он. — Это у нас в крови.

Я ни о чем не спросил — ни как его зовут, ни чем он занимается, ни откуда приехал. Наверно, из репортеров, работает для какого-нибудь солидного журнала, ведь задержался он здесь надолго и был так задумчив и серьезен.

— Поначалу я было решил, что схожу с ума, — сказал я. — А сейчас чувствую в основном сдержанную и торжественную радость.

— В Музее современного искусства она бы смотрелась куда лучше, — заметил он. — Для такого маленького поселка она слишком эффектна и грандиозна, ведь в ней мощь водородной бомбы.

Только с ним я и говорил по-настоящему. Все остальные просто старались меня выспросить, хотели все узнать, но даже не трудились слушать, когда я пробовал объяснить. Помнится, мы с ним и о репортерах говорили. О репортерах, о газетах и журналах, о радио и телевидении. Как выстраивается высокое светлое пространство, а в нем — ландшафт, который кажется узнаваемым лишь потому, что однозначно представляет собой ландшафт, но все там фальшивое, ненастоящее, вместо подлинных предметов, существ и растительности одни только слова, понятия, домыслы. Однако замечаешь это, лишь очутившись внутри. Так он говорил.

И именно он послал Пауле большую хорошую цветную фотографию «Мадонны». Она же видела ее только в прессе, приехать-то не могла. Я попросил его о фотографии и дал адрес. Он слыхом о Пауле не слыхал. Она позвонила сразу, как только получила снимок, через несколько дней.

— Я совершенно не представляла себе, какая она потрясающая, — сказала Паула. — Только теперь поняла.

— Тем не менее это всего-навсего фотография.

— Я прилепила ее скотчем над кроватью. В память обо всем. О тебе, и о всяких невероятных событиях, и о том, что мы некоторым образом в ответе за нее.

— Твоя мама поступила бы точно так же, — сказал я.

— Прости.

— По-моему, Дардель рассчитывал, что она будет висеть в церкви. Возле хоров.

— Да, — согласилась Паула. — Наверно, есть и такие церкви.

Распознать антикваров среди приезжей публики не составляло труда. Смотреть на «Мадонну» им было недосуг, они вроде как спешили, быстро озирались по сторонам, желая убедиться, что конкурентов здесь нет. Потом спрашивали, нельзя ли поговорить со мной без свидетелей. И я вел их в мастерскую и задергивал драпировку.

— Ты решил насчет цены? — таков непременно был первый вопрос.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — говорил я.

— Да ты не стесняйся. Назови сумму.

Все они разговаривали со мной снисходительно, высокомерно. Для них я был недоумком, которому выпала немыслимая удача.

— Вообще-то я думал оставить ее у себя, — говорил я. — В моем приватном собрании.