Симона Бовуар - Все люди смертны

• Название: Все люди смертны
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01233-2

Симона де Бовуар — писательница, философ, «верховная жрица» экзистенциализма, спутница Жан-Поля Сартра, ее книги и в особенности знаменитое эссе «Второй пол» наложили отпечаток на целую эпоху.

«Все люди смертны», — назвав так в 1946 году свой роман, Симона де Бовуар попыталась разрешить загадку жизни и смерти. Задолго до успехов криобиологии и клонирования, идей многомирного бессмертия, до появления кинолегиона неумирающих Горцев она наделяет героя своего романа бессмертием — реальным и неопровержимым. Проклятие старения оборачивается для него проклятием вечной молодости. Но счастлив ли герцог Фоска, странствующий по континентам и столетиям? Или же он обречен вечно скучать, твердя: «Неужто вкус моей жизни никогда не изменится?»

---

— Но почему вы намереваетесь помочь мне держать его в руках?

— Какая разница?! — воскликнул я. — Разве вы сражаетесь не ради вашего сына? Не ради внука, который еще не появился на свет, не ради его детей, которых вы никогда не увидите?!

— Речь идет о моем потомстве, — сказал он.

— Я о том и говорю.

Он размышлял с детски печальным видом.

— Когда я передам вам свои замки и крепости, у вас не будет более препятствий для захвата Флоренции. Завоюете Флоренцию, и Италия ваша.

— Италия моя… — мечтательно произнес он.

Озабоченность покинула его лицо, какое-то время он молча улыбался, потом произнес:

— Я не платил своим людям уже больше месяца.

— Сколько вам нужно?

— Двадцать тысяч флоринов.

— Кармона богата.

— Двадцать тысяч в месяц.

— Кармона очень богата.

Через три дня Максимилиан вошел в Кармону. Мраморный геральдический щит с золотой лилией, водруженный посреди города в честь Карла Восьмого, был сбит, чтобы освободить место для императорского герба; и народ, который четыре года назад бурно приветствовал короля Франции, в той же манере приветствовал императорские войска. Женщины бросали им цветы.

Неделя протекла в турнирах и празднествах, во время которых Максимилиан поглощал громадные блюда из мяса, сдобренного специями, и осушал большие кувшины вина. Вечером, когда мы вышли из-за стола после трехчасовой трапезы, я спросил у него:

— А когда мы двинемся на Флоренцию?

— Ах, Флоренция… — сказал он. Глаза императора покраснели и помутнели; заметив, что я разглядываю его, он величественно добавил: — Нужды империи призывают меня в Германию.

Я почтительно склонился:

— Когда вы отправляетесь?

Его решение было мгновенным:

— Завтра утром.

— Я еду с вами, — сказал я.

Я смотрел, как он удаляется величественной и вместе с тем нетвердой поступью. Вряд ли стоило многого ждать от этого императора; за неделю я смог оценить его: невежественный, взбалмошный, алчный, лишенный честолюбия и упорства. Однако требовалось изыскать возможность влиять на него; и у него был сын, характер которого, возможно, более соответствовал моим упованиям. Я решил последовать за ним. Я вышел из дворца. Стояла лунная ночь; с равнины, где расположились орды Максимилиана, доносилось хриплое пение: двести лет назад там, среди серых олив, стояли красные шатры генуэзцев, а я держал ворота на замке. Миновав кладбище, где покоились Катерина и Антонио, я присел на ступеньки собора, а затем обошел укрепления. Чудо свершилось: я ощущал, что вкус жизни переменился, Кармона для меня предстала в новом свете — это был чужой город.

Утром, пройдя потайным ходом, я посмотрел на ощетинившуюся башнями скалу, что так долго была для меня сердцем земли; всего лишь мелкая частица империи, а земля отныне имела лишь одно сердце — мое. Я был брошен в этот мир нагим: человек ниоткуда. Небо над головой теперь было не крышей, а бесконечной дорогой.

Мы скакали днем и ночью. Небо бледнело, воздух становился прохладным, стволы деревьев — не такими черными, земля — не такой красной. На горизонте появились горы; в деревнях дома под деревянными крышами были расписаны цветами и птицами. Мы вдыхали незнакомые запахи. Максимилиан охотно беседовал со мной. Короли из католических стран предлагали ему двойной брачный союз, который бы объединил его сына Филиппа с принцессой Хуаной и его дочь Маргариту с инфантом доном Хуаном. Максимилиан колебался, я настоятельно советовал ему согласиться. Это была Испания с ее каравеллами, Испания, державшая ключи от мира.

— Но Филипп никогда не сможет править Испанией, — с сожалением произнес Максимилиан. — Дон Хуан молод и силен.

— Бывает, что умирают и молодые люди, полные сил.

Мы неспешно продвигались по крутому спуску, пахло зеленой травой и соснами.

— Королева Португалии — это старшая сестра Хуаны, — заметил Максимилиан, — и у нее есть сын.

