Тамара Ростовская - Тетрадь из сожженного гетто (Каунасское гетто глазами подростков)

• Название: Тетрадь из сожженного гетто (Каунасское гетто глазами подростков)
• Автор: Тамара Ростовская
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вначале писала химическим карандашом. Эти записи очень хорошо сохранились. Черные и синие чернила тоже выдержали испытание временем. Зеленые чернила оказались менее устойчивыми и местами сильно поблекли. А сейчас я возвращаю вас к оригиналу.

Октябрь 12 (среда).

Промчалось пять месяцев. Осеннее солнце опустилось на землю. Молоденькая весенняя жизнь угасла. Под ногами желтеющие листья. Картина изменилась. Погибли люди. От сожженного пламенем гетто остались жуткие следы. Ни одного дома там, где стояли наши дома только мрачные, серые трубы возвышаются над пепелищем, свидетельствуя, что это место — кладбище. Трубы устремились ввысь, будто моля у небес отмщения за причиненные злодеяния. Мы свободны. Уже пять месяцев как я скинула с рук оковы. Пришли освободители. Но, увы! Только горсточке евреев удалось спастись. Последние искры большого костра.

Моя жизнь повернулась опять в другую сторону. Сирота. Одна, как перст, в мире. Тяжелый жизненный путь. Родители вывезены летней золотой порой. Они погибли. О, бедные! Бедный мой папа, мамочка, не могли они убежать… Ой, только тяжкий вздох могу выжать из страдающей груди. Но мой милый Витукас, он жив. Ах, я еще не совсем одна, со мной друг моих горестей и радостей, мой милый братик. Очень рада, что ему удалось спастись.

И больше никого… Только два отпрыска из старого семейного древа. Грустно шуршит листвой дубняк, что растет рядом с нашим домом. Лишь несколько дубов осталось, и они грустят по вырубленным братьям. Я иду утешиться к ним — и нас только двое.

Но мое большое желание осуществилось. Вы слышите, дубы, я — ученица. Я опять села за старую гимназическую парту и пригоршнями черпаю знания. Счастлива ли я? Молча опускаю голову. Увы, я не чувствую себя счастливой. Перед глазами возникают видения, воспоминания счастливого прошлого. Почему я говорю — счастливое прошлое? Да, быть может, и счастливое, потому что, хотя руки и ноги были скованы, но сердце было свободно. Сейчас же сердце сковано. Я одна посреди дремучего леса, ищу путь к близкому, материнскому сердцу. Материально я существую, но морально? Ах, мораль. Я учусь, я живу, я жую траву горечи.

Дитя, чего тебе еще надо?

— Мамочку, — тихо шепчу в самом укромном уголке сердца.

Но что такое сама жизнь? Из темного угла комнаты выползает призрак. Такой молодой, такой красивый. Я смотрю на него, и замечаю, как постепенно лицо его меняется. Чем дольше смотрю, тем противнее становится его лицо, страшнее улыбка. Я отворачиваюсь. Такова и ты, жизнь. Я видела уже твое настоящее лицо.

Сегодня видела покойника. Красивый, цветущий человек, подкошенный смертью, лежал в гробу. Др. Стукас. Белые как снег руки покоились на его груди, а посиневшие губы улыбались. Он улыбался, но не жизни, он уже лицезрел смерть. А мне, казалось, что он жив. Вот улыбка на его лице расширяется, и мускулы лица приходят в движение. Галлюцинация! Он мертв. Как это может быть? Природа, объясни! Неужели человек бессилен против судьбы? Да. И перед лицом смерти также слаб и беспомощен человек. И зачем же тогда бороться, работать, страдать? Зачем радоваться или грустить? Ведь все равно завтра, вытянув ноги, будешь лежать в гробу. И ни одна слеза не проводит тебя в путь. Ни одна! Но к чему они — слезы? Разве легче смотреть на неописуемую скорбь матери у тела покойного сына? Неужели легче видеть муки матери, когда умирает ее кровное дитя? Нет, сто раз нет. Так не ищи ее, тебе ее не надо. Земля тебя, усталую приютит, небо прольет слезинку, и земной путь будет завершен. Зачем горевать, грустить, зачем любить иль ненавидеть? Не надо. Это только засохший цветник на лугу жизни. Но человече, ты же — человек!

Октябрь 25 (среда).

Интересная жизнь. Вот уже две недели как я в гимназии, кажется, что пробьюсь в число первых учеников. Этот месяц внес кое-что новое в мой жизненный путь. Получила письмо от тети из Киева. Теперь я не чувствую себя такой одинокой, где-то вдали бьется родное сердце. Из нашего дома позавчера выехали солдаты. После продолжительных столкновений дом нахально занял Марконь-Маркович[61], подлец из подлецов. Пострадали кухонные окна, и опечатана мебель. Вера[62] проявила большую самоотверженность. Ах, бедная, как больно ее оскорбили. Золотой человек. Целый час я ругалась с Марковичем, но чья сила, того и правда. Я еще надеюсь на помощь Ластене[63]. Может, моя дорогая опекунша сможет чем-нибудь помочь. Она прилагает много усилий, и я надеюсь на успех. Как мне обидно, как я нервничаю, когда эти восемь Маркончиков ревут целый день. Попробуй заниматься. О, отец, ради этого ли ты промучился всю жизнь, строя этот дом, чтобы какие-то воры отобрали его у твоих детей. Но нет, я этого так не оставлю. Виктор заварил кашу, наивное дитя, но я ее выхлебаю. Я добьюсь своего. Услышь, небо, мою клятву. Марконис еще очутится на ул. Мицкявичяус. (в тюрьме). Я борюсь, единоборствую с жизнью. Но жизнь, почему ты так жестока ко мне? Жизнь, сжалься над бедной сиротой. Почему ты посылаешь мне столько испытаний? Ты думаешь, что я надломлюсь? Нет, ветры пустыни, вы не надломите меня, и не унесете с собой, как пушок. Я могу лишь сказать, что надоело и выпить бутылку «сабодила»[64]. Но я хочу жить, чтобы победить в жизненной борьбе. Хоть век пришлось бы бороться. Но зато, когда лягу отдыхать, я смогу воскликнуть — «я победила». Я смету с лица земли этих пиявок, удалю жуликов и паразитов. Возродится новое поколение, и улыбнется изборожденное морщинами лицо земли. Поколение, взращенное войной, — аморальное, лишенное совести и добродетели, — будет уничтожено. Погибнет оно смертью жалких выродков, погибнет оно, как запущенный лес. Придет палач-чума и уничтожит всех до одного, проклятых. Смерть паразитам! Вставай земля, вставай для новой жизни. Вскоре взойдет солнышко светлой жизни и исчезнут миражи темной ночи. Так, к борьбе, все те, кто только может!

