Алексей Бакулин - Скрытые долины

• Название: Скрытые долины
• Автор: Алексей Бакулин
• Жанр: Историческая проза

---

Лондонский нелегал за два года расшифровал для Ньюкантри тунгусскую рукопись, — но и в расшифрованном виде понять её было нелегко.

— Там, знаешь ли, ногу сломишь… Совсем иной тип мышления, иной способ подачи мысли…

— Ну, а всё-таки!.. — мне стало интересно. — О чём марсиане пишут?

— Какие марсиане?.. Ах ты об авторах… Нет, это не марсиане, это наши… Земляне… Древняя, очень древняя цивилизация. Я попробовал разобраться, — но только глянул одним глазком и думаю: нет, нет! Это не для моих мозгов! И тут я вспомнил, что есть у меня…

И тут Ньюкантри вспомнил, что есть среди его знакомцев некий поэт, которого он однажды опубликовал в «Сумраке». Поэт этот был интересен тем, что занимался так называемой «расшифровкой повседневности». «Всё, что окружает нас каждый день, есть, по сути, послание Высшего Космического разума человечеству, — говорил он. — Надо только уметь прочесть эти послания. Ты идёшь по улице, мимо тебя движутся машины, пешеходы, вокруг стоят здания, фонари, даже урны… И всё это суть буквы Великого Письма. Научись их читать, и ты прочтёшь Книгу Космической мудрости! Научись подмечать различия в одинаковом, ритм и мелодию в монотонной смене дней, и для тебя не останется загадок ни в прошлом, ни в будущем!» Ньюкантри опубликовал в «Сумраке» его поэму «Невский проспект» — попытку расшифровки Невского проспекта, каким он был 6 июля 1999 года между двумя и четырьмя часами пополудни.

— Сам я эту поэму не стал читать, — признался Ньюкантри, — всё равно ничего не пойму, — я со стихами не в ладах, — но люди читали и сказали, что гениально. И подписчики очень меня благодарили потом.

К этому-то удивительному стихотворцу и обратился Олег, с просьбой довести до ума тунгусский манускрипт, — и понятно: чтобы заново перевести удивительный текст, никак не годился трудяга-переводчик, съевший зубы на Чейзе и Зилазни; тут нужен был человек с мышлением не столько линейным, сколько спиралевидным, — а именно по такой траектории двигалась мысль Дешифратора Реальности. Поэт мудрил целый год и наконец выдал составленную на основе древнего текста эпическую поэму под названием «Глаголица».

— «Глаголица»?.. Это же такая древняя славянская азбука, да?

— Азбука — одно, а поэма — другое! Хотя между ними есть какая-то связь, — но я не очень-то понял… Поэма называется «Глаголица» потому что делится она не на главы, не на песни, а на глаголы… Но не только поэтому… Всё гораздо глубже… Ведь что такое Глагол с точки зрения тайного учения?.. Глагол — это…

— Ты лучше расскажи, о чём в поэме говорится?

В ответ на это Ньюкантри сделал умное лицо и вытащил из портфеля толстую пачку бумаги.

— Интересуешься? Вот, читай. Один из экземпляров перевода.

Я принялся рассеянно перебирать листы рукописи, а Олег тем временем продолжал рассказ.

Когда стихотворный перевод был готов, в Петербурге объявился некий Крымов — эмигрант, поменявший в своё время СССР на Израиль, Израиль на США, США на Новую Зеландию, Новую Зеландию на Францию и, наконец, Францию опять на Россию. Крымов пришёл к Нькантри в редакцию и приказал («Именно приказал, представляешь!») вернуть Золотой Жезл ему — законному владельцу, наследнику рода Шереметевых и Белосельских-Белозерских. Каким образом драгоценность из дома Шереметевых попала в Тунгусскую тайгу, Крымов объяснить отказался и Ньюкантри послал его по известному адресу. Крымов неожиданно растерял весь свой гонор и покорно отправился в указанном направлении.

— Но потом они начали мне звонить! Звонили и угрожали!..

— Кто — они? Разве Крымов был не один?

— Да это уже не Крымов!.. Как ты не понимаешь!.. Совсем другие люди!..

