Пол Теру - Старый патагонский экспресс

• Название: Старый патагонский экспресс
• Автор: Пол Теру
• Издательство: Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40447-4

«Старый патагонский экспресс» — это множество пугающих и опасных тайн двух континентов в книге Пола Теру, профессионального путешественника с мировым именем, автора сценариев к популярным фильмам «Святой Джек», «Рождественский снег», «Берег Москитов» с Гаррисоном Фордом, «Улица полумесяца», «Китайская шкатулка».

Блеск и нищета самых загадочных и легендарных стран Центральной Америки — Гондураса, Колумбии и Панамы, футбольный угар в задавленном нищетой Сальвадоре, неподвластные времени и белому человеку горные твердыни инков в Чили, скрытый под маской мецената оскал военного диктатора в Бразилии.

«Старый патагонский экспресс» — один из его нашумевших бестселлеров, завораживающее своей неподкупностью описание приключений романтика-одиночки, не побоявшегося купить билет и сесть на поезд, чтобы оказаться на краю земли.

---

— Когда он отправляется?

— Я и сам не прочь это узнать, — ответил я.

— Ну, сейчас я у них спрошу! — И он замолотил по двери во внутренние помещения вокзала. Оттуда раздалось грубое:

— Пошел отсюда!

Человек выскочил из вокзала.

— Они все тут шлюхи! — выкрикнул он с негодованием и прямо по лужам прошлепал к спальному вагону.

Старуха все еще верещала, но на исходе второго часа я уже немного привык к этим звукам: они даже стали частью молчания, окутавшего Виллазон. Спальный вагон, застывший посреди этой тишины на путях, выглядел очень глупо. И нигде в округе не было видно ни другого поезда, ни автомобиля. Мы угодили в дыру в пространстве. В миле к югу, через мост и за очередной горой, находился аргентинский город Ла-Куйака. Это тоже было ничто, дыра в пространстве, однако мы должны были туда попасть как-нибудь и когда-нибудь.

Откуда-то выскочил поросенок, он шумно лакал воду из лужи у моих ног и шарился в ореховой скорлупе. Небо затянули тучи, они нависли над Виллазоном, и мимо станции пронесся тяжелый состав. Он почему-то оглушительно ревел и поднял облако пыли, скрывшись в стороне Боливии. Индеанка кричала по-прежнему. Женщины на рынке упаковали свои коробки и скрылись. Накатила тьма, отчего это место показалось еще более вымершим.

Начиналась ночь. Я вернулся в спальный вагон. Он тоже был погружен во тьму: ни электричества, ни керосиновых ламп. В коридоре было полно мух. Проводник уже воевал с ними не мухобойкой, а полотенцем.

— Когда мы отправимся?

— Не знаю, — ответил он.

Мне ужасно захотелось домой.

Однако от моего нетерпения не было никакого проку. Мне пришлось смириться с этой потерей времени как с неизбежной передышкой, пустой зоной, разделяющей более осязаемые участки пути. Какой прок в том, если я начну злиться или искать способ укоротить часы ожидания? Нужно просто набраться терпения и ждать. Даже во тьме время неумолимо продолжает двигаться. Старуха вопила, проводник проклинал мух.

Я покинул спальный вагон и направился к низкому освещенному строению, предположив, что там расположен бар. Здесь не росли деревья и не светила луна: ощущение расстояния было обманчивым. Мне потребовалась добрая четверть часа, чтобы доковылять до здания. И я угадал: там была кофейня. Я заказал кофе и уселся в пустом зале, дожидаясь, пока его принесут. И тут я услышал, как засвистел поезд.

Хрупкая босоногая индейская девочка принесла мне чашку кофе.

— Что это за поезд?

— Это поезд до Ла-Куйаки.

— Черт! — Я швырнул на столик несколько монет и, мигом позабыв о кофе, помчался к вокзалу. Когда я вскочил обратно в вагон, локомотив уже прицепили к составу, а моя грудь разрывалась от бега на такой высоте. Сердце готово было лопнуть. Я плюхнулся на полку, едва дыша.

Снаружи сигнальщик болтал с кем-то из пассажиров.

— Перегон до Тукумана в жутком состоянии, — говорил железнодорожник, — вы небось не один день будете туда тащиться.

И я мысленно проклял еще раз эту поездку.

Нас перевезли через границу к аргентинской станции по ту сторону горы. Здесь спальный вагон опять отцепили и отогнали на запасной путь. Минуло три часа. На вокзале невозможно было купить съестное, но я наткнулся на индеанку, заваривавшую чай на костре. Она очень удивилась, когда я попросил продать мне чашку чаю, и приняла деньги с робкой грацией. Недавно миновала полночь, и торчавшие на вокзале люди зябко кутались в одеяла и прижимали к себе хнычущих детей, скорчившись на своих пожитках. Вдобавок начался дождь, но мне удалось подавить вспышку раздражения мыслями о том, что это все пассажиры второго класса, а значит, это их жестокая судьба: торчать под дождем посреди пустыни на этом мертвом континенте и ждать, пока подадут их поезд. Просто мне повезло гораздо больше, чем им. Я по праву рождения имел билет в первый класс. И ничего нельзя было поделать с таким разделением.

И я занялся тем, чем занялся бы любой здравомыслящий человек, застрявший на границе между Боливией и Аргентиной в дождливую ночь. Я отправился к себе в купе и умылся. Я надел пижаму и лег спать.

В дверь купе постучали: проводник.

— Билеты, будьте добры.

— Где мы?