Ноябрь 11 (субб.).

Дни бегут. И что? Ничего. Учусь. Переехала жить в город к Броне. Тепло, сытно, хорошо. Чего еще надо? Больше ничего — живи и радуйся, «hатиква»[65].

Декабрь 28 (перевод с идиша).

Ничего нового. С болью в сердце замечаю, что начала забывать дорогой мне язык идиш. Что с тобой, Тамара? Разве ты уже забыла тяжелые времена гетто? Разве забыла те страдания, что выстрадала вместе со своим народом? Как это могло случиться? Где клятва, которую ты принесла мрачной и темной ночью? Опомнись! Еще есть время. Открой глаза, взгляни, и ты опять увидишь, как страдает твой народ. Из тьмы раздается голос: «Оглянись». Да, я слышу этот голос. Он спасет меня от вечного позора. Я слышу этот зов, и мое сердце готово разорваться от боли. Где я была до сих пор? Быть может, дремала? И мне снился красивый и светлый сон. Увы, это был лишь сон. И сейчас, когда я встрепенулась, я увидела вокруг себя ночь — черную, непроглядную, мрачную ночь. Я увидела страдание моего народа — страшную войну, услышала детский плач. Где я находилась до сих пор? — спрашиваю себя. О, народ Израиля, я не могу Тебя забыть.

Внутренний голос зовет меня к Тебе. Я иду, я готова идти к Тебе, пасть ниц и целовать дорогую, святую землю Израиля. Скажи, слышишь ли Ты меня? Скажи, не оттолкнешь ли дочь, которая после столь продолжительного времени хочет опять вернуться в Твое лоно. Скажи! Я мечусь, бушую, колеблюсь… Скажи! Я жду ответа…

(Мне предложили присоединиться к нелегальной эмиграции через Польшу в Израиль)

Декабрь 29 (перевод с идиша).

Плачет мое сердце от одиночества. Оно хочет вырваться из клетки. Вдали от радости и смеха проходит моя юность. Я одна-одинешенька, как одинокая пальма на пустынном берегу океана. И что толку в моей жизни? Единственный брат[66] мой, который еще остался из всей моей семьи, ушел. Но не плачь, сердце! Он будет мстить за пролитую кровь, за убитых родителей. Он находится там, где ему положено быть. Он выполнит свой долг. Да, а я? Я ничего не делаю. Сижу над книжками, читаю, учусь, изредка сочиню стихотворение. Так бегут дни золотой юности. Но настанет день, когда я буду об этом жалеть. Я буду плакать и звать назад прошедшие дни. Но будет слишком поздно. Скажи, скажи, Иегова, что я должна делать?

Как жить иначе? Я далека от моего народа, и это причиняет мне боль. В гетто все было по-другому. Но не только одна я виновата. Почему они такие злые и плохие, сыны Израилевы? Я их люблю, я их дочь. Этого они не знают, и не хотят знать. Почему они все видят только в одном свете? Почему они такие ограниченные националисты? Я хочу всех любить, все человечество мне дорого, а они думают, что я ассимилирована. И что я больше не еврейская дочь. О, вы ошибаетесь, дорогие друзья. Мне очень стыдно, что я начала забывать идиш. Но ничего. Вы видите — я поклялась часто разговаривать хотя бы сама с собой на идише, а иногда писать на этом языке. Мне стыдно забыть язык моего народа. И этого не случится.

Глава 5, 1945 г.

Январь 14 (воскр.).

Скучно и холодно. Мрачно на улице, а на душе… Виктор уехал куда-то далеко и я не знаю где он. Дядя и тетя[67] в далеком степном краю, а я здесь одна, чужая. О, Боже какая мука быть одной среди чужих. Ни матери, ни отца… Не к кому приласкаться, поцеловать. Кругом только холодные, марионеточные лица. Люди, сколько может так продолжаться? Как может выдержать человеческое сердце? Я хочу умереть, чтобы не страдать, не жить, не ощущать ни этой нужды, ни ненависти, ни счастья. За что мне доля такая? За что я страдала столько лет? И когда кончится все это? Когда по щекам перестанет катиться слеза? Когда взойдет солнышко более светлой жизни? Когда? Никогда. Когда душа поднимется над землей, когда она попадет в рай только тогда найдешь ты душевный покой. Так почему же столь жестока жизнь? Неужто совсем нет счастья?