— И они тоже могут умереть, если Господь покровительствует Габсбургам.

Глаза Максимилиана блеснули.

— А Господь покровительствует Габсбургам! — сказал он.

Инфант скончался через полгода после свадьбы, а вскоре таинственная хворь унесла королеву Португалии и маленького дона Мигеля. Когда испанская принцесса Хуана родила сына, ничто не препятствовало этому мальчику занять испанский трон. Я склонился над колыбелью, где попискивал хилый новорожденный — наследник испанского, голландского, австрийского и бургундского трона, а также богатых итальянских земель. Младенец в своих кружевных пеленках пах кислым молоком, точно так же как все прочие новорожденные, и мне достаточно было сжать руку, чтобы раздавить его головку.

— Мы сделаем этого ребенка императором, — заявил я.

По беззаботному лицу Максимилиана пробежала тень.

— Но как? — спросил он. — Денег у меня нет.

— Мы придумаем как.

— Вы можете придумать это прямо сейчас?

— Еще слишком рано.

Он недоуменно и разочарованно взглянул на меня:

— Вы последуете со мной в Италию?

— Нет.

— Почему? Вы не верите в мою звезду?

— Слава вашей династии мне еще более дорога, чем ваша личная слава, — ответил я. — С вашего позволения, я останусь здесь и возьму на себя заботы о ребенке.

— Оставайтесь, — сказал он.

Взглянув на новорожденного, Максимилиан улыбнулся:

— Воспитайте его так, чтобы он не походил на своего деда.

Так я остался во дворце Малина, а Максимилиан устремился в бесплодную скачку по Италии, терпя поражение в стычках со швейцарцами. Я завоевал его доверие, он весьма ценил мои советы, но толку от этого не было, так как он им не следовал. Я решил, что ждать от него нечего. Сын его Филипп меня недолюбливал. Впрочем, он не мог похвастаться крепким здоровьем, и вряд ли когда-либо ему суждено было взойти на трон. Что касается принцессы Хуаны, то она выказывала признаки сумасбродства, что беспокоило ее окружение. Все надежды я возлагал на этого ребенка, за первыми шагами и словами которого я следил с тревогой. Он тоже отличался хрупкостью, случалось, что нервные припадки повергали его наземь. Только мне удавалось его успокоить. Я постоянно находился рядом с ним, он привык повиноваться одному движению моей нахмуренной брови. Но я с тревогой вопрошал себя: проживет ли он достаточно долго? Каким он вырастет? В случае если он умрет или возненавидит меня, вероятно, мне придется на столетия отречься от своей великой мечты.

Шли годы. Филипп скончался, Хуану, которая, похоже, совсем повредилась в уме, заточили в замок Тордесильяс. А Карл жил, он рос. День ото дня мои замыслы становились все менее утопическими; день ото дня, прогуливаясь по улицам туманного Малина, я все более уверенно воображал себе будущее. Я полюбил этот тихий печальный город. Когда я проходил по его улицам, кружевницы, склонившиеся над своими коклюшками возле окон с мелкими квадратиками стекол, провожали меня взглядом, но никто не подозревал о моей тайне, никто не знал меня; я отпустил бороду и, глядясь в зеркало, порой не узнавал себя. Я часто выходил за крепостные стены, устраивался на берегу канала, разглядывал застывшие отражения на недвижной воде и мечтал. Мыслители этой эпохи утверждали, что настал момент, когда люди смогут открыть тайны природы и восторжествовать над ней, и тогда они добьются счастья. Я думал: это будет делом моей жизни, надо, чтобы в один прекрасный день я держал в своих руках всю вселенную, и тогда никакая сила не будет растрачена втуне, никакое богатство не пропадет; я покончу с различиями, из-за которых противостоят друг другу народы, покончу с беспорядком и несправедливостью. Я стану управлять миром так же рачительно, как некогда распоряжался закромами Кармоны. В нем не будет места людским прихотям или игре случая. На земле будет править разум — мой разум. С наступлением сумерек я не торопясь возвращался во дворец; на углах улиц уже зажигались первые масляные фонари; из кабаков доносились голоса, смех, стук сталкиваемых пивных кружек; под серым небом, среди людей, говоривших на чужом языке, никому не известный, забытый даже самим Максимилианом, я казался себе только что появившимся на свет божий.

Я склонился над кушеткой, на которой лежал Карл. Его дед Фердинанд умер, и несколько месяцев спустя Карл был коронован на испанский трон. Но его подданные не скрывали приверженности к его младшему брату, который родился и вырос среди них.

— Сир, вы не можете долее откладывать вашу поездку, — сказал я. — Это означает потерю короны.

Он не ответил. Он был серьезно болен. Врачи утверждали, что его жизнь в опасности.

— Партия сторонников вашего брата могущественна. Нам нужно действовать быстро.

Я в нетерпении разглядывал высокого бледного подростка, он слушал меня, приоткрыв рот, с бесстрастным видом; глаза под нависшими веками казались мертвыми, нижняя губа отвисла.