— Друзья Крымова?

— Какие друзья, что ты выдумываешь?! Бестолковый какой… Говорю тебе: совсем другие люди! Серьёзные! А Крымов — это так, букашка… А они звонят, и ещё такими голосами жлобскими, и такие, понимаешь, угрозы изуверские… Я после каждого звонка неделю отдышаться не мог…

Совсем перетрусив, Олег двинул на Апрашку, навестить грузчика-нелегала.

— Я думал: может он моим телохранителем станет… Или хоть научит меня, как быть… Прихожу, а мне говорят: «Нету такого!» — «Как нету? А где же он?» — «А в таком-то морге поищи: его завтра хоронить будут. Под грузовик попал на днях!»

Олежка сразу понял: такие люди, как лондонский нелегал, не попадают под грузовик случайно. Едва перебирая ногами от ужаса, он отправился домой, — и уже возле дома сам чуть не попал под тяжёлый чёрный внедорожник. Может быть, это было простым совпадением, — даже скорее всего, совпадением, но…

— Но я, как вернулся домой, сразу позвонил поэту… Ну, этому, который сделал стихотворный перевод… Звоню, слышу: жена рыдает, дети вопят!.. Повесился, — ты представляешь?!. Повесился поэт!.. Причём, где-то за городом, в лесу… Ну, думаю, всё ясно! Сбегал я в магазин, закупил продуктов на месяц, вернулся, дверь досками заколотил, окна шкафами загородил, телефон из розетки вырвал… Сижу, дрожу… Через месяц кончились продукты. И как на зло — воду на сутки отключили! Стал я потихоньку доски отдирать… Только нос наружу высунул, — смотрю, идут двое по лестнице — мрачные такие, здоровенные, руки в карманах, — и ко мне! Чуть меня кондратий не хватил. Как заору от ужаса — на все двенадцать этажей!.. Фу ты, вспомнить стыдно… А это Воробьёв с Пироговым оказались…

— Хорошо, Олег, — сказал я, одним глазом посматривая в рукопись. — А чего ради ты вцепился в этот золотой жезл? Ну отдай его, если так страшно… На что он тебе, в сущности? Жизнь-то дороже.

— Отдать?! — Ньюкантри отшатнулся от меня в негодовании, побледнел и широко раскрыл перекошенный рот. — Отдать?! Жди! Ещё чего?! Я что, на психа похож? Да делайте, что хотите!.. Да только через мой труп!.. Да хоть ешьте живьём!.. Дурак, это не такая вещь, которую отдают! Только вместе с головой, — никак иначе!

— Да голову-то жалко!..

— Жалко. А что делать? Не отдам, и всё тут. Найду на них управу. Нет безвыходных положений, есть отчаявшиеся люди! Сейчас у тебя отсижусь, а потом за границу: в Южную Америку, в Австралию, в ЮАР… Деньги есть… Пусть ищут по свету!

— А золотой жезл сейчас где? С собой? Ох, прости, нескромный вопрос…

— Да чего там — нескромный… Спрятан он в надёжном месте. Эти-то бумажки, — он ткнул пальцем в рукопись у меня на коленях, — эта-то макулатура никакого интереса для меня не представляет. Ни для меня, ни для них… Так, разве что для филологов, для любителей древности… А вот подлинный текст, подлинные письмена… Это, доложу я тебе, ценность! И она у меня спрятана. Хорошо спрятана. Не найдут. И золотой футляр, и первичную рукопись, — всё схоронил, надёжней некуда, уж можешь мне поверить…

Я понял, что Ньюкантри сейчас подробно объяснит мне, где находится его надёжный тайник, и испугался: зачем мне знать такие подробности?.. Ведь и в самом деле: меньше знаешь, крепче спишь. Я поспешил увести разговор в сторону:

— Ты бы мне рассказал вкратце, о чём эта поэма, а то читать такой кирпич…

— Да как тебе сказать, — Новосёлов вздохнул. — Видишь ли, несколько миллионов лет тому назад, когда человеческая цивилизация переживала переход из Круга Змеи в Круг Кита, возникла очень интересная культура, — не народ и не государство, а некая общность людей, обладающих Межзвёздным Знанием…

