Мария Арбатова - Мне 40 лет

• Название: Мне 40 лет
• Автор: Мария Арбатова
• Издательство: ЗАХАРОВ ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: ISBN 5-8159-0013-3

Автобиография — это не литература, а инструмент, с помощью которого можно вглядеться в события собственной жизни и принять их. Эта книга не претендует ни на что, кроме истории женщины, которой с самого детства было лень притворяться. «Фанатизм искренности я отношу не к личным заслугам, а к тому, что принадлежу к первому поколению, родившемуся без Сталина. Надеюсь, что книга эта — не только обо мне, но и о времени, эдакий стриптиз на фоне второй половины двадцатого века».

---

— А вдруг ему нельзя?

— А почему вас это волнует?

— Меня когда на работу брали, велели всё докладывать.

— А в каком это году было?

— В восемьдесят пятом.

— И вы считаете, что с тех пор ничего не изменилось?

— Нет, ну, многое, конечно, изменилось… Паласы поменяли… Плиту дорогую в наш корпус поставили… Телевизоры новые.

Существовал свой фольклор. Например, охрану Ельцина называли «гоблины», а группу «Альфа» — «альфонсы». Сатаров называл Ельцина «шеф». Надо сказать, все, кто сталкивался даже с бумагами, с которыми работал президент, относились к нему с большим уважением. Я пришла из среды, где считалось хорошим тоном поливать власть, но чем больше начинала соображать в шахматной партии российской политики, тем удивительней мне казались президентская гибкость и рисковость ходов. И рассуждения маргинальных интеллектуалов и закомлексованных аналитиков-аутсайдеров начали напоминать презрительно-покровительственное отношение не умеющих переставлять фигуры на доске к шахматным гроссмейстерам.

У меня не было придыхания по поводу властных структур, но, видя, как люди там пашут, какую махину удерживают на себе от бессмысленного и жестокого бунта в стране, функционирующей как одна большая психушка, я научилась отдавать им должное. Каждый из нас в это время отлично понимал, что такое система противовесов в своей семье и своём рабочем коллективе, и, не справляясь с нею, требовал от власти порядка в системе противовесов в стране, являющейся увеличенной в геометрической профессии семье-великомученице.

А кроме того, всё время выплывали детали типа рассказа одноклассника тогда ещё маленькой Маши Ельциной: «У нас никто в классе не хочет жениться на Маше Ельциной — её возит один охранник на „девятке“, все хотят жениться на Маше Боровой — её возят три охранника на „вольве“».

Или история про то, как Ельцин подписывает указ о назначении одного господина в министерское кресло.

— Борис Николаевич, как честный человек, я вас должен предупредить, я — гей, — говорит господин.

— Это кто ж такой? — удивляется президент.

— Гомосексуалист.

— Пидарас, что ли?

— Пидарас, Борис Николаевич!

— Президент России не ночует в постели своих граждан! — говорит Ельцин и подписывает указ.

Женский персонал принял меня хорошо, поскольку я уже принимала участие в программе «Я сама», но с водителями долго не складывалось. Они возили женщин типа Терешковой и жён чиновников. Мой образ был неясен, из-за разных с Олегом фамилий меня долго приписывали к разным членам группы то в качестве жены, то в качестве любовницы.

Как-то мне надо ехать по делам, водитель поднимается на этаж, ставит машину за корпусом, так что её не видно. Я стою у окна и не понимаю, что это водитель.

— Привет, — говорит он.

— Здравствуйте, — отвечаю, опешив.

— Новенькая, что ли?

— Новенькая.

— А Танька что, больше не работает?

— Я не знаю, кого вы имеете в виду.

— Ну, до тебя работала.

— Не знаю.

— Загордилась ты, как сюда попала. Ничего не знаешь.

— Извините, вы, собственно, кто?

— С Профсоюзной я.

— В каком смысле?

— Ну, совсем дурочка? Как только тебя сюда взяли?

— Вы с какой целью приехали?

— Да за какой-то Арбатовой. В каком хоть номере она живёт?

— Арбатова — это я.

— Извините, пожалуйста, я водитель за вами. Я тогда в машине подожду, я думал, вы горничная.

И спускаясь по лестнице, явно для меня забурчал:

— Притащат блядей всяких, развози их потом.

Многих, особенно пожилых водителей бесил мой вид, я не была старым, лысым пузатым мужиком и иногда заезжала на рынок за продуктами, хотя делала это гораздо реже, чем мужики за напитками. Через два года ко мне привыкли и по дороге охотно жаловались на тёщь, жён, любовниц и начальство.

У водителей были свои представления о пассажирах. Как-то, подъехав к нашему задрипанному дому, водитель сказал:

— Вите ваш с виду большой начальник, а живёте в обычном доме, как честные люди!