— В Ла-Куйаке.

Все еще на границе.

— А когда отправимся?

— Через несколько минут.

Ну да, так я и поверил. И я снова завалился спать. Нетерпение и досада сработали как снотворное. Но не прошло и минуты, как меня разбудили свисток тепловоза, грохот металла и скрежет сцепки. Ну что ж, по крайней мере, мы наконец-то тронулись.

Я проспал почти двенадцать часов. Я снова проснулся уже в шесть утра и обнаружил, что мы стоим на какой-то станции. У платформы росли три черных тополя. В следующий раз я открыл глаза уже ближе к полудню. Три тополя по-прежнему красовались у платформы. Мы так и не двинулись с места.

Это оказался Хумахуака, небольшой поселок на севере Аргентины. Мы отъехали от Ла-Куйаки не далее чем на сто миль и спустились не больше чем на тысячу футов. День выдался прохладный и солнечный, полный стрекота насекомых и праздничного перезвона церковных колоколов. День был воскресный, и все казалось мирным и благостным. Было немного странно видеть настоящие цветники — длинные ряды ярких хризантем — и некоторые признаки процветания. Наверное, за последние недели это была первая железнодорожная станция, по которой не разгуливали поросята, роющиеся в отбросах за компанию с курами начальника станции. Меня подбодрила такая видимость порядка: я считал это явным признаком того, что мы попали в другую страну, и наш закопченный состав с грязными вагонами, полными мух, казался совершенно неуместным в здешней обстановке.

Гламурная дамочка лет сорока показывала вокзал своей милой дочке. Она сказала по-испански:

— Это поезд до Тукумана, он проделал долгий путь из самой Боливии. Ты рада, что мы поедем на поезде?

Девочка брезгливо сморщила носик, глядя на наш экспресс.

Я рвался познакомиться с городом подробнее, однако боялся отстать от поезда. Хумахуака — симпатичное место, но находится в ужасной глуши, откуда я не смогу выехать еще несколько дней.

Я поинтересовался у проводника спального вагона, почему мы стоим.

Он ответил — пути. Где-то на перегоне был поврежден путь то ли наводнением, то ли оползнем. Его не могли починить раньше, потому что рабочие не могут трудиться ночью. Это было серьезно: по-видимому, из-за вулкана.

— Мы не сможем тронуться еще несколько часов, — уверял он.

Я отважился прогуляться по городу и увидел индейцев, возвращавшихся из церкви с увядшими цветами в руках. И тут я вспомнил, что сегодня Вербное воскресенье. Лица этих людей светились умиротворением, снизошедшим на них в храме, той чистой радостью, которая считается признаком святости. Мне навстречу шли сотни людей, и каждый нес в руке цветок.

Однако все прочие заведения в городе были закрыты, рестораны не работали, автобусная станция пуста. Я прошелся по городскому парку и вернулся на вокзал.

За те часы, которые «Панамерикано» простоял у платформы с момента нашего прибытия, атмосфера здесь заметно изменилась. Принесенная с поездом бацилла убожества успела размножиться и расползтись по перрону. Под каждым окном вагона красовалась кучка банановых и апельсиновых корок, и на этом респектабельном вокзале не оказалось поросят, чтобы тут же их съесть, а из-под туалетов вовсю лилась вода, и уже выросли горки экскрементов. Солнце припекало все сильнее, и вокруг состава вилось все больше мух. Этот железнодорожный экспресс, столь живой и любопытный на ходу, на стоянке превратился в отвратительную развалину.

Я надеялся, что, кроме меня, на этом поезде не окажется иностранцев. Однако это было не так. Сколько раз я на опыте убеждался, что во втором классе непременно будет ехать какой-нибудь немец, дремлющий в обнимку со своим рюкзаком на каркасе и плюющийся в окно апельсиновыми косточками. Вот и в Хумахуаке оказался Вольфганг. Он сел в боливийскую часть поезда под холодным ливнем в Оруро и с той минуты терпел ужасы путешествия вторым классом. Я его не замечал, хотя он уже видел меня, когда я покупал в Ла-Куйаке чай у индеанки. Он уже второй месяц путешествует по Центральной и Южной Америке и имеет весьма туманное представление о том, куда, собственно, направляется. Он был уверен лишь в одном: если ему не повезет найти работу в Буэнос-Айресе, то на всю оставшуюся жизнь он так и застрянет в Аргентине. Он честно признался, что больше всего на свете хотел бы вернуться домой.

Иногда в обществе таких людей — а их мне приходилось встречать немало — я чувствовал себя довольно неловко оттого, что так быстро добрался сюда из Бостона. Ведь всего два месяца назад я сел на «Лейк-Шор Лимитед» на «Саус-Стейшн» и уже через несколько снежных дней любовался чистым небом над Мексикой. В пути меня никто не ограбил, я не свалился с какой-то серьезной болезнью, я получал удовольствие от красивых мест и общался с приятными людьми. Я успел заполнить сотни страниц своего дневника и твердо верил в то, что закончу путешествие в Патагонии, в Эскуэле, маленьком городке, который я увидел на карте и обозначил целью своего вояжа. Я со всей возможной скоростью пересек почти все страны и всегда старался поскорее расстаться со встреченными мной другими путешественниками, собиравшимися задержаться на пару месяцев, скажем, в Барранкилье или Куско. «Мне не нравится Эквадор, — уверял меня американец в Перу. — Может быть, оттого, что я провел здесь слишком мало времени». Однако он уже проторчал там целых два месяца, по моим понятиям, целую вечность.