Я немедленно отключился. Ньюкантри ещё долго бубнил что-то, делал академические жесты, хмурил брови, выпячивал нижнюю губу, а я украдкой смотрел за окно в гущу сырого придорожного леса, в солнечные берёзы позднего сентября, в поля, заросшие корявым кустарником, ограждённые по линии горизонта плотной стеной тяжких синих туч. Над Ленинградской областью сгущался сумрак, — старый, добрый новосёловский сумрак, тот самый, которому Олег посвятил свой знаменитый журнал. Наш автобус на страшной скорости уходил в этот сумрак, всё глубже погружался в его пучины, плыл в нём, словно подводная лодка или кит, украшенный фосфорическими огнями. Я включил фонарик над головой и принялся читать рукопись, — не сначала, а откуда пришлось.

ГЛАГОЛ ВОСЬМОЙ. УНА ПЛАЧЕТ

Уна устала —
Горькая ноша,
Тяжкое чрево…
Правит чёлном,
Скитается по морю,
Одна средь моря,
И парус рвётся,
И руль ломается,
Но горше всего —
Тяжкое чрево.
Я иду по морю,
От берега к берегу,
От рода к роду,
От дома к дому:
Пустите Уну,
Дайте согреться,
Дайте напиться,
Дайте покоя
Тяжкому чреву.
Никто не слышит,
Никто не впустит:
«Ты не наша, ты чужая,
Ни отца, ни матери,
Ни сестёр, ни братьев, —
Ты их бросила,
Дом родной
Предала навеки.
Где дом твой, где муж твой?
Зачем чужого
Ты захотела?
Чужой муж — чужая судьба,
Своей судьбы
Не будет отныне.
Одно лишь твоё —
Тяжкое чрево».
Гонят Уну —
Никто не хочет
Похитительницу
Чужого мужа
Приютить, согреть,
Дать отдых в скитаниях,
Помочь разродиться
Тяжкому чреву.
Была я девой,
Меня любили
Отец с матерью,
Братья с сёстрами.
Была я девой,
Душою живою,
Все любовались
Прекрасным ликом,
Стройным станом, —
Что же ныне?
Душа и тело —
Куда девались?
Кому достались?
Мне лишь осталось
Тяжкое чрево.
Я — это чрево,
Уны не стало,
Не стало дочери
У отца с матерью,
Не стало возлюбленной
У любимого,
Живёт на свете
Лишь тяжкое чрево.
Любимый мой!
Пред сильными сильный,
Пред добрыми добрый,
Зачем ты бросил
Бедную Уну,
Зачем вернулся
К старому дому?
Нет сил моих
Нести эту тяжесть.
О ты, во чреве моём живущий!
Зачем ты мучаешь
Бедную Уну?
Кто ты, откуда ты?
Неужели мой сын?
Сын — это радость,
Сын — это помощь,
Сын — любовь,
Сын — надежда,
Но где же всё это?
Тяжкое чрево,
Тяжкое чрево —
И ничего больше.
О, мой отец,
Морской владыка!
Недаром учил ты
Бедную Уну
Править чёлном,
Ходить по морю
В любую погоду.
Я сяду в лодку,
Расправлю парус,
Поставлю руль:
Несите, волны,
Бедную Уну, —
От края моря,
до края моря,
на юг, на север,
на восток, на запад…
Быть может, встретится
Крошечный остров,
Который отныне
Станет мне домом…

* * *

Я думал, что Ньюкантри плохо перенесёт долгий автобусный переезд: начнёт капризничать, ворчать, придираться ко всякой мелочи, вопить и хныкать… Ничего подобного. Новосёлов отлично перенёс дорогу. Плохо было только мне: все долгие часы переезда Олежка ни на минуту не закрывал рот. Он вволю выспался в автобусном кресле, показавшемся ему после холодного дачного топчана верхом комфорта, с удовольствием размял ноги на долгой остановке в Тихвине, уплёл без хлеба целого цыплёнка-гриль, воняющего за версту палёной резиной, запил его бутылкой фальшивых Ессентуков, и понял, что жизнь продолжается.