Подвезя к дому появившуюся позже в группе Ирину Стрекаловскую домой, другой покачал головой и сказал: — Дама вы приличная, а вот квартирку надо поменять.

Выборы надвигались. Интеллигенция, боровшаяся против коммунистического режима, но воспитанная в противостоянии к официальной власти, была настроена игнорировать их, не желая осознавать реальности прихода Зюганова. Я сформировалась в среде, в которой сотрудничество с властью считалось невозможным, но истерически желала в президенты Ельцина, и слушала от собратьев-интеллигентов о своей продажности и конъюнктурности. Я привыкла в этой жизни ходить против течения, но прежде я в основном ходила против течения вместе с ними. Пришлось сказать себе: «На этом отрезке пути мы расстаёмся».

Сигналы добра и зла перестали различаться в политике, сменившись сигналами «наибольшего добра» и «наименьшего зла». Но в Волынском я получила возможность слушать обсуждения, влезать во все цифры, а не только в те, которыми жонглирует пресса, разобралась «кто кому Вася», как все механизмы работают, и впала в депрессию от того, что почти до сорока лет жила дура дурой, да ещё это громко озвучивала.

Творческая интеллигенция всё это время, ругая реформы, жаловалась на безденежье, вместо того, чтобы предлагать себя рынку и выяснять свою реальную профессиональную стоимость. Она бесконечно уличала власть в нечистоплотности, противопоставляя собственную гражданскую возвышенность. Но к этому времени я видела уже столько омерзительных писательских и театральных квартирных, дачных и прочих халявно-денежно-вещевых баталий, с действующими лицами, обличающими власть. Столько наблюдала их лижущими ботинки прежних хозяев, что не умилялась их топанью ножкой на действующего президента, если это ничем не грозит.

Когда перед выборами рейтинг Ельцина полез наверх, интеллигенция, поливающая его в СМИ, засуетилась. Меня пригласили на встречу писателей с представителями власти, в том числе и Сатаровым. Писатели подбирались пёрышко к пёрышку, секретариат фильтровал список и берёгся от своей оппозиции. Боже, что ж это было! Братья-писатели били себя в грудь, рвали на себе тельняшки и кружевные кофточки и, грязно ругая Ельцина в первом предложении, страстно просились в доверенные лица во втором. Потом кто-то выпрыгивал, требуя почему-то именно от президента заняться разборками в области писательской собственности; потому что один союз сдал площади всего лишь банку и турбюро, а другой уже открыл на территории союза обувную базу и продуктовый магазин.

Осознав, что «мои деньги в другом банке», как говорил Немирович-Данченко, а не на шабаше творческой элиты, я стала одинока. Я состояла из другого материала, чем Олег и его друзья. Слава богу, три мои самые близкие подруги понимали меня. Таня и Ира были достаточно политизированны, а мудрая Лена — нет. Но она сказала: «Это не твой выбор. Жизнь зачем-то так выбирает за тебя. В конце концов, ты пишущий человек, и она лучше знает, куда тебя посылать». И я очень благодарна им, иначе у меня был бы страшный кризис идентичности.

В светском кругу, кроме них, мне даже не с кем было это обсуждать. Интеллигенция не желала разбираться в политике, озвучивала самые примитивные мифы и при этом требовала, чтобы эти мифы выслушивали с уважением. Как говорил Жванецкий: «Вся история России есть борьба невежества с несправедливостью».

Глава 33 ВОКРУГ ВЫБОРОВ

Фигурируя в качестве «бабы на чайник», я всё время заглядывала в материалы, готовящиеся для президентской программы и советовала стилистические поправки. Однажды вечером Олег показал мне текст по поводу «Духовного возрождения». Это была такая лабуда, что я орала на него несколько часов. Олег ответил взаимностью и сказал, что если я такая умная, то могу сесть и подготовить свой вариант. Я ответила, что мне нужны все цифры, все факты, документы по всем областям культуры и возможность получать консультации у специалистов. Производя легкомысленное впечатление, в делах я зануда, например, совершенно не могу писать о герое, если не обладаю массой дополнительных подробностей, которые никогда не войдут в пьесу.

— Главное в этой программе экономическая часть, — сказал Олег. — Никто не будет сейчас подробно заниматься культурой.

— Сначала хлеб, а нравственность потом, — процитировала я.

— Первая нравственная задача — накормить голодных, а потом думать о том, чтобы живописцы окунули свои кисти. И логика работы, и сроки работы нашей группы рассчитаны только на это.

Спорить было трудно, ведь только что была разогнана компания под предводительством «духовного отца господина Сосковца», потратившая львиную долю денег и времени без всякого результата, и группа Сатарова работала в условиях экстремала. Так что единственное, чем я реально могла повлиять на текст «духовного возрождения», это добавить предложение о создании реальных юридических механизмов защиты интеллектуальной собственности и авторского права.